ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ КАК СОЗДАТЕЛЬ И ВОССОЗДАТЕЛЬ РУССКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ" (часть первая)

Развертывающаяся перед нами великая борьба

народов есть борьба двух идеалов: прогресс

хочет уничтожить преображение, забывая слово

Христа о том, что врата ада не одолеют истины.

Священномученик архиеписко Илларион (Троицкий)[1].

Одним из отличительных признаков великого народа

служит его способность подниматься на ноги после падения.

Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьет урочный

час, он соберет свои растерянные нравственные силы и

воплотит их в одном великом человеке или в нескольких

великих людях, которые и выведут его на покинутую им

временно прямую историческую дорогу.

В.О.Ключевский[2].

Европейская цивилизация возникла в западной части христианского мира вследствие ее отпадения от единства Св. Церкви. Именно 1054 год – год отпадения Рима, – есть момент духовного рождения того, что позднее стало символически называться «Европой». Сущность этой «Европы» как типа цивилизации состоит в особом пути апостасии, который может быть назван Большой псевдоморфозой. Как известно, «псевдоморфозами» О.Шпенглер предложил называть цивилизационные образования, в которых исходное культурное содержание выражается в превращенных, а затем и уничтожающих его формах. «Европа» может рассматриваться как псевдоморфоза par excellence, поскольку здесь происходила подмена исходных и фундаментальных понятий христианской жизни – Истины, Свободы и Любви – прямо противоположными, однако прикрывающимися теми же именами. Вместо Спасителя, «истиной» здесь стала называться совокупность знаний, обеспечивающих комфортную земную жизнь; вместо духовного рождения и победы над грехом «свободой» стала называться возможность индивидуалистической прихоти («я хочу» Вольтера), защищенной законом (а «законом» вместо установленного Самим Богом порядка человеческого бытия здесь стали называть формальные компромиссы коллективного эгоизма); вместо подвига жертвенного служения ближнему «любовью» здесь стало называться «гуманистическое» потакание любым человеческим слабостям, апология его падшего смертного состояния. Особая, нигде не виданная специфика Европы, состоит в том, что все это мыслилось, наоборот, как развитие и воплощение христианских принципов в земном бытии, что и представляет собой самый яркий образец псевдоморфозы.

Характерно, что для нынешнего «рядового обывателя» так называемое «стремление в Европу» – это исключительно стремление к сытой и комфортной жизни. Это – позыв чисто животной натуры: какие-либо ценностные моменты в нем вообще отсутствуют (либо используются для лицемерной маскировки), не говоря уже о том, что к христианству все это не имеет никакого отношения. «Европеизм» – это «религия брюха» в чистом виде, самая грубая форма неоязычества. Поэтому люди, считающие себя православными и вместе с тем поддающиеся общей истерии европеизма (а таковые, к сожалению, очень часто встречаются) – страдают раздвоением сознания и фактическим двоеверием.

Апостасия в нашей восточной, православной части христианского мира произошла вследствие многовековой агрессии Европы, навязавшей нам свою апостасийную, безбожную цивилизацию. Именно поэтому у нас апостасия была не постепенной, как на Западе, но сразу приняла форму радикального атеизма – этот атеизм навязывался народу силой, поскольку был составной частью марксизма, одного из самых крайних проявлений духа западной цивилизации. Такая жестокая историческая судьба православной цивилизации, созданной Русью, очевидно, является проявлением особого Промысла Божия о ней. Это страшное испытание было послано народу не только как вразумление за его охладение к вере вследствие соблазнов безбожной цивилизации, но самое главное – как мощное побуждение к будущему возрождению его духовных сил. Та катастрофическая форма, которую апостасия имела у нас, унеся десятки миллионов жизней, должна быть понята как Божья кара, а значит, оставляет надежду на прощение и очищение. Такая судьба православной цивилизации имеет свой особый трагический смысл: поскольку именно против Святой Руси неизбежно всегда был, есть и будет самый сильный удар сил тьмы мiра сего.

И в наше время, когда после 70 лет уничтожения Православие активно возрождается самим народом, а на Западе вообще без гонений христианство почти исчезает, – нужно ли еще большее подтверждение истинности этого Промысла? Католики давно поняли это и, отказавшись от своей традиционной агрессивности по отношению к «восточным схизматикам», признали нас «тоже» истинной Церковью – так наз. «восточным обрядом» (но уже сам этот термин говорит о совершенном непонимании ими сущности Православия). Но эта традиционная иезуитская хитрость и лукавство, имеющие традиционную цель – «унию» под владычеством папы – им не помогут оживить свое обезлюдевшее «государство в государстве». Христианство может возродиться и всегда будет подлинно живо только в Православной Церкви.

Культура, как известно, всегда производна от культа; но если в традиционных культурах это очевидно эмпирически, то секулярные культуры являются производными уже не от религиозного культа, а от культивирования новой квазирелигиозной ценности – человеческого Ego, т.е. от эголатрии как основы и истока всякой секулярности как таковой. Эголатрия, в свою очередь, происходит от лукавой подмены высшей ценности бессмертной человеческой души псевдоценностью смертного, похотливо-бессмысленного Ego. Эта подмена возникла в результате достаточно длительного процесса разложения западного Христианства, начавшись с так наз. «христианского гуманизма», открывшего путь к секуляризации всех сторон жизни. Затем «гуманизм», в своей тайной сути являющийся поклонением смертной, непреображенной природе человека, именно «человекобожием» (Ф.М.Достоевский), отбрасывает Христианство, которому он изначально по сути своей всегда был враждебен, и деградирует до чистого индивидуализма человека современной «цивилизации потребления». Но, увы, наиболее разрушительно эголатрия как религия «цивилизации потребления» действует не на самом Западе, где она возникла, поскольку здесь успевают выработаться достаточно сильные компенсаторные механизмы: высокий уровень материальной жизни и социальной защиты, «правовое государство» и т.п. Самые разрушительные последствия она имеет там, где эти механизмы не успели возникнуть, в том числе, и на Руси: разрушая институты традиционной цивилизации, эголатрия ничего не создает взамен, вследствие чего наступают социальные катастрофы и вымирание.

На смену «европейской цивилизации», начавшей мировую экспансию, ныне пришло ее естественное детище – глобальная апостасийная цивилизация, господствующая в странах «золотого миллиарда» и мегаполисах «третьего мира». Эта цивилизация – результат европейской «смерти Бога», т.е. формирования способа жизни, при котором полностью отсутствуют какие-либо сверхпрагматические и сверхиндивидуалистические ценности, какая-либо ценностная ориентация на сакральное. При этом, однако, многие люди этой цивилизации вполне могут верить в Бога, называть себя христианами и даже периодически посещать храм или молельный дом, но по своему реальному способу жизни они все равно остаются фактическими атеистами или даже язычниками – в этом главная особенность и «ловушка» апостасийной цивилизации. Вот в каких апокалиптических выражениях писал об этом св. Николай Сербский: «Это новая Вавилонская башня, это Европа… Человеческая похоть и человеческий ум повенчаны в наши дни, и создан некий брак – и не католический, и не лютеранский, а явно и определенно сатанинский. Нынешняя Европа не является больше ни папской, ни лютеранской. Она вне одного и другого. Она полностью земная, не имеющая желания возноситься на небеса ни благодаря паспорту непогрешимого папы, ни по лестнице ума протестантского. Она вообще отказывается от пути из этого мира. Она желает остаться здесь. Она желает, чтобы могила была там же, где и колыбель. Не знает иного мира… Ах, братья мои, разве вы всего этого не видите? Разве не ощутили вы мрака и преступности антихристианской Европы на своих плечах? Так хотите быть с Европой или со Христом? Со смертью или с жизнью? Ставьте этот вопрос. Уясните себе. Решите. Смерть или жизнь. Так определил выбор когда-то Моисей для своего народа. Так и мы определяем для вас. Знайте: Европа – смерть, Христос – жизнь. Выберите жизнь, чтобы живы были вовек»[3].

Но выбрать жизнь никогда не поздно. Пока существует православная Святая Русь и ограждающая ее крепость – русская цивилизация, – остается неисчерпаемый источник обновления. И уже ХХ век дал множество примеров прихода в Православие западных людей. На этом пути они переживали своего рода анамнезис первичного экзистенциального опыта. Вот как свидетельствует об этом англичанин еп. Каллист (Уэр): «чем больше я узнавал о Православии, тем больше понимал, что это именно то, во что я всегда верил в самой сокровенной глубине души»[4]. И таких примеров множество.

