Дед Колька (рассказ). Роман Котов

Будучи русским человеком, я вырос на том пласте нашей культуры, который называют прозой писателей-деревенщиков. Конечно были и другие учителя – классики литературы, старинная и современная музыка, школа, театр, кинофильмы. А строй души, генетическая память и тоска по какой-то забытой, но совсем недавней деревенской жизни, всё-таки осталась. И хоть я не жил в той деревне, застав лишь её осколки, напишу о людях, которых мне довелось встретить. Да, стоит с горечью признать, русская деревня, а с ней и «почвенная» литература Василия Белова, Валентина Распутина, Василия Шукшина, Виктора Астафьева и Фёдора Абрамова, канула в лету. Повторить её невозможно, ибо прошлое осталось там, вдалеке, а настоящее сильно отличается от привычного мира персонажей писателей деревенщиков. Но всё-таки есть или совсем недавно были осколки того подлинно русского мира, о них и поговорим.

Дед Колька

Как-то раз соседка–учительница предложила познакомить меня со старейшим жителем нашей деревни. Мало того – с коренным её обитателем, родившимся, выросшим и прожившим всю жизнь здесь, в Лужках. Стоял тёплый летний день, погожий и светлый, а в тени дома моего соседа стояла прохлада. Учительница ухаживала за дедушкой, помогала ему зимой чистить снег, а летом – по дому и хозяйству, взяв над ним что-то вроде шефства. Родственники Николая жили далеко, его дочери тоже уже пожилые, на моей памяти появились здесь только однажды. Был он прост, открыт, как многие мужики, крепок на слово, но прекрасно помнил всю свою жизнь, провалами в памяти не страдая.

Мы познакомились и, помнится, даже «поручкались» – я стоял у открытого настежь окна, из которого выглядывал дед. Он не курил, а только вдыхал ароматы скошенной соседями травы, слышал жужжание присевших на кусты пчёл и чему-то слегка улыбался. Соседка познакомила нас и отошла чуть в сторону, не мешая разговору. Как-то так само вышло, что дед вскоре обратился к «делам давно минувших дней, преданью старины глубокой».

- Я когда молодой был, – начал внезапно Николай – у батьки спрашивал, как в революцию было?

- И что он говорил? – уточнил я.

- А, мол, просто. Мужики, которые работать не хотели, взяли ружья да ушли в лес. Так у нас здесь было, не знаю, как в других местах.

- Их вроде ещё «зелёными» звали?

- Навродь того…. – протянул дед Колька неспешно.

А я про себя добавил – так это получается, и у нас были свои «зелёные», ну как тот Антонов, что три года за «мужицкую правду» на Тамбовщине воевал.

– Могли и порешать в лесу – хмыкнул я и кивнул, в надежде на продолжение истории.

- А церковь-то нашу ещё перед войной закрыли - также неожиданно перевёл разговор дед. - Долго она ещё стояла крепко, это уж потом Шуркин батя тракторами свалить колокольню пытался, да не вышло.

- Ну да – вздохнул я, про себя подумав – Этому не вышло, зато «крепкий мужик» у Шукшина умудрился, свернул семнадцатый век к едрене-фене, наплевав на протесты баб и местного учителя…

- А ты то как к нам попал? В Лизкином доме живешь? – поинтересовался Николай.

- Да, в нём. Всегда Елизавету добрым словом поминаю, – ответил я.

- Ну, живи! – напутствовал меня сосед.

Тем наше недолгое знакомство в общем-то и закончилось. Следующая встреча состоялась без малого через год и уже при других обстоятельствах. Николай умер в июне, в то лето, как и нынче, Пасха выдалась поздней. Приехали родственники. Помню двух женщин в тёмных платках, звонко и по-старинному красиво распевавших «Христос Воскресе из мертвых» - как принято, когда отпевание и похороны приходятся на сорок дней от Пасхи до Вознесения.

Я стоял в воротах, пропуская мимо деревенский «катафалк» в виде тракторной телеги с гробом, перекрестился за упокой души новопреставленного Николая, проводил взглядом сопровождающих, и пошёл по своим делам. А в памяти остался маленький осколок о том летнем солнечном дне и разговоре с самым старым жителем нашей деревни.

P.S. Песня из той эпохи, памятная многим старожилам, и быть может дополняющая то что осталось «за кадром» этой истории: