НА ОГНИ (рассказ). Борис Шишаев

Бельмовский бессменный пастух Петя Нестеров благополучно пригнал стадо, сытно поужинал и сидел возле дома на лавке, устало привалившись спиной к изгороди палисадника.

Сумерки быстро затушевывали луга за рекой, сиреневую полоску далекого Баронского леса. Звуки стали редкими и вялыми. С реки потянуло прохладой.

Петя всей грудью вдыхал эту вкусную прохладу, ощущал сковывающую тело вечернюю благость, и ему было хорошо.

В Бельмове вряд ли кто мог бы точно сказать, сколько Пете лет – всем казалось, что он живет вечно. И сам он не знал, поскольку ничуть в таком знании не нуждался. На вид же можно было дать не больше сорока. Говорить Петя не умел, лишь невнятно мычал некоторые слова, подкрепляя их жестами, но в селе понимали его без особого затруднения. Зато слышал хорошо и все радостное и доброе вокруг – в природе и людях – угадывал чутко и оценивал правильно, с тихой, но сильной любовью. Очень остро переживал зло человеческое, но разбирался в нем плохо. Если оно было стихийным, ничем не прикрытым, то вызывало у Пети большой ужас, подобный тому, какой вызывает у людей пожар. Сразу рушился отрадный порядок, который Петя ощущал в себе и окружающей жизни. Если же зло являлось хоть немного замаскированным, то он видел и принимал за правду одну лишь маскировку, а самого зла распознать не мог. Это и отличало Петю Нестерова от всех прочих жителей Бельмова.

Никто не помнил, когда и как он пристрастился к пастьбе, но знали, что лучше Пети пастуха не найти. Отобьется от стада какая-нибудь блудливая буренка – и Петя, пригнав коров в село, идет ее искать: бродит в темноте по лесам, полям и оврагам до тех пор, пока не наткнется где-нибудь на своевольную животину.

Однажды утром бабы выгнали коров и увидели Петю, который вел на веревке корову Зинки Кругалевой – он искал ее всю ночь. Даже домой зайти ему не удалось. Мать вынесла узелок с едой, Петя положил его в сумку и погнал стадо на пастьбу.

Он оставлял коров на подпаска лишь в те дни, когда в селе кто-нибудь умирал или играли свадьбу. На похоронах Пете неизменно давали крышку гроба, и он нес ее на голове до самого кладбища. Когда начинались поминки, его сажали в передний угол. Петя выпивал стопку – не больше – и ни к кому не лез. Ел вкусные поминальные щи и молча плакал. Глядя на него, плакали и остальные. Так было всегда. Во время свадьбы Петя в дом не заходил. Устраивался на ступеньках крыльца и ждал. Кто-нибудь обязательно выносил на тарелке стаканчик водки и закуску. Петя выпивал, крякал радостно и закусывал. Поднявшись, он показывал рукой на полметра от земли, потом широко разводил руки в стороны и кри¬чал: «Де-е-е!» Это означало: «Чтобы много детей бы¬ло у молодых!» Срывал с головы выцветшую кепку, ударял ею о землю и начинал плясать – беспорядочно и долго.

...На столбах вспыхнул свет. Послышались приближающиеся голоса и смех, и вскоре с Петей поравнялась компания бельмовских парней – человек пять. Из их громкого разговора Петя понял, что идут в какую-то деревню на танцы.

– Петя! – повелительно крикнул белобрысый развязный Митя Нюрин, прозванный так за то, что был у матери один и отца никогда не имел.– Хватит сидеть в гордом одиночестве! Подь сюда!

Петя послушно подошел.

– Пора тебя в люди выводить! – продолжал Митя, ударяя его по спине.– Пойдем с нами к девкам. Мы тебе в-во-о какую выберем! – и показал, округло выставив руки перед грудью.

– Пойдем, Петя! Не раздумывай! Пошли! – давясь от хохота, зашумели ребята.

Петя что-то замычал, и Нюрин вознес указательный палец вверх:

– Он согласен!

Последовал новый взрыв хохота, Петю обняли с двух сторон и повели. Он сначала упирался, а потом постепенно проникся всеобщим весельем и шел уже без принуждения. Задавая вопросы, на которые Петя ответить не мог, и гыгыкая на всю округу, прошли километра три. Тут Пете захотелось по нужде, и, хлопнув Митю Нюрина по плечу, он попросил: «То-о-ой!» Потом ткнул себя пальцем в живот и показал на кусты у дороги: «Ди-и-и!»

– Все ясно, – сказал Митя. – Жди, говорит... А чего ждать? Мы, Петя, пойдем, а ты на ногу быстрый – догонишь. Кто знает, сколько тут проторчишь! Держи вон на огни, – Митя ткнул пальцем в сторону неясного зарева на горизонте, слева от дороги, – точно придешь.

Все опять захохотали...

Когда Петя вышел из-за кустов, голоса ребят совсем затихли в темноте. Только дергач одиноко скрипел неподалеку. Петя, опустив голову, постоял немного в раздумье, потом выпрямился и, решительно свернув с дороги, пошел через овсы на далекие огни, мутно-красной полосой расплывшиеся по горизонту. Сапоги, давно прохудившиеся, сразу промокли от росы, зачмокали и захлюпали. Шел он долго. Овсяное поле сменилось картофельным, и на мокрые сапоги налипла глинистая земля – картошку недавно окучили. Идти стало тяжелее. Потом кончилось и это поле, начался закустаренный луг, а Петя все шел и шел, натыкаясь на кусты и падая, спускаясь в ямы и поднимаясь на холмики, упрямо держа курс к центру зарева огней, которое стало теперь выше и охватило впереди весь горизонт.

Вдруг нога ощутила пустоту, он полетел вниз и с громким всплеском, потревожившим тишину далеко вокруг, бухнулся в воду. Под воду ушел с головой, но сразу почувствовал дно и, болтая руками, выпрямился. Было по грудь. Петя начал шлепать руками по воде – искал кепку. Она плавала рядом. Надев кепку и оглядевшись, узнал старицу. Вода тускло поблескивала. Раза два за всю жизнь он бывал здесь, но на том берегу старицы и дальше – не был никогда. Петя постоял в воде, раздумывая, потом натянул на уши разбухшую кепку, оттолкнувшись от дна, бросился вперед и тяжело поплыл в лунном свете, отплевываясь и задыхаясь.

Когда коснулся ногами дна у противоположного берега, силы уже оставляли его. Петя, качаясь, выбрался из воды и лег. Он дрожал и отдувался. Отдышавшись, снял сапоги и вылил из них воду. Потом разделся, с кряхтеньем выжал по порядку всю одежду и опять облачился в нее. Поднявшись наверх по береговому откосу, он вновь увидел море света. Самые крупные огни уже различались. Ходко, чтобы согреться, двинулся дальше, прямо на них. Земля была незнакомая. Луга кончились, пошло травяное поле. Петя прошел его, и местность стала заметно понижаться. Встречались деревья, и на некоторые из них Петя натыкался, больно ушибаясь. Ему начинало казаться, что шел так всегда. О ребятах Петя совсем забыл. Его манили огни. Так ночная бабочка летит на свет.

Пологий спуск продолжался, все меньше становилась полоса огней впереди, и от этого Петю охватила тревога. Когда огни исчезли совсем, он застонал от тоски и шел теперь лишь на светлое небо. Луны больше не было, и в темноте, обдираясь о кусты, Петя скатился в речушку, от которой воняло чем-то незнакомым. Она была мелкая, ниже колен, и Петя легко перешел ее.

Земля опять пошла вверх. Под ногами все чаще гремели какие-то железки, скорее всего, консервные банки. Снова появились огни, совсем близко. Они разрастались, заполняя светом все впереди. Справа изредка слышался шум проходящих машин.

