Главная » Проза

Чиновник казенной палаты, вдовец, пожилой, женился на молоденькой, на красавице, дочери воинского начальника. Он был молчалив и скромен, а она знала себе цену. Он был худой, высокий, чахоточного сложения, носил очки цвета йода, говорил несколько сипло и, если хотел сказать что-нибудь погромче, срывался в фистулу.

Катерина хотя выходила замуж за Ивана и по своей охоте, но не склонность ее к молодому парню решила судьбу ее, а то обстоятельство, что семья Ивана жила хорошо, то есть достаточно, и жених ее был сам хозяин в доме, работящ, не пьяница. Мать Катерины, слывшая в народе вещею старухой, противилась этому браку, и не потому, чтобы Иван не нравился ей. Наоборот, она даже любила его за веселый, приветливый нрав, за уменье обойтись и поговорить с людьми и все-таки противилась этому браку.

В1920 году Евгений Замятин завершил работу над романом-антиутопией «Мы». Его действие разворачивалось в далеком высокотехнологичном будущем, где тоталитарное государство контролировало все сферы жизни человека, включая даже чувства и воображение. В честь 135-летия со дня рождения писателя «Культура.РФ» перечитала роман и выяснила, какие достижения науки Единого Государства стали реальными изобретениями и явлениями XX и XXI века.

Много оскалов у Архипелага, много харь. Ни с какой стороны, подъезжая к нему, не залюбуешься. Но может быть мерзее всего он с той пасти, с которой заглатывает малолеток.

Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке, задумавшись. Было жарко, назойливо приставали мухи, и было так приятно думать, что скоро уже вечер. С востока надвигались темные дождевые тучи, и оттуда изредка потягивало влагой.

Упал он в первый раз после избиения Ивана крепко и сладко, но часа через полтора порывисто вскочил.

В коморке было совсем светло, и проснувшиеся парни вполголоса переговаривались между собой.

Среди многих радостных отказов, которые нёс нам с собой новый мир, — отказа от эксплуатации, отказа от колоний, отказа от обязательной воинской повинности, отказа от тайной дипломатии, от тайных назначений и перемещений, отказа от тайной полиции, отказа от "закона божьего" и ещё многих других феерических отказов, — не было, правда, отказа от тюрем (стен не рушили, а вносили в них "новое классовое содержание")

Про мертвых обычно либо - хорошо, либо - ничего. Поэтому старого моего знакомого, педагога ВГИКа, участника ВОВ, фронтового спецкора и персонального ельцынского пенсионера, назову просто – «Профессор В». А вот своего однокурсника по всё тому же ВГИКу, так и не состоявшегося кинодраматурга Юрия Котляра, буду величать по имени-отчеству, Георгий Самуилович.

Пойманный был шепталовский мужичонко-бобыль, лет под тридцать. В околотке его считали дураком, потому что крестьянством он не занимался и ни к какому другому делу не прибился.

Арсений спал очень чутко, просыпаясь при малейшем шорохе в комнате. Но уже некоторое время шорохи ему не грозили, просто некому шуметь, Анфиса умерла! Мир Арсения померк, в нем не осталось многоцветья, исчезли радости, устремления, дальнейшее существование выглядело бесполезным прозябанием. Почему она ушла так рано? Ее земной срок только начинался и вдруг…

Можно ли отсечь голову, если раз её уже отсекли? Можно. Можно ли содрать с человека шкуру, если единожды уже спустили её? Можно!

Эту книгу я писал с единственной мыслью, с единственной целью - обратить внимание русского образованного общества на гибнущих меньших братьев. Народ спился, одичал, озлобился, не умеет и не хочет трудиться. Не моя задача перечислять причины, приведшие нас к такому ужасающему положению; но есть одна, на которую неоднократно указывалось в печати и которую я не могу обойти молчанием. Причина эта - разобщение русского культурного класса с народом. Народ брошен и, беспомощный, невежественный, предоставлен собственной бедной судьбе.

Жили да были два генерала, и так как оба были легкомысленны, то в скором времени, по щучьему велению, по моему хотению, очутились на необитаемом острове.

Но я слышу возмущённый гул голосов. Терпение товарищей иссякло! Мою книгу захлопывают, отшвыривают, заплёвывают:

— В конце концов это наглость! это клевета! Где он ищет настоящих политических? О ком он пишет? О каких-то попах, о технократах, о каких-то школьниках сопляках… А подлинные политические — это мы ! Мы, непоколебимые! Мы, ортодоксальные, кристальные (Оруэлл назвал их благомыслами ). Мы, оставшиеся и в лагерях до конца преданными единственно-верному…

Каяться или не каяться? Никита давно таких вопросов не задавал. За что каяться? Перед кем? Чего бы вдруг идти на площадь, ломать шапку, бить челом, выть: «Прости, мол, народ православный!». Прошли времена покаяний. Да и время то ушло, за которое всем, ВСЕМ!

Одно из первых туземных понятий, которое узнаёт приехавший в лагерь новичок, это — придурок . Так грубо назвали туземцы тех, что сумел не разделить общей обречённой участи: или же ушёл с общих или не попал на них.

- Так вот, - сказал подполковник, - Елена Станиславовна работает, кхе-кхе-кхе, посудницей в привокзальном ресторане. Захочешь увидеть, заходи смело с торца, через служебный ход. Через зал не пустят. У них строго. Да не бойся. Она тебя не узнает. Она теперь мало кого узнаёт.

Предлагаем Вашему вниманию главу из из книги «Лето Господне». Это произведение по праву можно назвать одной из вершин позднего творчества Ивана Сергеевича Шмелева. Страница за страницей читателю открывается удивительный мир простого русского человека, вся жизнь которого проникнута духом Христовым, освящена Святой Церковью, согрета теплой, по-детски глубокой верой.

Вот и с Леночкой нежных минут тогда так и не получалось. Никита, как всякий человек охваченный вожделением, мало разумел то, что реально происходило вокруг предмета его вожделения. А, между тем, Артюшка Архипов, Никитин ровесник – будущий эскулап и сочинитель басен, как-то по дороге домой, не без некоторого ехидства заметил, что Никита напрасно пялится на Елену Станиславовну. Что она, словами Пушкина «другому отдана и будет век ему верна».