Мы познакомились с ним в далеких восьмидесятых, в годы, так называемого, «Застоя», когда масло сбивалось по старинке, из коровьего молока, а не из тренсгенов бесплодия, и дружба не превратилась еще в партнерство, любовь - в секс, а вера и честь - в товар.
Будучи по натуре своей романтиком, я поступил как раз в третий вуз. И так как на опыте первых двух я уже понимал, что общага любого вуза, а уж, тем более, вуза творческого место довольно суетное и шумное, то после Сумского политеха и Киевского театрального попав, наконец, во ВГИК, я тотчас же попытался найти квартиру. И с помощью однокурсницы по сценарному факультету, дочери преуспеявшего в те годы киносценариста Василиу, за смехотворную сумму – (40 рублей в месяц) снял у них комнату в старинном двухэтажном особняке в самом центре Москвы, в районе метро «Маяковского», на улице Медведева.
Прежде, чем перейти к непосредственном
Брежневские времена вообще были характерны крайней терпимостью к верующим. Достаточно сказать, что священников Советская власть буквально обязывала ни о чем, кроме «Евангелия», на проповедях не говорить. То есть, безбожная идеологическая машина по подавлению всяческих свобод и прав в грозной (для Запада) «Империи Зла» блюла исключительную чистоту веры в лоне самой православной церкви. При этом сама со свечками не светилась, чем и не отпугивала от храма потенциальных прихожан. Трудно было «достать» дореволюционную духовную литературу, это - факт. Но тут уж, как, впрочем, и в любой другой области дефицита, находились свои незаметные, но и незаменимые герои-добытчики. И вот об одном из таких добытчиков на ниве духовной литературы я и хотел бы вам рассказать.
Речь пойдет о монахе Несторе, в миру – Николае Константиновиче Онуке.
Сколько я себя помню, от нашей с ним первой встречи на квартире у Аликов, монах Нестор, а для нас, двадцатилетних, он тогда был просто абстрактный «Дедушка», - всегда представлял собой человека довольно юркого, бойкого, и, в общем-то, – незаметного. Карие, словно промытые на дожде, всегда улыбающиеся глаза, окладистая, не то, чтобы очень маленькая, но и не так, чтобы бьющая на эффект, бородка и, безусловно, землисто-серое, доходящее до колен пальто, - вот и весь портрет, сохранившийся в моей, да и не только в моей памяти. Ничего яркого, ни йоты нарочитого, ни терции выбивающегося за грани общепринятого для среднестатистиче
Бесшумно входил он в комнату к Аликам всегда с двумя тяжеленными сумками. В одной из них приносилась с трудом раздобытая на Москве дореволюционная духовная литература, а в другой – консервы, крупы, сахар, баранки, хлеб. Позже, когда Алики стали многодетными, одна из сумок стала все чаще сменяться на сверток: то с Марцелевым одеялом, то с горою пеленок и распашонок, то со старенькой детской обувью. Но никогда, ни разу в жизни, я не видел, чтобы подобно нашему, романтично настроенному и христиански определяющемуся молодняку, «дедушка» вошел бы в дом налегке, - просто посидеть за столом с гостеприимными хозяевами да выпить на пару с ними крепкого чаю с сахаром. Это мы, двадцатилетние романтики, играясь в суровое братство первокатакомбник
В другой раз я спорил с Аликами о христианском предназначении. Будучи молодым и оттого горячим, я с жаром пытался им доказать, что занятие литературой и искусством вовсе не противоречат православию, а прямо напротив, лишь помогают нам по-настоящему обрести себя. Признаюсь, в те годы мне и в голову не могло прийти, что вчерашние хиппи, к тому же, как в случае с Аликом, потомственные мусульмане, - придя к православию, попросту не в состоянии тотчас же приступить к занятиям искусством и литературой. Для этого нужно время, чтобы чисто идеологическое озарение православной духовностью и церковностью перешло в твою плоть и кровь, превратилось бы в образ жизни, стало б мировоззренческо
- Ну, скажите хоть вы им, дедушка, - воззвал я к нему от стола с дымящимся самоваром, - что сидеть и болтать о Боге – это же просто глупо! Вера без дел мертва! Ну, почему бы им и не заняться литературой?!
