Игорь Дмитриевич Гревцев. Переосмысление классики. Федор Михайлович Достоевский: роман «Преступление и наказание». 2 часть

Накануне убийства (продолжение)

Раскольников из письма матери узнаёт, что его сестра ради него готова пойти на жертву – выйти замуж за нелюбимого, но богатого человека. Он не может принять такую жертву. Воображение рисует ему мучительные для него картины, бьющие по совести раскалёнными прутьями: «Через десять-то лет? Да в десять-то лет мать успеет ослепнуть… от слёз; от поста исчахнет; а сестра? Ну, придумай-ка, что может быть с сестрой через десять лет али в эти десять лет? Догадался?»

Да, душа честного человека не позволяет Раскольникову принять такую жертву от любимых людей. Да он не принял бы её ни от кого. Конечно, выход из создавшегося положения можно было найти. Но дьявольская мысль столь глубоко проросла в него и столь безраздельно овладела им, что иного выхода, как только убить старуху-процентщицу, он уже не мог видеть:

«Так мучил он себя и поддразнивал этими вопросами, даже с каким-то наслаждением. Впрочем, все эти вопросы были не новые, не внезапные, а старые, наболевшие, давнишние. Давно уж как начали они его терзать и истерзали ему сердце. Давным-давно, как зародилась в нём эта теперешняя тоска, нарастала, накоплялась и в последнее время созрела и концентрировалась, приняв форму ужасного, дикого и фантастического вопроса, который замучил его сердце и ум, неотразимо требуя разрешения. Теперь же письмо матери вдруг как громом в него ударило. Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно, одними рассуждениями о том, что вопросы не разрешимы, а непременно что-то сделать, и сейчас же, и поскорее. Во что бы то ни стало надо решиться, хоть на что-нибудь, или…

«Или отказаться от жизни совсем! – вскричал он вдруг в исступлении, - послушно принять судьбу, как она есть, раз навсегда, задушить в себе всё, отказаться от всякого права действовать, жить и любить!»

«Понимаете ли, понимаете ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти? – вдруг припомнился ему вчерашний вопрос Мармеладова, - ибо надо, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти…».

Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. (…) Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера ещё, она была только мечтой, а теперь…теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову и потемнело в глазах. (К. ц.)

Да, именно, в это мгновение Раскольников понял, что убьёт, непременно убьёт. Достоевский необычайно тонко передаёт душевное состояние своего героя. Допустивший в себя дьявольскую мысль, Раскольников становится её рабом, но естественный страх и перед наказанием, и перед мерзостью предстоящего поступка не даёт её реализовать, и она остаётся мечтой. Но мечта эта ведёт в пропасть безумия, потому что неотступно преследует своего носителя и требует реализации, и более того, ставит на грань самоубийства. Смертный грех и тут и там. Вопрос только в глубине падения. Отчаяние заслоняет памятование о Боге и понимание того, что грех самоубийства в тысячи раз страшнее греха убийства, ибо покаяться в нём уже не будет никакой возможности.

Не может Господь в этот момент достучаться до сердца полуобезумевшего грешника, но ограничить его право на выбор Он тоже не может. И тогда Он полностью отдаёт Раскольникова в лапы захватившего его беса, через гордыню соблазняющего на убийство, а через отчаяние на самоубийство. Тем самым, попуская совершиться страшному греху, Господь уберегает Своё чадо от совершения непоправимого греха.

Кому-то такой вывод, сделанный мною, может показаться кощунственным: как? Разве Бог может Сам подтолкнуть человека на грех? Ну, во-первых, не подтолкнуть, а перестать удерживать. А во-вторых, из Писания и Церковного предания мы знаем, как часто человек, падая на самое дно греховной пропасти, впервые начинает по-настоящему каяться и стремиться к Небесному Свету. Мв помним, как апостол Пётр трижды отрекался от Иисуса Христа, и это после заверения, что вместе с Ним готов идти на смерть. Тем самым Господь уберегает Петра от гордыни, ибо в скором времени предстоит тому стать духовным наставником многих тысяч людей, в том числе высокопоставленных патрициев. Тяжёлое испытание для простого рыбака. И только память о предательстве своего Учителя не даст ему превознестись над другими.

А сколько история Церкви знает убийц, лихоимцев, блудниц и других закоренелых грешников, которые, раскаявшись, становились великими святыми!

Господь долго ждал, когда Раскольников придёт в разум. Он давал возможность его чистой, благородной душе самостоятельно вырваться из пут соблазна. Он ставил его в такие жизненные обстоятельства, где могли проявляться самые лучшие качества этой по истине христианской души. Раскольников не задумываясь делиться своими скудными денежными средствами с семьёй Мармеладовых. Он спасает от наглого сластолюбца пьяную молоденькую девушку, и отдаёт подошедшему городовому чуть ли не последние свои копейки, чтобы тот оплатил ей извозчика. Это светлая, не повреждённая бесом половина души Раскольникова понуждает его не раздумывая бросаться на помощь страждущим, ибо сострадание для него естественно, как дыхание. Но другая половина, уже порабощённая дьявольским помыслом, тут же осаживает его: он раздражается и злиться на себя за свою, как ему кажется, глупую благотворительность. Выйдя от Мармеладовых «уже на лестнице он одумался и хотел было воротиться.

«Ну что за вздор такой я сделал, - подумал он, - тут у них Соня есть, а мне самому надо». (К.ц.)

А выручив пьяную девушку, он тут же внутренне противоречит своему благородному поступку: «В эту минуту как будто что-то ужалило Раскольникова; в один миг его как будто перевернуло.

- Послушайте, эй! – закричал он вслед усачу (городовому, прим. моё).

Тот обернулся.

- Оставьте! Чего вам? Бросьте! Пусть его позабавится (он указал на франта). Вам-то чего?» (К.ц.)

Как точно сказано: «перевернуло». Бес пересилил. Но Господь не попускал ему полностью овладеть Раскольниковым. Господь терпеливо ждал, наблюдая за той борьбой света и тьмы, что вершилась в сердце Его заблудшего чада. А борьба была, была! Противилась чистая половина души своей тёмной половине. Чаши внутренних весов ещё колебались, не перевешивая одна другую. Раскольников только шёл на разведку, на «пробу» к старухе-процентщице, а в голове его крутилось: «Ну, зачем я теперь иду? Разве я способен на это? Разве это серьёзно? Совсем не серьёзно. Так, ради фантазии сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй, что и игрушки!» (К. ц.)

Обратите внимание, Раскольников тщательно избегает слова: «убийство». Даже мысленно он боится сознаться себе, на какой путь решается ступить. Внутренняя борьба не прекращается до последнего. Сделав свою «пробу», оставляя квартиру будущей жертвы, «Раскольников вышел в решительном смущении. Смущение это всё более и более увеличивалось. Сходя по лестнице, он несколько раз даже остановился, как будто чем-то внезапно поражённый.И наконец, уже на улице он воскликнул:

«О Боже! Как это всё отвратительно! И неужели, неужели я… нет, это вздор, это нелепость! – прибавил он решительно. – И неужели такой ужас мог прийти мне в голову? На какую грязь способно, однако, моё сердце! Главное: грязно, пакостно, гадко, гадко!.. И я, целый месяц…»

Но он не мог выразить ни словами, ни восклицаниями своего волнения. Чувство бесконечного отвращения, начинавшего давить и мутить его сердце ещё в то время, как он только шёл к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось, что он не знал, куда деваться от тоски своей» (К. ц.)

Конечно, Раскольников не был преступником по сути своей, и если бы он вспомнил, куда ему идти (по выражению Мармеладова: «Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти), т. е. если бы Раскольников обратился за помощью к Богу, не случилось того, что случилось. Но о Боге он к тому времени забыл окончательно. Детская его вера оказалась слабенькой перед воздействием бесовского натиска. И только голос совести, ещё явственно слышимый в душе, но уже не переводимый на доступный пониманию язык, удерживал Раскольникова от последнего решительного шага. Но месяц метаний между светом и тьмой подорвали его душевные и физические силы. Невозможность совершить преступление и неспособность отказаться от его совершения вырвали из сердца Раскольникова этот отчаянный вопль: «Или отказаться от жизни совсем!» Нет, это ещё не была мысль о самоубийстве, но, «отказавшись от всякого права действовать, жить и любить», Раскольников всё равно пришёл бы к ней, как к единственному выходу из надвигающегося безумия. И только в этот миг Господь отпустил его и попустил бесу полностью овладеть им.

Но, даже, оказавшись уже в бесовском плену, светлая половина души Раскольникова, конечно же, понимала, понимая, что её ожидает, делает последнюю попытку вырваться из оков наваждения. Во сне об истязании савраски она пытается докричаться до своего хозяина, до внешнего человека. И на мгновение, кажется, ей это удаётся. Раскольников «проснулся весь в поту, с мокрыми от пота волосами, и приподнялся в ужасе.

…………………………………………………………………….

«Боже! – воскликнул он, - да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп… Господи, неужели? Ведь меня от одной мысли наяву стошнило, в ужас бросило!.. Нет, я не вытерплю, не вытерплю!.. Господи! Ведь я всё равно не решусь! Я ведь не вытерплю, не вытерплю!..» (К. ц)

Это, разумеется, не покаяние, которого ожидал от Раскольникова Господь. Это не страх погубить свою душу, а ужас и отвращение перед той внешней мерзостью, которой сопровождается всякое убийство. Это естественная реакция любого убийцы на первую, им пролитую кровь. И Господь не принимает призыв Раскольникова, обращённый вроде бы к нему, но не наполненный духовным смыслом: всё равно результат будет один и тот же – душевные терзания и бесконечные угрызения, что, вот, мол, «тварь я дрожащая». Нет, уж, теперь грешник должен пасть и удариться о самое дно своего греха, чтобы оттолкнувшись от него, попытаться выплыть на поверхность и воззвать ко Господу не отвлечённо, а с конкретной просьбой: «Прости меня, окаянного! Спаси и помилуй!» Человеку нужна определённость, чтобы он мог сделать выбор. Состояние, когда грех живёт в душе, но видимым образом не проявляется, ещё хуже, т. к. препятствует духовному восхождению, а остановка на этой дороге равноценна сползанию вниз.

А пока бес, пользуясь попущением Божиим, вступает в свои права. Первым делом он освобождает Раскольникова от всех, только что мучавших его сомнений: «Он был бледен, глаза его горели… но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно». (К. ц.)

Раскольников по инерции ещё взывает к Богу: «Господи… покажи мне путь мой, а я отрекусь от этой проклятой… мечты моей!» (К. ц.) Но он ещё не понимает, что именно сейчас начинается его истинный путь к Богу, путь, лежащий через убийство, через страх, боль, стыд, самоуничижение, каторгу и покаяние. И ведёт его этим путём бес, правда, по попущению Божьему. А главное, он ещё не знает, что путь этот завершается развилкой, где ему самому придётся делать выбор, в какую сторону повернуть – направо, в сторону Бога, или налево, в сторону сатаны.

Раздвоенная душа в конце концов должна слиться в один конгломерат, пусть в чёрный или белый, но один. И Раскольников идёт убивать.

Как только Господь убирает Свою руку, бес тут же подставляет свою. Преступление совершается «без сучка и задоринки», как спетая по нотам ария. С самых первых шагов и до возвращения Раскольникова в свою «конуру» после убийства, ему сопутствует «чёрная» удача. И только одну маленькую «поправочку» вносит Господь в дьявольское действо – Раскольников убивает не только старуху-процентщицу, но и её сестру Лизавету, как бы случайно оказавшуюся на месте преступления. Но ничего случайного в этом мире не бывает!

Достоевский специально своего героя проводит через двойное убийство, чтобы показать, почему никому не позволительно самовольно брать на себя роль судьи. Мы, люди, не обладающие духовным зрением, видим в других лишь одну сторону их характеров, по которым и делаем вывод: плох человек или хорош. Но мы забываем, что нет идеально плохих, как нет идеально хороших. Каждый человек несёт в себе и Божественное, и дьявольское начало, хотя и в разных пропорциях. Для кого-то он негодяй, подлец и разбойник, а для кого-то любящий сын, верный друг и заботливый отец. Но оценку мы ему даём лишь по тем качествам его характера, которые имеют отношение непосредственно только к нам.

Испытывая к кому-либо одну лишь ненависть, мы тем самым подвергаем ненависти и то Божественное, что есть в нём. А обрекая самовольно человека на смерть (пусть даже и мысленно) за его подлые поступки, мы обрекаем на смерть и то светлое, что он совершил под воздействием Божьей благодати. Человек не бес; его душа не может состоять из одного мрака, ибо изначально она создана чистой и беспорочной. И как бы человек низко не пал на протяжении своей жизни, в нём всё равно сохраняется отблеск начальной чистоты, во всяком случае, пока он жив.

Порой крупинка этой чистоты микроскопически мала, но это – крупинка Бога, в которой Он весь в Своей непостижимой бесконечности. Вот почему никто не имеет права становиться палачом другому, не получив на то санкции от законной верховной власти, которая есть образование мистическое, или устанавливаемая, или попускаемая Господом. Нельзя убить человека за совершённое им зло, одновременно не убив добро, обитающее в нём. Лишая жизни маньяка, палач лишает жизни, скажем, идеального мужа. Потому только законная верховная власть может взять на себя ответственность за смерть кого бы то ни было, т. к. лишь через неё вершиться воля Божия по отношению к судьбе осуждённого преступника. Право казнить даётся царю или иному легитимному правителю, а они это право на время делегируют палачу. Если же кто-то дерзнёт самовольно присвоить себе обязанности палача, он сам автоматически становится преступником.