Петя оглянулся. Сзади занимался рассвет...

Стало совсем светло, когда он стоял на возвышении неподалеку от шоссе и с изумлением оглядывал открывшиеся перед ним громады большого города.

Петя знал только свое село, реку, луга, поля да леса вокруг и никогда не был в городе. Лишь из разговоров понимал, что город – это где много людей, домов и вообще много всего, особенно начальства в галстуках.
Теперь он понял, что перед ним и есть тот самый город, и почему-то совсем не испугался, и вышел, все больше изумляясь, на шоссе и краем, сторонясь редких, обдающих ветром и гарью машин, пошел к городу.
Шоссе переходило в длинную пустынную улицу, прямую как стрела, с высокими многоэтажными домами. Солнце уже поднялось и отражалось в их многочисленных окнах. Петя сначала никак не мог догадаться, что это дома, настолько они были непохожими на те, которые он знал. Он шел по тротуару и, задрав голову, осматривал все сверху донизу. На одном из балконов появилась пожилая женщина и стала трясти что-то белое. И тогда, поняв, что за каждым окном кто-то живет, Петя внутренне поразился такой многочисленности.

Он прошел всю улицу и свернул на другую. Дома тут были пониже. Стали встречаться люди. Они шли, равнодушно глядя на человека в дырявых рыжих сапогах, в порванных выгоревших штанах и линялой рубахе. Некоторые, правда, удивленно вскидывали голову, поражаясь синеве добрых глаз на заросшем жесткой щетиной лице.

Улица наполнялась ревом машин, все начинало шуметь и двигаться.

Проходя мимо распахнутых решетчатых ворот одного из домов, Петя заглянул в глубь двора и увидел под густыми высокими деревьями столик, обставленный скамейками. И тут же вдруг почувствовал страшную усталость. Шаркая подошвами, вошел он во двор, сел на скамейку и уронил голову на стол. Навалилась дремота. Петя лег на скамейку, положив кепку под голову, и тяжелый сон моментально сковал его. Проснулся от толчков и долго не мог сообразить, где находится. Толстая женщина с крашеными губа¬ми толкала его в бок детской лопаткой и кричала:

– Вставай и катись отсюда! А то враз милицию вызову! Налижутся с утра и шляются где попало. Дети кругом, а им наплевать. Давай, давай, катись отсюда, чего бельма-то вылупил!

Петя встал, вспомнил все сразу и пошел со двора, испуганно оглядываясь.

Выйдя на улицу, он опять поразился множеству людей и машин, неистовый шум оглушил его. Люди шли толпами, толкаясь и спеша, врывались в автобусы, вываливались из других автобусов – с жердями на крыше, – и Пете все это напоминало грохочущие шестерни и ремни гигантского самоходного комбайна.

Его несколько раз больно толкнули, и он шел теперь вдоль самых стен. Неожиданно вспомнил о коровах, о том, что надо гнать стадо, и чуть не застонал от тоски и тревоги. К тому же очень хотелось есть.

За стеклом одной из витрин он увидел банки с консервами. В открытую настежь дверь входили и выходили люди. Петя зашел в магазин. Там было полно народу. К прилавку, извиваясь, тянулась длинная очередь. Продавщица, вся в белом, вдруг закричала, и очередь зашумела, заволновалась. Петя, вытягивая шею, протолкался поближе к прилавку. На весах лежали два ощипанных синеватых цыпленка. Продавщица кричала на женщину, стоящую у прилавка:

– Выбирать она еще будет! Заводите свой курятник – да и выбирайте! Сказано – все одинаковые! Брать – так берите!

– Не задерживайте очередь! – крикнули сзади.

– А почему это выбирать-то мы не имеем права?! – прогрохотал мужской бас.

И все загалдели так, что Петя испугался и, пятясь, быстро выбрался из магазина. Он постоял, покачал головой и пошел дальше, прижимаясь к стенам домов.

