КАЗАКИ И ВЕРА

По мере того, как благоустраивались окраины России, в казачьих областях налаживалось и церковное служение. Если изначально Дон окормляла Крутицкая митрополия в Москве, то Петр I в 1718 г. передал его в Воронежскую епархию. Казакам это показалось обидным, вроде как принижением их статуса. Ходатайствовали, чтобы их подчинили непосредственно Синоду. Но в таких претензиях на исключительность Царь отказал. Он оказался совершенно прав, Воронежская епархия была рядом, взялась устраивать здешнюю церковную жизнь. До сих пор на Дону был только один храм, в Черкасске, теперь вовсю пошло строительство станичных храмов. А Петр делами Церкви занимался лично. Одновременно с постройкой храмов он запретил казакам жениться без священников, на майдане.

На Дону появились и казачьи монастыри, мужские – Черниев, Кременской, женские – Старочеркасский, Ефремовский. Бекреневский и Усть-Медведицкий сперва были мужскими, потом их преобразовали в женские. Хотя казачье православие сохраняло и свою специфику, соединяя христианство и воинские традиции. Иконы и оружие висели в доме на одной стене. Мужские монастыри служили пристанищем увечных воинов. А в женские уходили вдовы, чьи мужья не вернулись из походов. Кстати, в отличие от Центральной России, казачьи монастыри никогда не пользовались трудом крепостных [169].

А священники стали важными фигурами казачьей общины. Они обязательно присутствовали на станичных кругах, могли даже прервать их, хотя сами права голоса не имели. Вместе со стариками они следили за нравственностью прихожан. В станицах они стали играть роль статистиков (ведь они вели учет родившихся, умерших), осуществляли санитарный контроль, становились даже медиками. Но священники, присылаемые извне, не знали казачьей среды и обычаев, возникали проблемы. Поэтому их старались готовить из своих. Обучали при монастырях и посылали для рукоположения в епархию. А в 1757 г. атаман Ефремов добился учреждения в Черкасске семинарии.

Но никакой священник не мог сразу получить приход. Его оценивало начальство, а потом выбирали на станичном кругу. Об этом составляли «поручную запись» и с ней кандидата отпрявляли в епархию, чтобы получить место в том или ином храме. В 1762 г. воронежский епископ жаловался, что донские старшины, считая себя “во всем от прочих отменными”, “не только в причет церковный аттестуют, но по своему рассмотрению и в причетники сами определяют и прямо в церковные дела вступают и грамоты причетские от себя дают за своими печатями”. Синод указал, что церковная жизнь относится к ведению только епархии. Но все равно казачьи общины и атаманы сильно влияли на местное духовенство. А как же иначе, если храмы содержались на казачьи средства? Позже была образовала Донская епархия, и противоречия сгладились: епископ был близко связан с Войсковой канцелярией, и важные вопросы решали вместе.

Значитальная часть казаков была старообрядцами – все уральцы, гребенцы, много их было в Оренбургском, Сибирском Войсках, на Верхнем Дону. Начальство это знало, но не задевало их. Конфликт произошел только на Кавказе. При Анне Иоанновне Синод развернул кампанию по борьбе с сектантами, причислив к ним и раскольников. По предписанию из Петербурга астраханский епископ Илларион в 1738 г. послал своего «закащика» Федора Иванова на Терек. В данное время там было всего 2 храма - в Кизляре и Курдюковской, в других станицах молитвенные дома (без алтарей). «Закащик» рьяно принялся “искоренять раскол”. Гребенские казаки во главе с атаманом Данилом Аукой возмутились, отписали Иллариону, что сохранять старую веру им разрешил Петр I. Епископ вроде бы согласился. Велел казакам оборудовать алтари в молитвенных домах, чтобы они стали полноценными храмами. Гребенцы обещали все выполнить, но креститься будут как привыкли, двумя перстами.

Но в Синод покатились доносы, что “они состоят в немалом расколе”. Из столицы нажали на Иллариона, и он стал угрожать - если казаки “в своем двоеперстии в упрямстве будут, то не токмо духовным, но и гражданским наказанием наказаны будут”. Ему ответили: “В нашем Гребенском Войске расколу не имеетца, ибо как отцы наши, деды, прадеды издревле состояли в православной вере христианской и крестились двоеперстным крестом, так же и мы… не убавливаем и не прибавливаем”. Указывали, что гребенцы присягали всем Царям двумя перстами, что в их войске приняли крещение многие кавказцы, как же теперь менять обряд? Гребенское Войско дало подписку о верности Церкви, но с сохранением двоеперстия – даже если придется “пострадати и умерети” или покинуть Терек.