Как известно, в истории мысли изначально сосуществуют две традиции понимания русской цивилизации вообще и русского национального характера в частности. Первая – «западническая» (или, в более жесткой формулировке, «русофобская»), – a priori представляет Россию «страной рабов» и делает соответствующие выводы о ее национальном характере и государственности. Вторая, патриотическая, обосновывает прямо противоположное представление о России как «стране безграничной свободы духа», замечая, однако, что и социальные институты русской цивилизации на самом деле во многих аспектах давали значительно больший простор «внешней» свободы, чем это было на Западе (однако этот факт мало известен в силу слабого знания истории). Характерно, что первое направление так и не дало ни одного сколько-нибудь значительного мыслителя, в то время как ко второму принадлежат все крупнейшие представители русской историософии. Собственно, первое никогда и не ставило себе задачу осмысления русской цивилизации, но всегда было идеологическим оружием ее разрушения, меньше всего заботясь о конкретной аргументации своих утверждений и обычно заменяя последнюю навязчивым повторением одних и тех же идеологических мифов, изначально рассчитанных на невежество слушателя. В настоящее время особая сложность осмысления этой проблематики состоит в том, что традиционный уклад русской цивилизации (в том числе и «советский строй» как ее превращенная форма) практически полностью разрушены, а русский национальный характер даже в тех случаях, когда он действительно сохранился на личностном уровне, как правило, сильно деформирован общеизвестными историческими коллизиями. Тем не менее, эта задача отнюдь не сводится к ретроспективному анализу: поскольку «постсоветские» страны никогда не попадут в «золотой миллиард», а значит построение здесь общества по западным стандартам a priori утопично, то именно реконструкция русской цивилизации и возрождение соответствующей ей государственности является единственной перспективой выживания.

Понять цивилизационные основания русской государственности и национального характера лучше всего как раз отталкиваясь от основного утверждения «русофобов», состоящего в том, что этот характер якобы сформировался под влиянием крепостного права и «деспотизма» государства. Стоит отметить «зацикленность» такого взгляда исключительно на внешних, официальных формах исторической жизни, невежественное игнорирование главных, внутренних форм народной жизни (веры, обычаев, исторических деяний, нравственных устоев). Это и естественно, так как с социальной точки зрения носители «русофобского» сознания – это, как правило, обитатели «человейников» (А.Зиновьев) больших городов, живущие исключительно этой «внешней», официозной жизнью и в основном утратившие ее внутренние измерения. Чего нет в себе самом, того не увидишь и в других – возникает психологический эффект «двойничества» (А. А. Ухтомский). Тем самым, если бы и действительно социальные формы жизни в русской цивилизации были более жесткими, чем в Западной Европе, то это само по себе нисколько не означало бы, что русский характер должен был стать «рабским», поскольку он формировался в первую очередь совсем другими факторами.

Тезис о русском «деспотизме» в сопоставлении с историей Западной Европы оказывается совершенно невежественным и лживым. На эту тему уже существует большая литература (из новейших авторов назовем В. Кожинова и В. Мединского), поэтому назовем лишь ряд принципиальных фактов.

1) Крепостное право – западноевропейский институт, пришедший в Россию в ходе ее «вестернизации» (в особо жесткой форме – с эпохи Петра I); в Западной Европе он возник намного раньше и существовал намного дольше, охватывая намного большую часть населения, чем в России – и поэтому именно там, а отнюдь не в России мог оказать намного более существенное влияние на национальный характер. Более того, сам этот институт в России сохранил свой изначальный нравственно-религиозный смысл – смысл службы православному государству, а значит, исполнения долга перед Богом, а не людьми.

2) Основная масса русского народа и других народов Империи вплоть до начала ХХ века имела самый минимальный и опосредованный контакт с государством, поэтому степень его «деспотизма» для нее была вообще безразлична; реально абсолютное большинство русского народа жило не в государстве, а в «миру» – общине, имевшей контакт с государством не напрямую, а через старосту и помещика; отношения в общине строились на принципах морального авторитета ее членов, максимальной открытости и справедливости, – это формировало максимально свободный, честный и искренний тип личности. Однако эта максимальная «внешняя» свобода здесь уникальным образом нисколько не отрицала свободы внутренней, духовной. Как писал К.С.Аксаков, «русский народ государствовать не хочет... он хочет оставить для себя свою не политическую, свою внутреннюю общественную жизнь, свои обычаи, свой быт – жизнь мирную духа... Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной жизни внутри себя ... предоставив государству царство от мира сего, он, как народ христианский, избирает для себя иной путь – путь к внутренней свободе и духу»[5].

3) Русское государство всегда отличалось от современных ему западно-европейских государств намного меньшим уровнем репрессивности, что обнаруживается при сопоставлении и истории законодательства, и множества исторических событий. Так, сопоставление репрессий Ивана Грозного и одновременными репрессиями населения в странах Европы – при котором последние оказываются на порядок (!) большими (однако там этих репрессий как-то вообще «не заметили») – уже стало классическим. Другой пример: казнь пяти декабристов казалась в России чем-то чудовищным именно потому, что здесь смертной казни как таковой вообще не существовало с середины XVIII века (до этого последним казненным был Пугачев) – в то время как в Западной Европе в это время ежегодно казнились несколько тысяч человек (часто за совсем мелкие преступления), причем с публичными пытками, которые здесь были фактически массовым развлечением (эта «традиция» в некоторых странах просуществовала почти до середины ХIХ века). Когда после подавления восстания в Париже в 1848 году было без суда и следствия расстреляно 11 тыс. человек – на это никто не обратил внимания и не высказал публичного возмущения. Очевидно, что нынешнее «законополушничество» европейцев – это результат такого многовекового «воспитания» со стороны их государств.

Таковы объективные социально-исторические основы формирования русского национального характера, особенности которого были замечены непредвзятыми иностранцами. Об одном из таких случаев свидетельствует А.С. Пушкин в «Разговоре с англичанином». «Я не знаю во всей Европе народа, – говорил англичанин, – которому было бы дано более простору действовать… Прочтите жалобы английских фабричных работников – волоса встанут дыбом… В России нет ничего подобного»; и на удивленный вопрос поэта: «Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?» – англичанин отвечал: «Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения! Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи?»[6].

Именно такая низкая репрессивность государства, наряду с особыми качествами русского национального характера, – причина формирования многонациональной Российской Империи, в которую абсолютное большинство народов вошли добровольно, спасаясь от агрессивных соседей. Многим из них, например, украинцам и грузинам, только благодаря этому и удалось выжить (а ныне демонстрирующим специфическую «благодарность» России). А в то же время народы Западной Европы, колонизируя чужие земли обычно поголовно истребляли местное население и практически полностью уничтожили таким образом аборигенов трех (!) континентов – обеих Америк и Австралии.

Особая русская свобода, о которой говорит англичанин (а ведь именно англичане считали себя основоположниками европейских свобод), – вполне объяснимы из особого характера социально-исторического бытия русского народа, который исходя из всего вышесказанного можно определить как самодовлеющую свободу, стремящуюся к высшей реализации в виде нравственного служения и жертвенности. Определение «самодовлеющая» в данном случае означает также и то, что «внешняя», социальная свобода в русской цивилизации была обеспечена самим укладом общинной жизни, вовсе не требуя специальных формально-правовых «гарантий» и тем более «защиты» от государства. Здесь человек оставался фактически таким же свободным в своем «естественном» общинно-родовом укладе, каким он был еще в доисторическом состоянии. Отсюда то особое национальное качество, которое называют «широтой души», и которое может быть лишь следствием привычки к естественной, вольной жизни в большом коллективе-семье, где все регулируется в первую очередь нравственными отношениями и поэтому сначала существует «наше», а уже потом «мое» и «твое» – сначала «по справедливости», а уже потом «по собственности».

Российская государственность оставалась непоколебимой под натиском самых страшных врагов до тех пор, пока в русском народе доминировала культура самодовлеющей, то есть независимой ни от каких внешних условий, свободы. И даже в условиях уничтожения духовной основы этой свободы – Православной веры – уже в советское время эта культура «по инерции» была жива несколько поколений. Это она спасла народ и государство во время нашествия гитлеровской коалиции народов Запада; и она была той внутренней энергией, которая создала мировые достижения советской науки, техники и искусства. Но как только она стала иссякать, государство разрушилось, а сам народ находится на грани вымирания. И если «русская свобода» возродится в будущем, то народ и государство тоже возродятся. А если не возродится, то никакие «модернизации» им уже не помогут, лишь отсрочивая неизбежный в этом случае результат. Это возрождение уже происходит, но хватит ли ему сил?