Улица привела на большую площадь, в центре которой высился памятник. Петя замер, потрясенно разглядывая огромную гранитную фигуру, но его задели сумкой, потом толкнули в спешке, и он покорно побрел мимо памятника, подхваченный нескончаемым людским потоком. Даже не заметил, как оказался на неширокой, с невысокими домами, но очень людной улице. Здесь было много магазинов. Петя рассматривал разодетые манекены и, убеждаясь, что люди эти неживые, все больше изумлялся. В одном из магазинов звучала музыка.

Потом толпа втащила его в грязный узкий переулок, который полого спускался вниз. Переулок вывел на площадку: слева от нее был овраг с какими-то непонятными деревянными строениями, а справа, притулившись к грязным стенам домов, стояли киоск и длинный двускатный навес на столбиках. Вокруг киоска и под крышей навеса толпились мужики. Приблизившись, Петя увидел, что они пьют из больших стеклянных кружек пенистую темную жидкость. Иногда воровато посверкивали над высокими столиками бутылки и, быстро выбулькав водку в кружки, исчезали в урнах, стоящих тут же, у ног. Было много пьяных, слышались матерные крики и громкий смех. У столика, к которому подошел Петя, двое пили из кружек и рвали руками копченую рыбу. Один все время поправлял яркий зеленый галстук, оставляя на нем жирные пятна.

– Я ей говорю: ты – гнусь! – ударив по столу кулаком, крикнул тот, что в галстуке.

– Да плюнь ты на нее! – лениво успокаивал его товарищ.

Петя глянул на рыбу, и рот его наполнился слюной. Он сглотнул. Как раз в это время на него посмотрел мутными глазами тот, что в галстуке.

– Ты чего облизываешься, шаромыга? Пошел отсюда! Пошел, козел!

Острая обида сразу заглушила у Пети голод. В Бельмове никогда никто так грубо с ним не разговаривал. На глазах выступили слезы. Он отошел, посмотрел на этих мужиков и крутнул пальцем у виска. Тот, что в галстуке, рванулся к нему и зарычал:
– Я те щас покажу, падла, допрыгаешься у меня!

Другой схватил товарища за руки и стал уговаривать:
– Да плюнь ты на него! Нужны они... А ты – пошел отсюда, пошел! – замахнулся он на Петю.

Петя побрел обратно по переулку. Начинал на¬крапывать мелкий дождь.

Выйдя на широкую шумную улицу, Петя, слегка покачиваясь, снова двинулся вдоль домов. Остановился передохнуть у дома с длинными ступенями и гладкой блестящей площадкой перед большими дверями и долго разглядывал картины, укрепленные на столбиках справа и слева от здания. На одной из картин Петя увидел коровью морду и, опять с острой тревогой подумав о стаде, поднес руку ко рту и стал грызть ноготь. Дождь усиливался. По ступеням поднимались и входили в двери люди. Петя тоже поднялся и вошел. У маленьких окошек стояла очередь. От окошек люди с синими бумажками в руках направлялись в дверь, около которой стояла женщина и отрывала у бумажек края. Петя понял, что это кино. Он иногда ходил в кино в Бельмове, и билета с него никогда не спрашивали, и тут спокойно направился вместе со всеми мимо женщины.

– Стойте! – схватила она его за рукав. – Ваш билет? Да вы же пьяный, и в таком виде! Отойдите, не загораживайте проход! – и брезгливо толкнула в грудь.

Петя стоял, ничего не понимая.

– Товарищи! Помогите, что же вы! – продолжала кричать женщина.

Подошел высоченный длинноволосый парень в узких штанах и с блестящей цепочкой на шее, взял Петю за шиворот и поволок к выходу. Петя не сопротивлялся.