Вот это и случилось с Раскольниковым. По тем качествам характера старухи-процентщицы, какие непосредственно коснулись его самого и показались ему омерзительными, он сам оценил её, осудил, вынес ей приговор и сам же этот приговор привёл в исполнение. Основываясь лишь на собственных эмоциях и умозаключениях, он был совершенно уверен, что поступает правильно, вычёркивая из жизни вредное, никчёмное и никому не нужное существо. И неизвестно, проснулась бы к покаянию его душа после этого справедливого, по его мнению, «санитарного» акта? Но Господь подставляет под топор Раскольникова Лизавету, жертву непредвиденную и, более того, не вызывающую у него никаких негативных чувств, а, напротив, внушающую к себе жалость.

Старуху-процентщицу Раскольников убивает по идейным соображениям, введя её в качестве составляющей в свои дьявольские рассуждения воспалённого разума. Лизавету Господь попускает ему убить, чтобы в этих рассуждениях появилась трещина, заставившая содрогнуться его душу, что впоследствии и разбудило её к покаянию. Всевышний как бы разделяет жертву Раскольникова на две части, таким образом возвещая ему: «Смотри, убивая тёмное, ты тем самым одновременно убиваешь светлое. И как ты с этим будешь жить?»

Не случайно накануне преступления Раскольников сталкивается с диаметрально противоположными характеристиками двух своих будущих жертв. Из уст студента он слышит такую оценку старухи-процентщицы: «… она злая, капризная, стоит только одним днём просрочить заклад, и пропала вещь. Даёт вчетверо меньше, чем стоит вещь, а процентов по пяти и даже по семи берёт в месяц». (К. ц.) Но тут же Раскольников узнаёт от того же студента и о душевных качествах Лизаветы то, что не может не импонировать ему: «Тихая такая, кроткая, безответная, согласная; на всё согласная. А улыбка у ней даже очень хороша».

Первая информация фиксируется его разумом, вторая – душой. Всё это сказалось в момент преступления. Убивая старуху-процентщицу, Раскольников невольно, подчиняясь стройной кальке дьявольских представлений, видит перед собой не человека, а некое мерзкое существо: «Светлые с проседью, жиденькие волосы её, по обыкновению жирно смазанные маслом, были заплетены в крысиную косичку и подобраны под осколок розовой гребёнки, торчавшей на её затылке. Удар пришёлся в самое темя, чему способствовал её малый рост». (К. ц.)

Сам процесс убийства описан просто и скупо. Поле него Раскольников хоть и лихорадочно, но делает то, ради чего убил: ищет деньги и драгоценности. Но вот он убивает Лизавету, которая свои появлением сломала весь его столь скрупулёзно выстроенный план. И тут разум Раскольникова отключается, и начинает работать его душа. По инерции он не может остановиться, но теперь он видит перед собой не бездушную часть своей теории, а живое, человеческое лицо – лицо женщины, которую он мог бы пожалеть так, как незадолго до этого пожалел мать Сони Мармеладовой и девочку-проститутку. Но вместо этой естественной для него жалости он убивает:

«Он бросился на неё с топором; губы её перекосились так жалобно, как у очень маленьких детей, когда они начинаю чего-нибудь пугаться, пристально смотрят на пугающий их предмет и собираются закричать. И до того эта несчастная Лизавета была проста, забита и напугана раз навсегда, что даже руки не подняла защитить себе лицо, хотя это был самый необходимо-естественный жест в эту минуту, потому что топор был прямо поднят над её лицом. Она только чуть-чуть приподняла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула её к нему вперёд, как бы отстраняя его. Удар пришёлся прямо по черепу, остриём и сразу прорубил всю верхнюю часть лба, почти до темени». (К.ц.)

Разум Раскольникова по-прежнему замутнён, но душа его вдруг понимает, что он убил человека. До появления Лизаветы он мечется по квартире старухи-процентщицы, совершая внешне суетно-бесполезные, но логически обоснованные движения – движения грабителя. Страха он почти не испытывает. Но после убийства Лизаветы страх полновластно входит в него.

И с этого момента для Раскольникова заканчивается преступление и начинается наказание:

«Страх охватывал его всё больше и больше, особенно после этого второго, совсем неожиданного убийства. Ему хотелось поскорее убежать отсюда… Отвращение особенно поднималось и росло в нём с каждою минутою. Ни за что на свете не пошёл бы он теперь к сундуку и даже в комнаты». (К. ц.)

Страх, так внезапно поразивший Раскольникова в квартире старухи-процентщицы – это не страх перед уголовной ответственностью, о которой он тогда просто не мог думать. Это ужаснулась в нём душа, окончательно потерявшая последнюю связь с Богом. Но Бог не потерял связи с душой падшего Своего чада. И возникший страх – свидетельство тому. Именно в эти секунды, когда самое дно греховной пропасти было достигнуто, и начинается восхождение грешника к вершинам духа. Душа Раскольникова выходит на путь катарсиса – очищения через страдания, после которых она, если выдержит и не сломается, обретёт подлинное блаженство в общении не с умозрительным, а реальным Христом, полностью открытым и познанным. Да, предстоящие страдания пугают, это в их преддверии охватил Раскольникова мистический страх, но другого выхода нет. Так, раковый больной, страшась операции, всё-таки ложится на хирургический стол, ибо понимает, что, пока злокачественная опухоль обитает в нём, она не даст ему нормально жить.

Да, Раскольников потерял веру в Бога, но память о ней сохранилась в самых дальних тайниках его души. Маленький Родя не умер во взрослом Родионе: он лишь затаился, спрятался, как-то увернувшись от падающей на него глыбы нигилизма и атеизма. Даже на дне греховной пропасти Раскольников оставался христианином, принявшим Святое Крещение. И любовь Божия оставалась с ним, и Ангел Хранитель не отнимался от него. Здесь уместно будет вспомнить загадочную, на первый взгляд, фразу, сказанную апостолом Павлом в Послании к Римлянам: «Где умножается грех, там преизобилует благодать» (Рим. 5 : 20)

Что означает эта фраза? Как может становиться благодати больше там, где умножается грех? Всё очень просто на самом деле. Сказанное Апостолом относиться лишь к чадам Христовым, т. е. к христианам. Принятие Святого Крещения, конечно, не делает автоматически человека святым. Он по-прежнему остаётся грешником, но теперь уже грешником, чья душа, пусть порою и не осознанно, стремиться к слиянию с Богом, а значит, к святости. И как бы такой человек не согрешил, Господь уже не оставляет его Своим вниманием, и всегда готов протянуть руку помощи. Чем глубже падает христианин в греховную пропасть, тем сильнее болит его душа от потери общения с Богом, тем жарче его покаяние, тем обильнее Бог изливает в эту пропасть Своей благодати, чтобы она вынесла грешника на поверхность.

Это как мяч, угодивший в глубокую яму, из которой его невозможно достать руками. Но, если яму до краёв наполнить водой, мяч всплывёт и станет легкодоступным. А чем глубже яма, тем больше в неё нужно влить воды. Вот в этом смысл апостольских слов: «Где умножается грех, там преизобилует благодать».

