В БАНЮ (рассказ). Р.А.Котов

Николаич позвонил вечером:

– Андреич, в баню пойдешь? Я баню тут стопил, да сам не могу – палец порезал вот, мочить пока нельзя, а баня пропадает.

– Пойду. Когда надо то?
– Да минут через двадцать давай, как раз готова будет, самый жар.

Собрался я быстро – полотенце, мочалка, тапочки, шампунь, пару белья переодеться – пакет с вещами засунул в рюкзак. Вроде всё. Натянул уличные штаны, куртку, сапоги, прихватил в карман запасную шапку для парилки и вышел во двор. Небо хмурилось, было по-весеннему прохладно и красиво. Солнце уже почти скрылось, но темноты ещё не было, земля отдыхала. Да и я, по правде говоря, тоже. За день наработался, такой уж выдался денёк: собирал мусор с дальнего огорода, попутно наводил порядок в сарае, готовил инструмент – вилы, тяпки, лопату и мотыгу для огорода, таскал всякое с места на место, в общем, чувство приятной усталости после работы наступило. Баня пришлась в самый раз.

Хотел уже сесть на велосипед, как заметил проехавшую по улице полицейскую машину с потухшими мигалками. «Айн-цвай полицай, драй-фир бригадир» вспомнилось из молодости. Машина уехала, оставив в душе неприятное чувство тревоги, совершенно не вязавшейся с этим тихим весенним вечером. Хорошо хоть без громкоговорителя катаются, и на том спасибо… Края у нас старинные, видавшие виды – и набеги литовцев, и разорение от войск Стефана Батория в Смутное время, и продотряды, да и полицаев тоже…

Выехал из двора, перемахнув улицу, покатил привычной дорогой – мимо соседского огорода, батюшкиного дома, развалин на месте, где жил герой-вертолетчик, погибший в Афгане в середине 1980х. Вот он наш закрытый с 1936 года храм Святой Троицы с отметинами от попаданий танковых снарядов. Креститься на ходу не стал, не с руки было, только молча кивнул головой, проезжая мимо братской могилы и склонившего знамя солдата на памятнике. И дальше вперёд, огибая поворот к клубу, по нашей улице, где редко встретишь вечером прохожего человека. И не в карантине дело (в деревне его нет, а если кто и болеет то «запимши» или «загулявши»), а в том, что людей в селе осталось мало. Серые тучки, прохладный ветерок, деревья и кусты по сторонам дороги, жилые и чаще заброшенные домики – вот и все встречи, как правило. Русь уходящая в этих крытых шифером да реже железом, домиках… Вот уже и двор Николаича, куда он не так давно переехал, ворота, видавшая виды «шестёрка» с иконкой Царской Семьи на лобовом стекле.

Поставил велосипед у стены, поднялся на крыльцо, разулся и шагнул прямиком в хату. Как у нас давно завелось, поприветствовал – «Мир дому сему», и услышал привычное – «С миром принимаем». Дети уставились на меня как на пришельца, видать собирались уже ложиться спать, да вот нашли интересное занятие, разглядывая крестного.

– Ну что, пойдем, провожу тебя – не откладывая дела в долгий ящик, позвал Николаич.

Баня, как это принято, стояла на огороде, за сараями.

– Это ваше поле? – спросил я, показывая на борозды.

– Наше – не без гордости ответил хозяин.

– А кто пахал то вам?

– Да, Коля, как обычно.

– Ясно.

– Тут с краю овёс немного посеял, вот хочу попробовать вырастить в этом году.

– Да, хорошо бы. Год может голодный будет…

Помолчали немного, смотря на поле, храм вдалеке, сразу за сияющими окошками приехавшего недавно из Москвы соседа.

– Заходил я тут к ним на днях – словно угадывая мысли, сказал Николаич.

– Ну и как там Ильич?

– Да как, нормально, как все. Приехали вот с женой от карантина спасаться. Спросил его как в Луганске дела, он только рукой махнул грустно, говорит – «лучше не спрашивай».

– Да, помню, он ведь там был в четырнадцатом-пятнадцатом, венчался там.

– Был… Ладно, пошли в баню, улыбнулся Николаич.

Банька оказалась старой, невысокой, с чёрными закопченными стенами, привычными гвоздиками на стенках, шайками, натянутой проволокой для белья, табуретами и зеркальцем.

– Ну ты давай тут, парься. Веник я тебе в тазике замочил. Мыло там же, рядом, дверь поплотней закрой, чтоб жар не выходил. Вот ковшик, плеснешь на камни – жару поддашь, сам отрегулируешь температуру. Да ты знаешь.