Государство Российское всегда создавалась не ради экономических выгод, как это было в Европе, – но лишь в результате бескорыстного нравственного подвига. Как писал архиепископ Нафанаил (Львов), «наше государство слагалось как религиозное явление. Люди жертвовали… самой жизнью своей, становились на службу государству «от малых лет до елико сил хватит», т. е. до старости, отдавали все до конца государству именно потому, что это была Святая Русь, то есть Православная, служительница Божией Правды»[7]. Такое понимание жизни как служения правде и Истине, а значит, и православному государству, которое стоит на их защите, лежит в самой основе исторического бытия нашего народа. В известной работе В.О. Ключевского «Значение преподобного Сергия для русского народа и государства» этот великий русский историк очень четко установил те конкретные исторические обстоятельства, в которых сформировалось такое понимание.

«В начале 40-х годов XIV века, – пишет он, – совершались три знаменательные события: из московского Богоявленского монастыря вызван был на церковно-административное поприще скрывавшийся там скромный 40-летний инок Алексий; тогда же один 20-летний искатель пустыни, будущий преподобный Сергий в дремучем лесу… поставил маленькую деревянную келию с такой же церковью, а в Устюге у бедного соборного причетника родился сын, будущий просветитель Пермской земли св. Стефан. Ни одного из этих имен нельзя произнести, не вспомнив двух остальных. Эта присноблаженная троица ярким созвездием блещет в нашем XIV веке, делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской земли. Тесная дружба и взаимное уважение соединяли их друг с другом. Митрополит Алексий навещал Сергия в его обители и советовался с ним, желал иметь его своим преемником. Припомним задушевный рассказ в житии преподобного Сергия о проезде св. Стефана Пермского мимо Сергиева монастыря, когда оба друга на расстоянии 10 с лишком верст обменялись братскими поклонами.

Все три св. мужа, подвизаясь каждый на своем поприще, делали одно общее дело, которое простиралось далеко за пределы церковной жизни и широко захватывало политическое положение всего народа. Это дело – укрепление Русского государства, над созиданием которого по-своему трудились московские князья XVI века. Это дело было исполнением завета, данного русской церковной иерархии величайшим святителем древней Руси митрополитом Петром. Еще в мрачное время татарского ига, когда никуда не проступал луч надежды, он, по преданию, пророчески благословил бедный тогда городок Москву как будущую церковную и государственную столицу Русской земли. Духовными силами трех наших св. мужей XIV века, воспринявших этот завет святителя, Русская земля и пришла поработать над предвозвещенной судьбой этого города… Потому ведь и удалось московским князьям так успешно собрать в своих руках материальные, политические силы русского народа, что им дружно содействовали добровольно соединившиеся духовные его силы»[8] [Выделено мной. – Авт.].

В.О. Ключевский указывает на тот главнейший принцип, без которого было бы невозможным возрождение Руси: оно стало возможным только вследствие внутреннего нравственного подвига народа – подвига веры, без которого не было бы никакого возрождения силы военной и политической:

«Деятельность каждого текла своим особым руслом, но текла в одну сторону с двумя другими, направляемая таинственными историческими силами, в видимой работе которых верующий ум прозревает миродержавную десницу Провидения… Но чтобы сбросить варварское иго, построить прочное независимое государство и ввести инородцев в ограду христианской Церкви, для этого самому русскому обществу должно было стать в уровень столь высоких задач, приподнять и укрепить свои нравственные силы, приниженные вековым порабощением и унынием. Этому третьему делу, нравственному воспитанию народа, и посвятил свою жизнь преподобный Сергий. То была внутренняя миссия, долженствовавшая служить подготовкой и обеспечением успехов миссии внешней»[9].

Стоит отметить, что подробный процесс имел место и в южной Руси, которая теперь называется Украиной. Об этом справедливо писал известный историк XIX столетия Пантелеймон Кулиш: «Початок християнства de facto ставсь на Вкраїні не тоді, як торгові Гречане за Олега та Ігоря нахиляли декого з киян у свою віру, – не тоді, коли церкви будувались княженецьким коштом, а княженецькі попи з оружньою дружиною ганяли по гаях за давніми слав’янськими одправами; ставсь він тоді, як люде опинились у своїй волі на спустошених варязьких городищах та селищах, а ченці с попами мусили обернутись до його по-апостольські з дружньою намовою. Київ стався ще раз розсадником Христової віри, тільки вже без примусу»[10].