Как часто христианин именно через грехопадение не умозрительно, а, так сказать, на «собственной шкуре» ощутив помощь Иисуса Христа, реально соединяется со Христом, чтобы уже никогда не разлучаться с Ним. Ведь опытное познание действия Божественной благодати, когда внезапно проходят душевная боль, уныние, страх, сомнения, ропот, привязывает человека к Богу надёжнее, чем любые чудеса и словесные увещевания. Недаром Святые Отцы говорят, что высшее чудо из чудес – это преображение и воскрешение человеческой души, умершей и уже начинающей разлагаться, подобно телу четырёхдневного Лазаря, которого вывел Христос из гроба и вдохнул в него жизнь.

Вспомните, кто первый принял Иисуса Христа, поверил Ему и пошёл за Ним? Грешники, мытари и блудницы. И не чудеса способствовали этому, ибо сотни, если не тысячи людей были чудесным образом исцелены Христом от неизлечимых болезней, но они, получившие здоровье, весёлые расходились по своим домам и… уже не возвращались к Нему. А пять хлебов, насытившие пять тысяч человек? Многих ли это чудо сделало христианами?

Нет, грешники шли за Христом потому, что соприкоснувшись с Ним, освобождались от изнуряющего рабства греху, чувствовали внутреннее преображение и исполнялись благодатью, которая выражается в чувстве покоя, умиротворения и тихой, светлой радости, когда весь мир вокруг видеться пронизанным золотистыми блёстками, а все окружающие люди представляются красивыми, любимыми и родными. Каждому встречному хочется улыбнуться, обнять его и прижать к своему сердцу. Ничто не тревожит, ничто не пугает, всё воспринимается как нечто должное и правильное. Проблемы перестают быть проблемами. Враги перестают быть врагами. В таком состоянии хочется пребывать постоянно. Таково воздействие Божественной благодати. Вот почему внутреннее преображение человека – высшее чудо, внешне не видимое, но накрепко привязывающее бывшего грешника к Иисусу Христу.

Достоевский образом своего главного героя раскрывает эту евангельскую тему. Через грех Раскольников во всей полноте, доступной ему, в результате познаёт Христа. Его детская, наивная вера, пройдя через огненное горнило духовных страданий, переплавляется в крепкую, осознанную веру воина Христова, которая непреложно является спасительной. И более того: надо предполагать, что Раскольников всю свою оставшуюся жизнь станет молиться за убитых им женщин. И вымолит. А это значит, что через его молитвы спасутся и старуха-процентщица, делавшая деньги на чужом несчастье, и её сестра Лизавета, бывшая невольной блудницей по своей безотказности и простоте.

Не случись этого, попущенного Богом, преступления, сам Раскольников со временем мог бы превратиться в такого же циника, каким был встреченный им в трактире студент; и две женщины, исповедующие Христа лишь формально, тем, что носили нательные крестики и в своём доме имели иконы, были бы обречены на погибель. А так всё сложилось как нельзя лучше. Но через какие страдания и мучения пришлось пройти Раскольникову, чтобы свершилось это величайшее чудо – преображение души!

Наказание за преступление, тем более такое, как убийство начинается не после вынесения судебного приговора, а сразу же после совершения злодеяния. Смертельным ударом топора Раскольников отрубил себя от Бога, нет не Бога от себя, ибо Бог никогда не оставлял его, а именно себя от Него, а значит, от вечной жизни. Душа его тут же это поняла и ужаснулась. Помните тот вопль отчаяния, который вырвался при его разговоре с Соней? «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя навеки!» (К. ц.) Здесь ключевое слово «навеки». Раскольников не говорит: «навсегда», а как бы продлевает своё умирание за грань физической смерти, ставит его вне времени, т. е. в вечности. А это уже вопль не плоти, но души.

Недаром считается, что душевная боль тяжелее физической. К телесной боли организма рано или поздно привыкает, в конце концов, человек в результате болевого шока может потерять сознание и перестать ощущать боль, или умереть, вовсе избавившись от неё. Телесная боль не продолжается сколь угодно долго. А вот душевные страдания ничем не заглушить, и со временем они становятся только сильнее.

Раскольников возвращается из дома убитой им старухи и её сестры, и на него нападает какое-то полусонное оцепенение, позволившее на кроткое время погрузиться в забытьё. Но вот он приходит в себя:

«Он сел на диване, - и тут всё припомнил! Вдруг, в один миг всё припомнил!

В первое мгновение он думал, что с ума сойдёт. Страшный холод охватил его; но холод был и от лихорадки, которая уже давно началась с ним во сне. Теперь же вдруг ударил такой озноб, что чуть зубы не выпрыгнули и всё в нём так и захолОдило…

Уверенность, что всё, даже память, даже простое соображение оставляют его, начинала его мучить. «Что, неужели уже начинается, неужели это уже казнь наступает? Вон, вон, так и есть!» (К. ц.)

Да, это, действительно, начиналось наказание за преступление. Но это было лишь начало. Раскольников только становился на крестный путь, который предстояло ему пройти, чтобы подняться на свою голгофу и принести себя в жертву покаянием во искупление совершённого греха. Следующим шагом на этом пути стало мистическое одиночество. Ведь отрубив себя от Бога, Раскольников отрубил себя и от обычных людей: «… теперь, если бы вдруг комната наполнилась не квартальными, а первейшими друзьями его, то и тогда, кажется, не нашлось бы у него ни одного человеческого слова, до того вдруг опустело его сердце. Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказалось душе его… С ним совершилось что-то совершенно ему незнакомое, новое, внезапное и никогда не бывалое. Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем бы то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям, в квартальной конторе, и будь это всё его родные братья и сёстры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было бы обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда ещё до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения. И что всего мучительнее – это было более ощущение, чем сознание, чем понятие; непосредственное ощущение, мучительнейшее ощущение из всех до сих пор жизнию пережитых им ощущений». (К. ц.)

Это – вселенское одиночество души, на которую легла кровавая печать убийства. Такое чувство испытывает каждый новоиспечённый убийца. Кто-то переступает через это и идёт дальше путём преступлений, постепенно превращаясь в нелюдь, которая уже не нуждается в человеческом обществе, обитая в нём как волк-одиночка. Таких людей называют маньяками. Но в самом начале любой убийца с ужасом открывает для себя, что он уже другой, не такой, как, все, что он одинок даже в толпе, даже среди родных и близких. Он оказывается в духовной изоляции от всего мира, и это пострашнее, чем камера-одиночка.

Недаром многие убийцы (во всяком случае, те, у кого изначально была живой душа) оказавшись в руках правосудия и получив положенное по закону наказание, испытывают облегчение. В этот момент внутри преступника совершается психологическая балансировка: он обретает своё положенное место в социуме. Да, это место – тюрьма, но оно его законное, и человек успокаивается, потому что может уже не скрываться, не играть роль того, кем он уже не является – нормального члена общества. Тюрьма даёт возможность преступнику оказаться среди себе подобных и избавиться от постоянного страха перед возможным возмездием, ибо оно уже позади. Этот страх и есть духовная камера-одиночка, где преступник оказывается совершенно один, будучи окружён людьми. И чем больше его любят и относятся к нему с уважением, тем больше он начинает ненавидеть всех. Ежеминутное ощущение того, что он уже другой, не тот, за кого его принимают, и постоянно усиливающийся страх перед угрозой разоблачения, жгут его душу неугасимым огнём. Не дай Бог испытать такое вселенское одиночество, какое испытал герой романа «Преступление и наказание».

Мы впервые встречаемся с Раскольниковым накануне убийства. Он практически ни с кем не общается, если не считать случайных встреч. Но вот убийство совершено. И он вдруг оказывается втянутым в такой круговорот общения с людьми, что ему и дня не удаётся побыть наедине с самим собой. Причём, все люди, его окружающие, или любят его, или относятся к нему доброжелательно, что многократно усиливает его душевные страдания. Всё это происходит, конечно же, по Божьему попущению. Нельзя дать грешнику забыться, спрятаться в каком-то коконе, окружив себя пустотой. Тогда страдания уйдут в глубину души, превратят её в пылающий ад, и напрочь выжгут человека изнутри, превратив его в пустой и бесполезный для Бога сосуд. Нет, совершившему смертный грех нельзя оставаться одному: он должен видеть любящие его глаза, чтобы свет их непрестанно бередил его совесть.

Раскольникову становиться невыносимо одиночество среди людей. Его даже начинает преследовать мысль покончить всё разом, пойти и признаться в совершённом преступлении. Но это ещё не раскаяние, не вопль исстрадавшейся души к Богу о прощении – это попытка убежать от самого себя, скрыться от наказания внутреннего за наказанием внешним, юридическим. И только чисто телесный страх перед этим внешним наказанием да стыд перед возможным унижением не дают Раскольникову принять окончательное решение. А Господь оставляем грешнику его сомнения, не вмешивается напрямую, не даёт подсказок. Богу важно, чтобы душа человека проснулась и самостоятельно сделала выбор в Его сторону, т. е. не бежала бы от заслуженного возмездия, не боялась бы его, а смиренно и даже с радостью пошла навстречу ему.

Но не было такого чувства в душе Раскольникова, не истерзалась она ещё до того, чтобы излиться слезами раскаяния. Вот и стоял он на духовном перекрёстке, раздираемый противоречиями, совершенно один, ибо от людей отсёк себя тем, что встал вне закона человеческого общества, а от Бога тем, что не вспомнил о Нём и не воззвал к Его милосердию, забыв о законе Божественной любви. И некому было посоветовать, что ему делать, как поступать.

«Так идти, что ли, или нет», - думал Раскольников, оставаясь посреди мостовой на перекрёсток и оставаясь кругом, как будто ожидая от кого-то последнего слова. Но ничего не отозвалось ниоткуда; всё было глухо и мертво, как камни, по которым он ступал, для него мертво, для него одного…». (К.ц.)

Но даже в эту минуту страшного одиночества и сомнений Господь не оставил Раскольникова и вывел его на путь, ведущий к покаянию. И это был единственный для него путь, который завершился полным его обновлением. Раскольников встречается с Соней Мармеладовой.

Эта встреча, на первый взгляд случайная, оказалась настолько закономерной в чреде всех предыдущих и последовавших событий, что у читателя не возникает сомнений: она промыслительна. Бог, видя чистую и живую душу Раскольникова, и не желая её погибели, ненавязчиво, прикровенно Сам Себя открывает ему через блудницу, коей по своему социальному статусу тогда являлась Соня. Давайте вспомним, как это произошло.

В тот момент, когда Раскольников стоял посреди мостовой на перекрёстке, который стал для него перекрёстком судьбы (ведь недаром появляется этот образ), он вдруг услышал шум в конце улицы. Это был Божий знак! Вопрос: идти или не идти заявлять на себя в полицию отпал сам по себе, и Раскольников пошёл на шум. Обратите внимание: в тексте сказано, что он поворотил направо. Достоевский специально отмечает эту деталь. В христианском поверье Ангел Хранитель находится справа от человека, а бес – слева. Одним коротеньким штрихом Достоевский даёт понять, что его герой идёт на зов ангела, а значит, Господь ведёт его в нужном направлении. Но так, что Раскольникову кажется, будто он сам руководит своими действиями. Такова помощь Божия.

Так, вот, в конце улицы, куда пришёл Раскольников, среди толпы, под колёсами щёгольской коляски лежал раздавленный лошадьми человек. Это – уже знакомый Раскольникову чиновник Мармеладов. А дальше события развиваются с молниеносной скоростью. Раскольников забывает обо всех своих терзаниях, и в нём просыпается естественное для него сострадание и человеколюбие. Он со всей пылкостью своей отзывчивой души бросается на помощь поверженному. В этот момент он опять становится самим собой, тем Раскольниковым, которого любит Разумихин, да, собственно, и все те, кто знал его близко и которого впоследствии полюбит Соня Мармеладова. С него слетает всё наносное, всё чуждое и несвойственное ему. Когда он, суетясь над умирающим, отдаёт распоряжения, люди подчиняются ему, даже полицейские делают то, что он им говорит. В этот момент он – властьимущий, ибо поступает так, как ожидает от него Господь; он выполняет волю Бога, сам того не сознавая, выполняет так же естественно, как дышит.

Раскольников-убийца отходит на задний план, а на передний выходит Раскольников-миссионер, Раскольников-служитель. Все его поступки совершаются не под действием разума, а по велению сердца. Он не задумывается, правильно поступает или нет, действует по наитию, и потому поступает правильно. Даже последнее его деяние в доме Мармеладовых, в глазах людей совершенно безумное, является жертвенным подвигом в очах Божиих и предстаёт величайшей добродетелью: Раскольников отдаёт Катерине Ивановне, вдове погибшего, все имеющиеся у него деньги на похороны. Он не думает о том, на что сам будет жить завтра. Он чувствует в себе только некий призыв: «Делай так!» И он делает так. Это состояние Раскольникова необходимо особо запомнить. Мы ещё к нему вернёмся, когда будем анализировать теорию «обыкновенных» и «необыкновенных» людей.

А пока вернёмся в дом Мармеладовых, вернее, в то место, где они снимают жильё. Несчастный пьяница-чиновник умирает на руках своей несчастной дочери-блудницы. Больная, уже полусумасшедшая его вдова кричит над трупом мужа: «Добился своего!.. Ну, что теперь делать! Чем я похороню его! А чем их-то, их-то завтра чем накормлю?» Последнее относится к детям. Раскольников отдаёт все свои деньги и сразу же уходит. Миссия его окончена. Он выполнил волю Бога. Господь через него помог несчастным.

На первый план опять выходит Раскольников-убийца. Но нет! Убийца он по плоти и по разуму своему. А по душе он остался служителем Бога, и своим жертвенным поступком доказал это. Теперь Господь точно не оставит его и незаметно, но неуклонно поведёт к Себе. Впервые за всё время, что Раскольников готовил себя к убийству старухи-процентщицы и после него Он открывается ему. Открывается в Поленьке, десятилетней дочери погибшего Мармеладова. Само описание разговора маленькой девочки с Раскольниковым выстроено мистически.

Вот Раскольников спускается по лестнице. На половине его нагоняет священник, исповедовавший и причастивший умирающего. Ничего не почувствовал священнослужитель церкви, ничего не сказал. Он молча проходит мимо грешника. Но на последних ступенях лестницы Раскольников вдруг слышит детский голосок, зовущий его. Это сверху к нему спускается по лестнице Поленька. Спускается, подобно ангелу, сходящему в бездну греха, чтобы поднять оттуда падшего грешника. Образ понятный и ясный. Даже внешне облик Поленьки похож на ангельский: «Раскольников разглядел худенькое, но милое личико девочки, улыбавшееся ему и весело, по-детски, на него смотревшее». (К. ц.)

Достоевский чуть ли открытым текстом даёт понять читателю, что Господь не оставил его героя, и уже не оставит никогда. Поленька явилась той первой благодатной искоркой, что проникла извне в душу Раскольникова и возвестила ему о Боге, вновь пробудив в ней жажду жизни: «Он положил ей обе руки на плечи и с каким-то счастьем глядел на неё. Ему так приятно было на неё смотреть, - он сам не знал почему». (К. ц.)

Он не знал. Но душа его знала. И впервые, может быть, за много лет пребывания в безбожной среде образованного Петербурга той эпохи, он потянулся к Богу, олицетворённому сейчас в этой десятилетней девочке. Он возжелал Божьей любви, и, сам не способный пока полюбить, неожиданно для себя получил её:

«- А меня любить будете?

Вместо ответа он увидел приближающееся к нему личико девочки и пухленькие губки, наивно протянувшиеся поцеловать его. Вдруг тоненькие, как спички, руки её обхватили его крепко-крепко, голова склонилась к его плечу, и девочка тихо заплакала, прижимаясь лицом к нему всё крепче и крепче». (К.ц.)

Именно эти детские слёзы и стали для Раскольникова той живительной небесной влагой, которая оросила его начинающее засыхать сердце. Не могла тогда ещё душа убийцы излиться покаянными слезами, и Господь через Поленьку Сам заплакал над нераскаянным грешником, зная, сколь тяжко и больно ему. Это была не человеческая любовь и не человеческая жалость, какую Раскольников получал от окружающих его людей, и обжигающую его хуже ненависти и презрения. Это была Небесная любовь, воплощённая в тихом плаче земной девочки. Это Сам Господь десницей Своей погладил по голове Своё заблудшее чадо. И грешник тут же откликнулся на ласку своего Творца: «Полечка, меня зовут Родион: помолитесь когда-нибудь и обо мне». (К.ц.)

Это было первое явное прикосновение Господа к душе Раскольникова, лишь напоминание о Себе. Оно не привело к главному результату – к раскаянию: впереди был ещё долгий путь терзаний и сомнений, когда острое желание признаться в содеянном будет бороться со столь же острым страхом перед наказанием и стыдом перед близкими. Но какая-то струна в душе грешника была задета, и завибрировала в ответ на касание Божьей десницы. На краткое время бес уныния и отчаяния был отстранён этой любящей рукой Отца Небесного, чтобы дать возможность исстрадавшейся душе грешника вдохнуть глоток живительной благодати. А ещё для того, чтобы он увидел главную причину своего падения. Место уныния тут же занимает гордыня, тот самый основной грех, из которого произрастают все остальные.

Не успел Раскольников даже осмыслить, что с ним произошло при встрече с Поленькой, как тут же попадает в сети дьявольской прелести, наполнившей его естество неизъяснимой энергией жизни. Он вдруг, подобно наркоману, принявшего дозу веселящего зелья, забывает все свои страхи и терзания, и начинает видеть будущее не в реальном свете, а сквозь призму опьянённого сознания:

«Довольно! – произнёс он решительно и торжественно, - прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь приведения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла ещё моя жизнь вместе с старой старухой! Царство ей Небесное и – довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! – прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то тёмной силе и вызывая её. А я ведь уже соглашался жить на аршине пространства…

… Сила, сила нужна: без силы ничего не возьмёшь; а силу надо добывать силой же, вот этого они и не знают», - прибавил он гордо и пошёл, едва переводя ноги, с места. Гордость и самоуверенность нарастали в нём каждую минуту; уже в следующую минуту это становился не тот человек, что был в предыдущую. (…) ему… вдруг показалось, что и ему «можно жить», что есть ещё жизнь, что не умерла его жизнь вместе с старою старухой». Может быть, он слишком поспешил заключением, но он об этом не думал.

«А раба-то Родиона попросил, однако, помянуть, - мелькнуло вдруг в его голове, - ну да это… на всякий случай!» - прибавил он, и сам тут же засмеялся над своею мальчишеской выходкой. Он был в превосходнейшем расположении духа». (К. ц.)

Но в таком «превосходнейшем расположение духа» Раскольников пребывает очень недолго, скорее всего меньше часа. Из контекста следует, что столь непродолжительный всплеск жизненной энергии с ним случился в одиннадцатом часу ночи, и уже задолго до полуночи он вернулся в своё прежнее подавленное состояние. Так что же произошло с Раскольниковым в этот час? Как было сказано выше, всё происходило по Божьему попущению, поэтому каждый штрих имеет сакральное значение.

Здесь всё нацелено на будущий результат – на раскаяние. Во-первых, душе Раскольникова (именно, пока душе, а не разуму) открывается истинная причина греха – гордыня. О том, как и к каким последствиям она его привела, мы поговорим. Во-вторых, пусть в состоянии прелести, но он впервые совершает молитву за убитую им старуху: «Царство ей Небесное и – довольно, матушка, пора на покой!». В последствие молитва за неё станет осознанной и неотъемлемой частью его жизни. В-третьих, он впервые за много лет вспомнил себя того, давнишнего мальчика, ещё по-детски, но искренне верующего в Бога: «… и сам тут же засмеялся над своею мальчишеской выходкой». Да, засмеялся, но ведь вспомнил. А значит, искорка той наивной веры продолжала тлеть в его душе, в любой момент способная возжечь пламя серьёзной, глубинной веры. А главное, Раскольников впервые на собственном опыте познал действие Божьей благодати, что излилась на него тихими слезами девочки Поли.

Всего несколько минут находился Раскольников под воздействием животворящей любви своего Творца перед тем, как в нём на полную мощь взыграла гордыня. Но за эти несколько минут Господь успел шепнуть его душе: «Ты забыла меня, но Я тебя никогда не забывал». Шёпот этот был настолько тих, что разум Раскольникова не услышал его. Но иначе нельзя; иначе это было бы насилие над свободной волей человека со стороны Бога, чего Бог допустить не мог, ибо Сам Себя лишил такого права. Творец всего сущего безначален, т. е. нет над Ним никого, кто мог бы указывать Ему, что и как делать: Он руководствуется только Своим желанием. И человека Он создал по образу Своему. Поэтому человек сам, и только сам должен и может решать, кому вверить себя – своему Творцу или Его противнику.

Любая живая душа от рождения христианка, как учат Отцы Церкви. И Голос Бога она, конечно же, слышит, когда Он обращается к ней. Но этот Небесный Голос должен ещё услышать и разум человека, потому что душа и разум составляют цельную личность. Вот и душа Раскольникова, услышав Божественный Глас, тут же откликнулась на него, а разум остался глух. И всё же между ними возник еле ощутимый импульс. Поленька стала предтечей Сони, которая впоследствии поможет Раскольникову соединить его душу и разум в единое целое, после чего и произойдёт осознанное раскаяние заблудшего грешника, и превращение его из убийцы в благоразумного разбойника, воскликнувшего на кресте: «Помяни меня, Господи, когда придёшь в Царство Твое!»

Теория Раскольникова

Только после жертвенного поступка Раскольникова, когда он отдал свои последние деньги вдове погибшего Мармеладова, и после благодатной встречи с девочкой Полей, в результате которой в нём произошла вспышка жизненной энергии, к сожалению, тут же трансформированной в гордыню, мы узнаём о том пути, что привёл его к совершению кровавого преступления. Оказывается, в сознании Раскольникова сложилась чёткая теория, и он эту теорию испробовал на себе. Не случайно Достоевский раскрывает её читателю только после вышеперечисленных событий. Иначе, мы не поняли бы, в чём заключается трагедия главного героя.

Итак. Из разговора Раскольникова со следователем Порфирием Петровичем выясняется, что за два месяца до убийства старухи-процентщицы Раскольников написал статью под названием «О преступлении» и опубликовал её в одной газете. В этой статье он изложил свою теорию, им же самим в жизнь вскоре и воплощённую.

Суть данной теории в следующем: все люди делятся на «обыкновенных» и «необыкновенных». В упрощённой интерпретации Порфирия: «Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права преступать законы, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные». (К. ц.) В общих чертах, хоть и утрированно, Порфирий довольно верно изложил содержание статьи. Раскольников, правда, даёт более развёрнутое понятие своей теории. И частично с ней можно согласиться, ибо многое из того, что в ней заключено, на самом деле происходит в мире, и происходило на протяжении всей истории человечества. Раскольников сам подтверждает это, и Порфирий ему не возражает: «Одним словом, вы видите, что… тут нет ничего особенно нового. Это тысячу раз было напечатано и прочитано». (К.ц.)

Действительно, кто же будет оспаривать тот факт, «что все… ну, например, хоть законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магомедами, Наполеонами и так далее, все до единого были преступниками, уже тем одним, что давая новый закон, тем самым они нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и, уж, конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы» (К.ц.)

Да, это так. Но ошибся Раскольников в том, что он рассмотрел лишь один аспект человеческой истории, а именно: деятельность тиранов. Он забыл об Иисусе Христе, Который пролил только Свою Кровь, а мир после этого преобразился кардинально. Он забыл об апостолах и подвижниках Христовых, в результате духовной деятельности которых преображались целые народы и нации. Порой они жертвовали своими жизнями и принимали мучительную смерть, но сами ни пролили ни капли чужой крови. Раскольников упустил из вида тот факт, что «избранные» тоже делятся на две категории: одни есть избранники Божии, и выполняют святую волю Господа; другие избраны сатаной, чтобы вершить только его волю – волю человеконенавистника.

Да, последние от своего хозяина получают право убивать, и при этом не мучаются совестью, т. к. их души, проданные дьяволу, умирают перед Богом и совесть в них отсутствует. Там просто нечему страдать, т. к. нет чувства сострадания ни к кому и, в первую очередь, к собственной душе.

Первые же имеют только одно право – на жертвенность ради людей во славу Божию по примеру Иисуса Христа. Только жертвуя собой или своим благополучием, они испытывают душевный комфорт, ибо в этот момент их живые души не болят и совесть их спокойна.

Последних Господь никогда не благословляет на их кровавые деяния, но иногда попускает им проливать большую кровь, чтобы через них или вразумить иной народ, или уберечь его от ещё большей крови, когда этот народ, впадая в безумие, начинает терзать сам себя. Как, скажем, произошло в случае с ханом Батыем и его последователями, которые, придя на Русь, прекратили в ней междоусобицу и сподвигли нас на создание единого государства.

Сатана через своих клевретов на земле всё время старается пролить как можно больше крови и посеять как можно больше страданий, т. к. это есть пища для него самого и его слуг – бесов. Господь же всё время использует эти мёртвые души в Своих целях, потому что Его служители на такое не способны. Сатана постоянно пытается посредством своих «избранных» завоевать весь мир, чтобы подготовить базу для прихода антихриста. Господь постоянно разрушает эти планы. В последние века они разбиваются о Россию, и мир остаётся многополярным, отчего антихристу трудно воцариться, ибо одни народы его примут, другие – нет. Но только абсолютная всемирная власть может позволить ему исполнить свою чёрную миссию. В противном случае сатана им будет крайне недоволен. А пока Россия хранит верность Христу, на планете не возникнет однородного духовного поля, на котором антихрист беспрепятственно разбрасывал бы зёрна своей религии.

Часто на Русь приходили вражеские полчища, возглавляемые избранниками дьявола, и каждый раз русский народ после таких кровопусканий объединялся, всей своей соборной душой обращался к Господу и, пусть хоть на время, становился истинным народом богоносцем – гарантом мира, порядка и благоразумия на всей земле. Так адепты сатаны невольно становятся орудием в руках Божиих, выполняя всю черновую грязную работу. Они всё равно обречены аду, но то, что они делают, в результате оборачивается благом. Господь, разумеется, так не промышлял о человечестве, но, коли человечество само избрало такой путь, пусть же те, кто предался сатане, послужат для спасения тех, кто хранит верность Иисусу Христу и Матери Церкви. Недаром Сын Божий когда-то сказал Своим ученикам, что искушения должны прийти в мир, но горе тому, через кого они придут. И только избранные Божии совершают в этом мире благодатные преобразования.

Раскольников не учёл это в своей теории, что в итоге и привело его к духовной трагедии. Он грубо и произвольно разделил людей на два разряда: «на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант в среде своей сказать новое слово». (К. ц.) Но он не подумал, откуда берутся люди «необыкновенные». Не возникают же они сами по себе, а, тем более, не рожаются же они друг от друга, иначе, кому тогда нести «новое слово», если вокруг одни носители «новых слов»?

Раскольников фактически отделил почву от произрастающих на ней злаков. А если на земле ничего не растёт, это бесплодная земля; и злаки, не высаженные в грунт, не принесут плодов. Раскольников не подумал, о том, что «необыкновенные» рождаются от «обыкновенных», чтобы оплодотворять первых. А «обыкновенные» именно рождением «необыкновенных» оправдывают своё существование в исторической перспективе. Без этого симбиоза бессмысленно присутствие на земле и тех, и других.