Дождь прекратился. Рядом стояла скамейка из реек, и Петя устало опустился на нее. Кепку он держал в руке. Голова у Пети была седая. Он сидел, склонив ее, готовый замычать и завыть от тоски. Проходящая мимо морщинистая старушка в темной одежде задержалась, порылась в сумке и что-то сунула ему в кепку. Петя поднял голову – старушка уже уходила. Раскрыл кепку и обрадовался, увидев светлую монету. На нее дадут хлеба. Петя зажал монету в кулаке и пошел дальше – искать хлеб.

Долго брел он, вглядываясь в витрины и иногда заходя в магазины, но хлеба нигде не было, и внимание привлек красивый большой дом из серого камня, с тяжелыми массивными дверями и высокими окнами. Почему-то показалось, что там скажут, где хлеб. Петя взялся за толстую фигурную ручку, потянул на себя дверь, и она сразу же тяжело пошла на него, словно хотела отодвинуть в сторону. Кое-как справившись с дверью, Петя вошел и с удивлением ступил на широкую лестницу из гладкого белого камня, покрытую ярко-красной ковровой дорожкой. Никого не было, и он стал подниматься наверх. Когда, покачиваясь от усталости и оглядывая все вокруг, уже почти поднялся на площадку первого этажа, сбоку, из коридора, вышел толстый мужчина в черном костюме и галстуке. Он хотел спуститься по лестнице, но, увидев Петю, остановился и, слегка отпрянув, спросил, строго глядя с высоты:

– Вы к кому, товарищ?

Петя протянул вверх руку, разжал кулак, в котором была монета, и сказал:

– Ле-е-еп!..

– Черт-те что! Вам спать надо! – проворчал мужчина.

В это время на площадке показался старик-вахтер.

– Почему вы бродите черт знает где?! – закричал на вахтера толстый мужчина. – Вас разве для того сюда поставили, чтобы в учреждение всякие алкоголики шлялись?

– Виноват... Отлучался... – ответил старик и, бросившись к Пете, схватил его за руку и потянул к выходу.

Тот вырвал руку, а старик споткнулся и сел на ступеньки. Пете стало жалко старика, и потому, обернувшись к толстому мужчине, он широко развел руки в стороны и проревел:

– Во-о-о! – это означало, что мужчина толстый, потом указал на галстук: – Нащаль! – и ударил себя кулаком в лоб.– А гаго дужак!

Вахтер поднялся и опять хотел схватить Петю за руку, но Петя не дался и, от обиды позабыв про усталость, быстро спустился вниз и вышел на улицу.

Злая равнодушная жизнь проносилась мимо. Ушел недалеко. У тротуара с визгом затормозила желтая машина, из нее выскочили милиционеры и, заломив Пете руки за спину, быстро затолкали его внутрь. В машине двое сели по бокам. Петя угрюмо молчал.

В милиции у него потребовали документы. Петя что-то мычал и разводил руками. Одна из них была сжата в кулак. Ее разжали.

– Ле-е-еп! – силился объяснить Петя.

– Двадцать копеек... – сказал сержант. – Ничего не пойму. Вроде пьяный, а вроде и не пьяный. Может, притворяется? Как тебя зовут?! Как фамилия?! – начал он трясти Петю.

– Пе-е-е!.. Несте!.. – несколько раз обессиленно прокричал Петя. Ему хотелось, чтобы они поняли.

– Петля Нестерова... Черт знает что. Я вот те щас врежу – ты у меня выпишешь петлю Несте-рова!

– Не психуй, – сказал другой. – Вдруг больной человек. Ты лучше прозвони все отделы, опиши его, может, кто из ребят о нем знает.

– Рябухин, Мурашов! – высунулся из-за перегородки третий милиционер. – Гоните на Выбелку – там драка!

Петю взяли за рукав, отвели в грязную с зарешеченным окном комнату и заперли за ним дверь. На полу сидел мужик с разбитыми губами и разодранной щекой. Петя сел в противоположный угол, вытянул ноги и глубоко вздохнул.

– Чего вздыхаешь? – спросил избитый. – Где это тебя взяли, такого грязного голубя?