Илларион опять согласился, “понеже у них, кроме креста, иного расколу никакого нет”. Но Синод его мнение отверг, прислал своих уполномоченных. Они стали составлять списки тех, кто не был на исповеди, взымали штрафы. Отбирали иконы старого письма, снимали и отдавали под следствие священников, отправлявших службу по старому обряду. Это вызвало бунты. Некоторые казаки стали уходить за Терек, к горцам. Тут уж вступились светские власти, оказавшиеся умнее духовных. Кизлярский комендант доложил, что насильно искоренять «раскол» нельзя, надо прислать ученых проповедников. А если таковых нет, то нечего угрожать и давить, “чтоб тем наибольше не привесть казаков в развращение”. Сенат согласился с ним. Распорядился не принуждать гребенцов в вопросах веры [14].

В 1762 г. Петр III дозволил старообрядчество, и Екатерина подтвердила его указ. Но гребенцов прошлая кампания гонений оскорбила, они отшатнулись от официальной Церкви. Наложился еще один фактор. На здешней опасной окраине не хватало церковных кадров. Но сюда бежало от персов много православных грузин. Синод и епархия решили использовать грузинских священников. Они служили в храмах Кизляра, основало Крестовоздвиженский монастырь, посылались в станицы. Некоторые и служили по-грузински, с грузинскими песнопениями. Для многонационального Терско-Кизлярского Войска и переселенцев из Терско-Семейного такая церковь подходила, другой-то не было. Но для старожилов-гребенцов она выглядела “чужой”, не русской.

Историк терского казачества Н.И. Великая, отмечала, что “казачье старообрядчество невозможно отнести к основным течениям (поповцы, беспоповцы) или толкам (поморцы, нетовцы, федосеевцы)”. Потому что оно “имело дораскольнический характер” [14]. Но когда пошло формирование Кавказской линии, число старообрядцев в здешних краях значительно увеличилось – их отправляли на переселения в первую очередь и с Дона, и с Волги. На Кавказе появились и проповедники раскольников: с Севера, с Иргиза, из-за границы. Они были различных толков и течений, пошел разброд. Современники писали, что терские казаки “все разных расколов”.

Однако у терцев религиозные разногласия не приняли политического характера. Они сохраняли верность Царю и России, исправно несли службу. Поэтому и государственная власть их в обиду не давала. Потемкин даже добился у Синода разрешения для казаков-старообрядцев строить свои церкви. Возникали скиты – у Калиновской, Червленной, Новогладковской и др. Но и скиты на Кавказе не стали очагами раскольничьей пропаганды и укрывательства беглых. Они превратились в подобие казачьих монастырей. В них поселялись инвалиды, убогие, вдовы. Подрабатывали шитьем, возделывали свои сады и виноградники. Им помогали станичники – продукты приносили дети и называли имя того, за кого надо помолиться. А местные власти этих скитов “не замечали”.

В 1800 г. Павел I попытался вообще ликвидировать раскол, учредил Единоверческую Церковь – которая подчинялась Синоду, но богослужения вела по старому обряду. Это было именно то, чего добивались раньше гребенцы. Но приняли новшество по-разному. На Урале очень охотно, в единоверчество перешло более половины Уральского Войска. Но на Дону единоверческий храм возник только в одной станице, Верхне-Каргальской. А на Тереке сказался конфликт с официальной Церковью и ее “грузинский” характер. Единоверчества не приняли.

Но удельный вес старообрядцев на Кавказе стал снижаться. Ведь сюда переселилось Чрноморское Войско – принадлежавшее Русской Православной Церкви. Строило свои храмы, монастыри: женскую Мариинскую пустынь, мужскую Екатерино-Лебяженская пустынь (она стала и школой для желающих поступить в духовное звание). В станицы линейских казаков пошла массовая подпитка отставными солдатами, добровольцами из крестьян. Грузинское духовенство со временем «обрусевало» или вернулось на родину после присоединения Грузии. На линию стали присылать русских иеромонахов, выпускников семинарий. А в 1829 г. Северный Кавказ был передан в Донскую епархию – прекрасно знающую казачью специфику.

Ярым гонителем старообрядчества почему-то изобображают Николая I. Но это клевета. Врагом он стал для униатов – после подавления польского восстания ликвидировал их структуры в России. Император развернул борьбу и с расплодившимися сектантами. В казачью среду их ереси тоже проникали. В 1818 г. на Дону в Верхне-Курмоярской есаул Евлампий Кательников создал секту “духоносцев”, его последователи устраивали изнурительные посты и бдения, доходя до экстаза “богоодержимости”. Секта была запрещена, Кательникова сослали на Соловки. Распространяли свои учения и баптисты (“штунда”), молокане, хлысты, скопцы, адвентисты, представители “Старого Израиля” и “Нового Израиля”. Но сама направленность этих сект не соответствовала духу казачества, и они находили очень мало приверженцев.

А насчет старообрядцев Николай I откровенно пояснял – он ничего не имеет против их богослужений, он искореняет лишь практику принимать беглых священников. Чаще всего – нарушивших государственные, церковные или нравственные законы, запрещенных в служении. Но своих священников у старообрядцев почти не было, и образовалось целое течение «беглопоповцев», принимавшее подобных «пастырей». Общины, естественно, были тайными, богослужения подпольными. На них и развернулись преследования. А к некрасовцам, перешедшим в подданство России и открыто придерживавшихся старого обряда, Царь отнесся благосклонно. Разрешил им построить в Измаиле собственную каменную церковь, и даже “со звонами”.

Николай I высоко ценил и верную службу казаков. Особо позаботился, чтобы слишком рьяные «ревнители» не задевали их. В 1836 г. Царь издал указ, подтвердивший повеление Петра I – дозволить им отправлять богослужение по своим обрядам. После этого «ревнители» сокрушались, что на Тереке “раскольники открыто строили молитвенные дома, открыто держали беглых попов, заводили секты, а начальниками станиц назначались явные раскольники, даже между командирами Гребенского и других полков встречались раскольники”. Но в 1843 г. была образована Кавказская епархия. Казачьи станицы были подчинены обер-священнику Кавказского корпуса Лаврентию Михайловскому – который согласовывал свою линию с командованием корпуса.

Правда, без конфликтов не обходилось. В 1844 г. через Червленную проходил донской полк, и один из донцов узнал в станичном уставщике беглого. Доложил, и епископ Иеремия настоял на аресте, послали солдат. Станичники, связанные воинской дисциплиной, противиться не могли. Но за уставщика вступились казачки. Вооружились мужниными винтовками, палками. Чтобы их устрашить, выпалили из пушек холостыми. Но женщины не испугались и бросились на солдат. “Бабий бунт” кое-как усмирили. Но командование опять приняло сторону казаков. Наместник Воронцов доложил в Петербург, что подобные столкновения на религиозной почве недопустимы.

Случались и трения иного рода. В Черноморском Войске начальство традиционно, еще со времен Сечи, распоряжалось священниками как своими подчиненными. В храмах во время богослужений зачитывались все приказы, объявления. В 1849 г. атаман Заводовский велел всем священникам три воскресенья подряд читать в церквях очередной приказ наместника (о запрете казакам обращаться к властям через головы непосредственных начальников). Все выполнили безоговорочно, и лишь один, Герасим Сперанский, вдруг отказался. Заводовский осерчал, подал на него рапорт обер-священнику Михайловскому. Но неожиданно сам получил выговор. Михайловский указал ему, что в храмах «объявление делать прилично» только по делам Церкви, по важнейшим событиям государства или Царского Дома, а в прочие вопросы “духовенство вмешивать вовсе не следует”. После этого распоряжения военных и казачьих властей стали зачитывать назначенные глашатаи на паперти храма.

А новое обострение отношений со старообрядцами было спровоцировано извне. В 1844 г. эмигранты-раскольники договорились с Австро-Венгрией и создании на ее территории, в Белой Кринице, монастяря и кафедры архиерея – чтобы он мог рукополагать епископов, священников и посылать их в Россию. Нашли и подходящую фигуру, митрополита Амвросия (Паппа-Георгополи) из Константинопольской Патриархии. Он был снят со своего поста за ссору с турецкой администрацией, сидел в тюрьме за долги, бедствовал. Его уговорили возглавить новую церковь. В операции участвовали власти Османской империи и Австро-Венгрии. Турки везли митрополита тайно, в одежде и с документами некрасовца, только на границе дали настоящий паспорт. А в Вене его принял император Фердинанд. В 1846 г. была создана Белокриницкая церковь, митрополит рукоположил двух епископов. Они, в свою очередь, смогли рукополагать священников. Вот такое дело, когда в Россию стали конспиративно засылать старообрядческих священников, подчиняющихся зарубежному начальству, Николаю I понравиться не могло. Таких гостей стали отлавливать.