Но самое ошибочное в теории Раскольникова то, что одних людей он внёс в разряд тупых и равнодушных ко всему производителей себе подобных, а значит, имеющих атрофированные души. Других он пометил в разряд бездушных монстров, каждый из которых, по его же словам: «если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь» (К. ц.)

Бедный Раскольников! Видно, чересчур увлёкшись идеями Нитше и других западных философов, проповедующих крайний эгоцентризм и оправдывающих бытиё «сверхчеловека», он вконец потерял представление о реалиях окружающего его мира. Забыв о Боге, он забыл подумать о том простом факте, что в мире, кроме «необыкновенных» служителей сатаны, к каким он по справедливости причислил всех названных им деспотов, есть ещё и «необыкновенные» служители Господа, которых малейшее отклонение от заповедей Божьих больно бьёт по совести, а уж нарушение такого пункта, как «не убий», заставляют их страдать невыносимо.

Раскольников почувствовал в себе признаки «необыкновенности», и почувствовал их правильно, ибо признаки эти присутствовали в нём. Чувствовали это и люди, соприкасающиеся с ним. Да, он – избранник Божий. Но, ослеплённый материалистическими учениями, он избрал себе в жизненный образец не тех людей, за которыми мог бы пойти. Не тираны с мёртвыми душами и замолкнувшей совестью должны были стать ему примером для подражания, а знакомые с детства православные святые. Его призвание изначально заключалось в жертвенном служении униженным и оскорблённым. Вспомните, с каким сердечным жаром он бросался на помощь даже незнакомым ему людям, когда видел, что они нуждаются в его помощи. Так же, как тираны проливали чужую кровь, не испытывая мук и душевной боли, так и он готов был пролить собственную кровь ради другого, чтобы испытать душевный комфорт и почувствовать успокоение совести. То, что естественно для служителей сатаны, совершенно противоестественно для служителей Бога.

Сердце Раскольникова было понятно и открыто Господу. Он видел чистый пламень, горящий в нём. Он знал, сколько других сердец может согреться рядом с ним. И Он скорбел о том, что этот сердечный пламень оказался под спудом заблудшего разума. Мозг Раскольникова, повёрнутый не в ту сторону развратными идеями Запада, повсеместно проникшими в русскую интеллектуальную среду второй половины 19-го века, окончательно забуксовал. В поисках истины там, где её нет и быть не может, он оказался на грани сумасшествия. Надо было что-то делать. И Господь попускает Своему чаду пройти по пути служителей сатаны, чтобы он на личном опыте убедился: это не его путь! Другого выхода не существовало, потому что идею, рождённую ложной теорией, можно победить только другой идеей, основанной на истине и правде.

Мы ещё вернёмся к теме ядовитых идей, принесённых в Россию иссушающим ветром Европы. А пока, забегая вперёд, отметим, сколь велика Премудрость Божия, которая и зло в состоянии переплавить в добро. Ведь всё для Раскольникова, в конце концов, закончилось как нельзя лучше, и, именно, так, как промыслил о нём Господь – он стал Его служителем, действительно, необыкновенным человеком по отношению к самому себе прежнему; человеком, способным на жертву ради других, т. е. христианином в полном и первоначальном смысле этого слова.

Лишь после встречи с девочкой Полей душа Раскольникова начинает просыпаться. До этого она мучилась и страдала от совершённого греха, до конца не осознавая, в чём же причина её мучений. И это естественно, ибо душа – только часть человеческой личности. В акте покаяния обязательно должен принимать участие и разум человека. Его задача – выявление причин греха, анализ самого поступка и осмысление последствий. Ведь именно через разум грех проникает в человека, вначале в виде помысла; потом воображение постепенно разрабатывает развёрнутый план действий, а затем – само действие, в результате которого душа становится заложницей плоти. Вот тут-то и начинаются её страдания, т. к. она, зрячая, неотделима от ослеплённого разума и слепой от рождения плоти.

Чтобы произошло освобождение души, разум обязан совершить обратный ход и вернуться к истоку греха. Он, толкнувший тело на преступление и повергший душу в пучину страданий, должен слиться с душой в её первоначальном состоянии. И только после соединения разума с душой грешник снова становится цельной личностью, человеком в истинном его значении, способным осмысленно отправить свою плоть на заслуженное наказание.

Вот этот процесс восстановления личности и начался в Раскольникове после встречи с Полей. Не случайно Достоевский именно после этого эпизода раскрывает перед читателем, доведя его до средины романа, суть теории своего героя.

В разговоре со следователем Порфирием Петровичем Раскольников впервые озвучивает её вслух и впервые слышит оценку её из уст посторонних, подобно тому, как это происходит на исповеди, когда священник объясняет исповедующемуся смысл совершённого им проступка. Он ещё оспаривает доводы Порфирия, а потом и Разумихина, он ещё отстаивает свою точку зрения, но в стройной его убийственной теории уже образовалась брешь. На подсознательном уровне закрепляется сомнение в собственной правоте. А далее разум, оставшись наедине с самим собой, начинает глубинную аналитическую работу, следствием которой и стане возвращение к своему основе – к душе.

Раскольников наконец-то приближается к пониманию истинной причины своих терзаний: «Я это должен был знать, - думал он с горькою усмешкой, - и как смел я, зная себя, предчувствуя себя, брать топор и кровавиться! Я обязан был заранее знать… Э! да ведь я же заранее и знал!..» - прошептал он в отчаянии». (К.ц.)

И тут же он противопоставляет себя своему кумиру, вдохновлявшему его во всё время убийственной теории: «Нет, те люди не так сделаны; настоящий властелин, которому всё разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, - а стало быть, и всё разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!» (К. ц.)

Да, Раскольников не такой, как тот тиран (Наполеон), чей кровавый путь вдохновлял его на создание теории «необыкновенных» людей. В отличие от бездушной «бронзы» он оказался живым человеком с живой душой. Раскольников ещё не понимает, что у «бронзы» нет выбора: она принимает ту форму, какую ей придают при отливке. А в данном случает «отливщиком» является сатана. И всё-таки напряжённая работа разума, обретающего свои чистые истоки, приводит Раскольникова к главному выводу: он не способен идти за теми, кто «имеет право» проливать чужую кровь. Он – другой. Он может пролить только свою кровь ради других, причём, самых «обыкновенных» людей. Чтобы он понял эту простую истину, Господь и попустил ему попытаться переступить через кровавую черту. Раскольников попытался, и вот чем это закончилось:

«Старуха была только болезнь… Я переступить поскорее хотел… я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался». (К.ц.)

Раскольникову стыдно перед самим собой за эту неудачную попытку; мысленно он высмеивает самого себя. Он сравнивает себя с вошью, что дерзнула примерить на себя «великолепную и приятную цель». Но это самоуничижение и есть разрушение теории «сверхчеловека», и возврат к естественному человеку, т. е. к такому, каким создал его Господь.

(продолжение следует)