Петя что-то замычал, пожимая плечами.

– Э-э-э, – продолжал избитый, – да ты совсем немой.

– Ле-е-еп!.. – грустно сказал Петя, показывая на свой рот, и задвигал челюстями.

– А, хлеб... Жрать хочешь... Я тоже хочу. Дождешься здесь...

Петя посмотрел на окно. На улице темнело. Он лег, положил под голову кепку и сразу заснул. Приснилось стадо – коровы зашли в овсы, и никак не удавалось их выгнать. Петя плакал от отчаяния.

Когда проснулся – в комнату сквозь решетку рассыпчато падало солнце, а избитый одиноко ел хлеб с колбасой.

– Сильно ты, брат, плакал во сне, – сказал он. – На вот, поешь – мне передачу принесли, – отломил хлеба, колбасы и подал.

Петя замычал благодарно и стал торопливо есть, проглатывая почти нежеваные куски.

– Не торопись, а то подавишься.

Петя посмотрел на него и улыбнулся. Избитый улыбнулся тоже:

– Глаза у тебя, брат, хорошие. Добрые глаза. А мне, видать, каюк.

Загремел замок, дверь отворилась, и вошел вчерашний милиционер, а за ним человек в белом халате.

– Вот, товарищ врач, – этот. Обзвонили все отделы – в городе его никогда не видели. Вроде ненормальный. А может, притворяется. Вы уж посмотрите.

– Принесите стул и можете идти, – сказал врач.

Когда стул был принесен, он сел и стал задавать Пете примерно те же вопросы, что задавали милиционеры, и внимательно следил за ним.

– Отец, мать есть?

– Ма-а, Ню-у-у, Ва-а-а, – загибал Петя на руках пальцы.

Задав еще несколько вопросов, врач встал, вздохнул и постучал в дверь. Милиционер открыл, взял стул, и они вышли. За дверью врач сказал:

– Ненормален, конечно... Недоразвит. Но для общества не опасен. Я думаю, у него есть семья.

– Значит, вам он не подходит? – спросил милиционер.

– Спасибо, у нас хватает. Вы лучше поищите его семью, лейтенант.

– Да вот ищем, понимаешь...

– До свидания.

Весь этот день сидел Петя в милиции. К вечеру в комнате-камере было уже человек семь. Один, пьяный, колотил в дверь и рычал. Ему надели наручники. Он стал грызть их зубами, а потом успокоился и уснул на полу. Избитого куда-то увели. Днем ему кто-то еще приносил еду, так что Петя был почти сыт.

Ночью Пете опять снились коровы, которые не слушались, и снова он рыдал от бессилия и что-то громко мычал во сне. Его несколько раз толкали и будили:

– Заткнись! Ни спать, ни мыслить не даешь!

Он смотрел с ужасом, не понимая, где находится.

Утром за Петей пришел сержант и, поманив пальцем, провел по коридору, впустил в комнату с кожаной дверью. За столом сидел седой милиционер с большими звездами на погонах.

– Садись, – сказал он Пете.

Петя сел, и ему стали задавать все те же вопросы:

– Как тебя зовут?

– Пе-е-е... Несте...

– Петя?

Он радостно закивал головой.

– А где ты живешь?

– Бемо-о-о...

– Бельмо. Какое Бельмо? Ты работаешь?

Петя опять закивал:

– Та-до-о-о, та-до-о-о!..

Он встал и, размахивая рукой над головой, показал, как хлопает кнутом, когда пасет стадо.

– Стадо! Ты пастух?

Петя замычал, заулыбался и замахал руками от радости, что поняли. Его усадили.

– Вот что, Свистунов, – сказал сержанту начальник. – Возьми-ка ты его да поводи по базару. Там сейчас со всех деревень народ – овощ пошел. Может, кто признает парня.

...Петя с сержантом прошли почти весь базар, и все без толку. Сержант зевал, а Петя, увидев деревенских, их корзины с огурцами и помидорами, с острой болью затосковал по селу, и тревога за стадо в который раз сдавила ему горло.

В базарном шуме Петя не сразу услышал, как женский голос окликнул его. Потом окликнули снова, и он оглянулся.

– Петя! Родной ты наш! – к нему, хромая, катилась бабка Зиновьиха.

Петя бросился к ней, обнял и заплакал.

– Родненький ты наш!.. – причитала бабка. – Вся деревня по тебе плачет! Думали, совсем ты у нас пропал... Коровы все разбрелись – кто куда. И как же ты, родимый, сюда попал-то? Вы небось виноваты, идолы! – набросилась она на сержанта. – Хватаете и правых, и виноватых! А у нас – гибель без него!

– Не ори, бабка, – отступил милиционер, оглядываясь. – Доставишь, что ли, его?

– А то не доставлю! Как обрадуются-то! Думали ведь – сгинул вконец! Петя ты, Петя! Кормилец наш!

– Ну, тогда я пошел, – и милиционер растворился в толпе.

Зиновьиха повела Петю к своим корзинам с огурцами, подставила ему скамеечку, положила на нее мешок.

– Садись, Петя. Голодный, небось. Глаза одни остались да щетина. На-ко вот, поешь скорей, – суетливо развязывала она узелок. – Тут и яйца, и свининка, и молоко...

Петя стал есть, улыбаясь и вытирая слезы рукавом.

– Я в момент управлюсь, и поедем с тобой. А то все по тебе плачут. А уж мать-то – что и говорить... – кудахтала Зиновьиха.

В Бельмово ехали по Оке на катере. Петя рассказывал Зиновьихе о своих мытарствах, как умел, и она свободно понимала его, качала головой и возмущалась:

– Да одни идолы и огарки живут в этом городе! Упекут – и не пикнешь! На-ко вот, Петя, пирожок, поешь еще, с повидлом ведь пирожок-то. Изголодался ты весь.

Петя отказывался – он был сыт. Мимо поплыли знакомые места, и Петя заволновался, встал и вцепился в поручни. Он, сморщив лоб, смотрел в луга, по которым гонял стадо, а когда вдалеке показались крыши Бельмова, из глаз опять покатились крупные слезы. Петя сел, склонил голову, потом с силой ударил себя кулаком в лоб и прокричал сокрушенно:

– Гаго гя дужак!

– Не плачь, Петя, не плачь... – утешала его бабка Зиновьиха. – Никакой ты не дурак. Со всеми бывает. Ясно дело – плохо без родной земли.

На пристани стояли конюх Матвеич и Евгений из правления.

– Петя?! Нашелся! Господи ты боже мой! – закричал радостно Матвеич.

– И ды пякаль? – спросил Петя.

– И я плакал! Все село плачет! Так-то вот без тебя. Где же это ты запропал?

Петя ударил себя кулаком в лоб:

– Гаго гя дужак!

– Ну будет, будет тебе! Это Митя Нюрин дурак.

– Вот нашла Петю нашего, – гордо сказала Зиновьиха. – Оголодал, правда, малость.

Они шли по селу, и отовсюду подбегали люди, радовались, что Петя нашелся. И каждого он спрашивал:

– И ды пякаль?

И ему отвечали:

– Плакали, Петя, все плакали.

Он бил себя кулаком в лоб и говорил:

– Гаго гя дужак!

Прибежала мать, обняла Петю, попричитала, и они пошли домой. По дороге встретился пьяный Митя Нюрин. Он, качаясь, подошел к Пете, рванул на груди рубаху и сказал:

– Петя! Суди и режь!

– И ды пякаль? – спросил Петя.

– Я и счас плачу! – и Митя Нюрин упал на траву, начал реветь и грызть землю.

– У, супостат! – топнула ногой Петина мать. – Камень тебе на шею да в Оку! Пойдем, Петя, пой-дем, родимый.

И Петя сказал:

– Гаго гя дужак!..