С удивлением обратив на меня внимание, Дедушка ласково улыбнулся и, натянув ушанку, чинно перекрестился. Да так ничего и не ответив мне, юркнул за дверь, в коридор, направляясь с пустыми сумками в очередной свой многочасовый рейд по московским букинистическим и антикварным лавкам. Я же, раздосадованный его, как мне тогда показалось, малодушным молчанием, вскоре ушел от Аликов заниматься почти неподъемной для меня в те годы кинодраматургией
Об отношении же «Дедушки» к литературе я узнал значительно позже, годиков через десять, когда мы уже подружились с ним. Это произошло на третьей или на четвертой Аликовой квартире. (Алика, как дворника, все время перебрасывали из одного выселяемого на капитальный ремонт дома в другой). И вот, в огромной прихожей очередной московской коммуналки, «дедушка» протягивает мне два брикетика с надписью «Торт» и властным тоном, почти по-монашески, приказывает:
- Иван, сегодня день рождения Кати. Приготовь, пожалуйста, к вечеру торт. Поздравим.
- Так я не умею, - пролепетал я ему в ответ.
- Писать умеешь, и торт приготовить сумеешь, - опять-таки властно, почти как старец послушнику, отрезал он.
И что же вы думаете, вразумленный его наказом, я изучил все надписи на брикете: прикупил в «Гастрономе» масла, изюма, орешков, вафли и к вечеру выпек торт, который, даже такая прекрасная хозяйка, как Катя, оценила потом на пятерку с плюсом. «Дедушка» же, поедая кусок впервые мной выпеченного торта, улыбчиво заключил:
- А говорил, не умею. Писать умеешь, все сумеешь. Потому как, Словом Господь мир зачал!
Я навсегда запомнил эти его слова. Ничего более высокого и ответственного о литературе сказать попросту не возможно. И только намного позже я, наконец-то, понял, почему это на мои глупые мальчишеские вопли о том, чтобы Алики занимались литературно-худо
Частенько «дедушка» просил меня или кого-нибудь из Аликовых друзей помочь ему дотащить чемоданы с церковным дефицитом на Киевский вокзал, к поезду. Нам было лестно помочь подвижнику в его нелегком противостоянии с безбожной советской властью. Каждый, хотя бы на полчаса, пока мы катили с «дедушкой» в такси от площади Мояковского до Киевского вокзала, ощущал себя настоящим героем веры, едва ли не первохристианино
- Что вы! – возмущенно отталкивали мы деньги. – Как можно! Я же не ради денег. Возьмите свою пятерку!
На что «дедушка», ласково улыбаясь, совал нам пятерку обратно в руку и всякий раз втолковывал:
- Всякий труд, сынку, должен быть оплачен. Даже в псалмах, вон, сказано, горько будет в последний день тому, кто мзду наемничу удерживает.
И мы, скрепя сердце, вынуждены были брать эти унизительные, - так нам тогда казалось, - официантские чаевые. При всем своем романтичном призрение к материальной выгоде пойти против «Евангелия» и «Псалтыри» мы попросту не могли. И кисло махали в след отъезжающему составу, в то время, как «дедушка», с улыбкой помахивая нам из-за окна вагона, отчетливо понимал две вещи: во-первых, - что, поумерив наш пыл «пятеркой», он сбил в наших душах волну гордыни, чреватой в дальнейшем большими бедами; а, во-вторых, уже то, хотя бы, что подобною ссылкою на «Псалтырь», он навсегда преподал нам урок нормального трезвого отношения, - к церковной и не только, - жизни. Во всяком случае, я не припомню случая, чтобы хоть кто-нибудь из тогдашнего нашего окружения, став в последствии батюшкой или монахом, не заплатил бы, пусть под самым возвышенным и благовидным предлогом, земную мзду наемничу. Никто и никогда не забывал и не забывает расплачиваться с людьми, пусть даже трижды мусульманами и язычниками, за оказанные нам услуги. Иначе ведь, - ГОРЬКО БУДЕТ В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ, ЕГДА ДУША ОТ ТЕЛА РАЗЛУЧАТИСЯ БУДЕТ! И в этом, что мы, не смотря ни на какие кризисы, все еще помним эти простые христианские истины, безусловно, заслуга «дедушки».
Молился «дедушка» очень много и всегда, почти осязаемо, - радостно. Когда же я как-то спросил его, а кто это научил его так хорошо молиться, то он с улыбкой ответил:
- Палка. Затрещина научили. В детстве отец становил нас семерых оболтусов на молитву перед иконами. И когда, кто-то из нас начинал шалить, отвешивал подзатыльник. Вначале, ясное дело, молиться нам было скучно. То в сон бросало, то зуд вызывало по всему телу, а то и болезненную ломоту. Но после пары-тройки крепких батьковских подзатыльников мы поневоле настраивались на молитвенную волну. И так, приучившись изо дня в день молиться, научились потом и радоваться молитве.
Родился, кстати сказать, «дедушка» в самой обычной, ничем не примечательной деревне, в пяти километрах от Почаевской лавры. После окончания церковно-приходс
- В тюрьме никто меня не обижал, - рассказывал как-то «дедушка». – Даже воры в законе уважали церковников и защищали нас от шпаны.
Отсидев один год за религиозную пропаганду, отец Нестор был выпущен на свободу без паспорта, но с одним условием: если в течение месяца не пропишется, вновь будет взят под стражу и пойдет по этапу уже не, как монах, но, как простой бродяга. Идти отцу Нестору было некуда, либо домой, в деревню, либо к себе, в Почаев. Вот он и вернулся обратно в лавру. Пожил на свободе с недельки три, а когда на дороге, ведущей в монастырь, запылил, приближаясь, знакомый казенный бобик, с испугу забрался в огромный плетеный ларь, стоявший на чердаке в поварне. В ларе том хранился заплесневелый хлеб. И именно там, в душной, пропахшей плесенью темноте, монах и обрел убежище.
Троица бритых мужчин в кожанах, тщательно обыскав всю лавру, но так и не найдя в ней отца Нестора, лениво предупредила его собратьев, что вскоре опять подъедет. А заодно уж и попросила передать прячущемуся монаху, что деваться ему все равно некуда, так что пускай он, мол, сам объявится, а не то – только хуже будет. И, действительно, уже на следующее утро на той же дороге, ведущей к воротам лавры, показался знакомый казенный бобик. Предупрежденный монахами, отец Нестор снова нырнул во все тот же плетенный ларь, предназначавшийс
- Передайте своему Нестору, пускай подойдет в милицию, получит паспорт.
Так, отмотав положенную «пятнашку» в ларе для плесневелого хлеба, отец Нестор легализовался.
А уже на следующую весну власти вновь затеяли борьбу с православной церковью.
Наместник лавры, видя, что монастырь их вот-вот прикроют, вызвал к себе отца Нестора и, должно быть, от безысходности, благословил его съездить в Москву, на совет к патриарху Алексию Первому (Симанскому).
Впервые выехав за пределы своего района, отец Нестор проявил завидную расторопность и в течение двух-трех дней попал на аудиенцию к патриарху. Выслушав его сетования по поводу готовящегося закрытия лавры, патриарх принял единственно правильное решение: он назначил в Почаев нового своего наместника. И пока тот принимал дела у старого, - власти вопрос с закрытием лавры вынуждены были на время отложить. Через полгода все повторилось снова. Под нажимом властей новый наместник лавры отправил отца Нестора по проторенному пути, в Москву. Патриарх снова сменил наместника, оттянув тем самым закрытие лавры еще на какое-то время. И так повторялось в течение пяти лет. Власти поджимали, отец Нестор ездил в Москву, один наместник сменял другого, вместо умершего тем временем патриарха Алексия Первого (Симанского) монаха Нестора по однажды уже установившейся традиции принимал вновь избранный патриарх Пимен (Извеков); но тут, слава Богу, настали блаженные времена «Застоя», и о Почаеве как-то само собой позабылось. Зато умение отца Нестора добиваться в Москве желаемого, очередным наместником лавры было оценено по достоинству. Так «дедушка» и оказался первым в СССР «челноком»-монах
«Перестройка» застала отца Нестора на колесах. Он по-прежнему ездил из Москвы в Почаев и из Почаева на Москву. Но тут Горбачев объявил эпоху глобального «новомышленья», и вчерашние атеисты-ленинцы принялись дружно каяться. Началась время поиска всероссийской «дороги к храму». Всюду бурно открывались монастыри и церкви. Страну буквально завалили перепечатками дореволюционной и ротапринтной духовной литературы. Писание ж новых икон и штамповку церковной утвари поставили на поток.