В свою очередь, В.О. Ключевский очень глубоко раскрыл и сущность этого возрождения как явления сверхъестественного, буквально как особого исторического чуда, не объяснимого одними «объективными факторами»:

«Таких людей была капля в море православного русского населения. Но ведь и в тесто немного нужно вещества, вызывающего в нем живительное брожение. Нравственное влияние действует не механически, а органически. На это указал Сам Христос, сказав: “Царство Божие подобно закваске”. Украдкой западая в массы, это влияние вызывало брожение и незаметно изменяло направление умов, перестраивало весь нравственный строй души русского человека… Русские люди XIV века признали это действие чудом, потому что оживить и привести в движение нравственное чувство народа, поднять его дух выше его привычного уровня – такое проявление духовного влияния всегда признавалось чудесным, творческим актом; таково оно и есть по своему существу и происхождению, потому что его источник – вера. Человек, раз вдохнувший в общество такую веру, давший ему живо ощутить в себе присутствие нравственных сил, которых оно в себе не чаяло, становится для него носителем чудодейственной искры, способной зажечь и вызвать к действию эти силы всегда, когда они понадобятся… Этим настроением народ жил целые века; оно помогало ему устроить свою внутреннюю жизнь, сплотить и упрочить государственный порядок. При имени преподобного Сергия народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной»[11].

Это и определило коренное нравственное отличие русского культурно-исторического типа от европейского, о котором писал Н.Я. Данилевский: «Что же представляет нам в параллель этой насильственности европейской истории, проявлявшейся во всяком интересе, получавшем преобладающее значение, – история России?.. Русский народ... не ожидал проповеди энциклопедистов, чтобы сделаться терпимым. Терпимость составляла отличительный характер России в самые грубые времена. Скажут, что таков характер исповедуемого ею Православия. Конечно. Но ведь то же Православие было первоначально и религией Запада, однако же, как мы видим, оно исказилось именно под влиянием насильственности романо-германского характера. Если оно не претерпело подобного же искажения у русского и вообще у славянских народов, значит, в самых их природных свойствах не было задатков для такого искажения»[12]. В отличие от колонизаторской политики европейских народов, почти полностью уничтоживших коренное население трех континентов (Северной и Южной Америк и Австралии), русская колонизация носила характер культурного симбиоза и реального породнения с другими этносами (Дж. Керзон: «Русский братается в полном смысле слова… Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми расами… к чему англичане никогда не были способны»[13]). Н.А.Бердяев справедливо заметил: «Россия – самая не шовинистическая страна в мире. Национализм у нас всегда производит впечатление чего-то нерусского, наносного, какой-то неметчины… Русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже – увы! – чуждо национальное достоинство. Русскому народу совсем не свойственен агрессивный национализм, наклонности насильственной русификации. Русский не выдвигается, не выставляется, не презирает других»[14]. Действительно, ни один из вошедших в состав России этносов не только не исчез, но все они резко увеличились в численности и, как правило, увеличили территории своего проживания. Для сравнения: в Западной Европе более половины из существовавших в конце Средневековья этносов были либо ассимилированы, либо уничтожены государствообразующими нациями. Наоборот, только благодаря вхождению в состав России целый ряд этносов – в частности, украинцы, эстонцы, грузины, латыши, армяне, молдаване и др. – были спасены от геноцида и ассимиляции.

Важнейшим фактором формирования русского национального характера является особая психологическая культура православной традиции, сосредоточенная вокруг таинства покаяния. В совокупности с аскетическим образом жизни в суровых природных и исторических условиях это способствовало уникальному проникновению христианского мироотношения в глубину народного духа. «Надстроечный» характер российского государства, не затрагивавшего внутреннюю жизнь входивших в него этносов, был причиной того, что абсолютно подавляющее большинство из них входили в состав России по собственной просьбе, спасаясь от агрессивных соседей. В отличие от западноевропейских империй, военная экспансия для расширения Российского государства была не правилом, а исключением, имевшим вынужденный характер обороны от внешних врагов.

Определенная цивилизация может нести в себе элементы, которые являются своего рода жизненно-воспитательными предпосылками восприятия Благой Вести. Сказанное выше о специфике русской цивилизации объясняет тот факт, что именно она была и остается основной хранительницей Православия. И в этой же специфике «цивилизации братства» заключен секрет ее открытости и привлекательности для всего человечества. Каждая из сфер цивилизации получила свое оригинальное развитие на основе мировоззрения, воспитанного православной верой и русской историей. Каждая из них – это особый путь преодоления пропасти между апостасийной цивилизацией и подлинной христианской традицией.

Виталий Даренский (Луганск)