Хозяин хлопнул дверью, а я остался. Скинул рюкзак, разделся, попутно осматриваясь. На приступке над дверью увидел пару закопченных портретов под стеклом, в рамке. Надо будет Николаича спросить – кто там, баня старая, после войны строили, может лежит на полочке «отец народов», после ХХ съезда, дожидается тут Страшного Суда. Как кукурузник пришёл, «вождя» поснимали отовсюду, вот и занесло его сюда – в баньку. Выкинуть наверно побоялись хозяева, ибо приучены были. А вот в бане схоронить на всякий случай могли. Хотя, может и ошибаюсь я, а там под копотью просто старые картинки из журнала Огонёк?

Сел я в парной на лавочку, пригрелся после прохладной улицы, оглянулся. Начал было, напевать разученное из фильма:

«Ах зачем эта ночь, так была хороша?

Не болела бы грудь, не страдала б душа,

Не видала она, как я в церкви стоял…»

Да что-то не пошло, сбился. Вспомнилось, как давно в детстве парился в бане. Столько лет прошло с той поры… Забавно, ведь я когда-то на полном серьезе подумывал стать банщиком. Нравилось мне топить баню, набирать воду, готовить всё в парилке, убираться. Нравилось следить за градусником, как он неуклонно растет вверх, чувствовать, как пробивает первый пот, нравились веники и настоящая русская парная, а особенно любил я после жара, когда кажется уже невмоготу сидеть, выскочить из парилки и окатиться ледяной водой, ну или той, что была, но обязательно холодной. И вот, несколько лет я уже не был в такой бане, что-то всё не случалось.

Посмотрел в окно на темнеющий вечер, почудились было где-то шаги, но всё стихло, и остался я один со своими мыслями. Вспомнился тут рассказ Шукшина про Алёшу Безконвойного. И, правда, в этой тишине бани как-то свободней себя чувствуешь наедине с угольками в печи, камнями, закопченными стенами и низким оконцем. Конвоя здесь нет, карантина, маски-шоу – тоже. Что же произошло с нами за эти годы, что мы дожили до жизни такой? Пролетел ХХ век, век великих и страшных потрясений, вот и 20 лет этого нового века прошли. Вспомнилось многое. Детство в маленьком городке в степях Казахстана, работяга-дед с его мозолистыми руками, напряженными венами, улыбкой, добротой, какой-то мужицкой деревенской правдой, что не позволяла гнуть по жизни спину перед подлецами, давала сил много работать и не шумно-разгульно отдыхать – больше на озере с удочками или на охоте на уток по осени с неизменной тульской двустволкой. Вспомнилось такое, от чего на сердце стало как-то теплей. Согрелся.

Захотелось спросить деда – как жили они в детстве в старообрядческой русской деревне в тридцатые-сороковые, как пережили гонения, раскулачивание, колхозы, войну, на которой погибли многие односельчане, родственники (в их районе многие были дальними родственниками). А главное – как бы смотрели на всё это сегодняшнее наше «бытие» (или битие) они? Русские мужики, умевшие делать что-то большее чем просиживание штанов в офисе или продажу фьючерсов с надуванием воздушных шариков финансовых рынков… Вспомнилось, как пели тогда за столом, как ещё умели собравшись вместе петь, а не только пить. Вспомнил одну из любимых песен деда, разученную мною там и тогда в детстве:

«Ой то не вечер, да не вечер,

Ой, мне малым мало спалось,

Мне малым мало спалось,

Да во сне привиделось…

Мне во сне привиделось,

Будто конь мой вороной,

Разыгрался, расплясался,

Разрезвился подо мной»

Спел негромко, смотря на эти закопченные стены, на свою нынешнюю жизнь… Где мы – на свободе ли, или на большой зоне с вот уже почти видимой колючей проволокой, вышками, «карантином», номерами на людях, изоляцией в больничном штрафном изоляторе? Что мы ответим им – дедам, когда взглянем друг-другу в глаза там, на том свете? Куда пропали русские мужики? Почему мы так боимся говорить правду вслух, почему нас так мало сегодня? Или может мне это просто показалось, почудилось в дыму от протопленной по-черному бани, в старой парилке где-то на просторах России?

За окошком стемнело. Тусклый свет от желтой лампочки, угольки в печи, пар над каменкой, тишина весеннего вечера успокоили мысли. Попарился веником и помылся, а потом вновь сидел и смотрел в это маленькое оконце над полем. Что-то должно произойти, что-то должно в нас измениться. Не для того наши деды и прадеды столько труда, сил и поклонов с молитвами положили, чтоб мы так жили. Не для того десятками миллионов ложились в родную землю… Не для того жили и умирали, чтобы мы – их потомки, дедовы внуки всё профукали и потеряли так бездарно и пошло. Вспомнилось:

«Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту. Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами. Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наше страдание — не отдавай всего этого за понюх табаку. Мы умели жить. Помни это. Будь человеком». В.М. Шукшин

Возвращался домой я уже почти ночью. Поскрипывали колеса велосипеда в тишине, на барабане церкви стоя спали аисты, где-то пели птицы. Ночь раскинула свои широкие руки над Россией, напоминая о том, что самый тёмный час – перед рассветом.

Весна 2020г.