Монаху Нестору показалось, что надобность в нем, как в добытчике дефицита, сама собой отпала. И он, надеясь дожить в тиши монастырских стен до смерти, вернулся к себе, в Почаев.
Однако человек предполагает, а Бог, как известно, располагает и… промышляет.
За время, пока монах Нестор челночил в поисках дефицита, порядки в Почаеве несколько изменились. Новый наместник лавры, подобно многим московским церковным барам, обзавелся новеньким «Мерседесом»; всюду появились крепенькие уборщицы, работницы трапезной и келейницы. Старый монах попробовал было выяснить, до каких это пор провинциальный мужской монастырь, в прошлом известный на всю Россию строгостью монашеской жизни и внутренним благочестием, будет кишеть «бабьем». На что новый Наместник лавры с усмешкой спросил его:
- Тебе, что, бабы не нравятся?
- Не нравятся, - строго, по-солдатски, отчеканил отец Нестор. – Особенно, когда они прут поперед мужиков к причастию; а вы, отец Наместник, ничего им на то не скажите. Это же не порядок.
- Значит, тебе не только бабы, но и наши порядки в монастыре не нравятся, - задумчиво произнес отец Наместник, после чего по-доброму благословил монаха: - Ну, тогда поезжай-ка ты, братец, куда подальше, да поищи монастырь по своему вкусу. Двум начальникам в одной обители не бывать.
Так началась новая челночно-подвижн
А между тем, в условиях филаретовского раскола Поместная Православная Церковь на Украине уж очень-таки нуждалась в знающих мудрых людях, которые бы умели четко, по-умному, без эмоций, противостоять бесчисленным провокациям не в меру разбушевавшихся самосвятцев. И тут былой опыт монаха Нестора тоже пригодился. Зная его боевитость и умудренность хождениями по любым инстанциям, осажденные филаретовцами владимировцы начали то и дело названивать «дедушке» на Москву. И всякий раз, получая известие из очередной горячей точки на Украине, старый монах покупал билет, стремительно подъезжал на поезде к осажденному или только что оккупированному раскольниками храму и, оказавшись в куче-малой возмущенно гогочущих православных, начинал… петь. Былая регентская закваска, прекрасно поставленный тенор, а так же умные проницательные глаза тотчас же привлекали к нему внимание возмущенных единоверцев. И вот уже через миг-другой вместо пустых проклятий и хулиганских возгласов толпа разражалась слаженным строгим церковным пением. А после пары-тройки совместно пропетых молитвословий, монах Нестор брал паузу, и в тишине уже сухо, по-деловому объяснял собратьям, что и в каких инстанциях им надо сделать.
Так, действуя строго по закону и не давая возможности филаретовцам спровоцировать беспорядки, всегда выгодные расколу, монах Нестор отстоял ни один православный храм.
…………………………………………
Но вот пришла старость, и с ней и немощи, и неизбежные в таких случаях болезни и дряхлость плоти. Почувствовав крайний упадок сил, монах Нестор уехал к себе на родину, в небольшую украинскую деревушку, расположенную в трех километрах от горячо любимой им Почаевской лавры. И там, в стареньком отчем доме на берегу запруды написал всем своим друзьям совсем не характерное для него ненастойчивое приглашение подъехать к нему ровно через месяц, к строго определенному дню в гости. И каково же было недоумение, а с ним и радость всех тех из его друзей, которые, несмотря ни на какие трудности, все же нашли возможность откликнуться на столь странное приглашение, когда они, зайдя через настежь распахнутую дверь к отцу Нестору в хату, вдруг обнаружили его в чисто убранной горнице на коленях перед иконами, в полном монашеском облачении усопшим на боевом посту.
23 ноября, 2008 г.
* После капитально ремонта особняк сестер Рылеевых передан был под офис одной из иностранных фирм.