Но среди казаков белокриницкие староверы (их называли “австрийцами”) нашли очень мало последователей. Они оказывались «чужими», с антигосударственным душком. Большинство старообрядческих станиц, не принявших единоверчества, жили без всяких священников. Для отправления религиозных обрядов сами выбирали уставщиков. Раз или два в году представители общины ехали в Россию, за плату привозили обычного священника Православной Церкви, и он скопом крещестил всех родившихся детей, венчал всех молодоженов, служил полный чин отпевания умерших. В общем, точно так же, как делали казаки в давние времена, когда жили еще без храмов. Но и Царь прекрасно видел – с какими течениями нужно бороться, а с какими нет. В 1850 г. он провел четкую градацию, повелел именовать раскольниками только “вредные секты” - духоборцев, иконоборцев, жидовствующих и т.д., а остальных называть «староверами» и не трогать.

Ну а в самой казачьей среде отношения между старообрядцами и православными оставались вполне нормальными. Например, в 1801 г., когда донских казаков на Иргизе догнало известие об отмене похода в Индию, все Войско встречало Пасху в здешних старообрядческих скитах. Вместе – атаман, офицеры, казаки. Это никого не смущало. Что же делать, если других храмов поблизости нет? У староверов-гребенцов любимым командиром полка стал «нововер» Н.П. Слепцов – с ним сроднились в боях, его боготворили. А в 1840-х для усиления Гребенского полка в 5 станиц направили переселенцев из Харьковской губернии. Принять их отказались только в Червленной, где отношения испортили «бабьим бунтом». Харьковчане, которых сюда прислали, построили новую станицу, Николаевскую. В остальных жили вместе. В разных концах станиц, разных слободах, молились отдельно. Но служили-то и воевали вместе. Бывало, что меняли исповедание, вступая в брак. А бывало, что члены одной семьи относились к различным исповеданиям [14]. Но им нечего было делить. Они были казаками, а значит, высшие ценности являлись у них одинаковыми.

Да что уж говорить об отношениях между двумя ветвями Православия, если казаки всегда умели ладить с инородцами, принимали их в свою среду? На Урале если пленные желали стать казаками, они обязаны были креститься. Но если татары, башкиры, калмыки переходили к казакам добровольно, они могли оставаться в своей вере. В Забайкальское Войско вошли целыми полками язычники-эвенки и буддисты-буряты. Были даже ламы-казаки – на время сборов их отпускали из дацанов, а потом они возвращались к монашеской жизни. На Тереке в Бороздинской были поселены мусульмане, казанские татары и тавлинцы. Мусульмане-башкиры вошли в Оренбургское и Уральское Войска, буддисты-калмыки – в Астраханское, Донское, Уральское.

Казаки-христиане воспринимали их как своих собратьев. Кстати, и в этом сказывалась психология “воинов Христовых”. Не дело воина обсуждать то, что решено Свыше. Если Господь по своим неисповедимым путям допускает, что кто-то верит иначе, то нужно ли спорить с таким положением? Однако при этом не возникало и ничего похожего на экуменизм. Никогда казаки не искали “точек соприкосновения” религий, возможностей их “сближения”. Уважали чужие традиции, но и свои блюли. У них – свое, у нас – свое, а государство общее, поэтому и общей службе разница верований не мешает.

Православие было не просто верой, а фундаментом казачьей жизни. Как и у каждого на Руси, у казака с Церковью было связано и рождение, и венчание, и погребение. Но были и свои традиции, почитаемые чудотворные иконы – Аксайской Божьей Матери, избавившей Дон от холеры, Урюпинской Божьей Матери, Ахтырской Божьей Матери, Табынской Божьей Матери и др. Были свои специфические обычаи. Церковный обряд проводов на службу, благодарственный молебен по возвращении со службы. Сохранялся и обычай войсковых кругов. На них уже не выбирали атаманов, не принимали решений, но круги стали общими праздниками Войска. Выносились все регалии, знамена, наказной атаман и члены правления шествовали к войсковому собору, где служилась торжественная служба. Устраивался парад, угощение…

Некоторые праздники считались особыми, казачьими. Покров Пресвятой Богородицы, день Казанской иконы Божьей Матери – защитницы России. На Введение Богородицы во храм отмечался День казачки или День матери. Были дни поминовения казаков. Например, на Дону – Войсковая панихида. Она служилась в субботу, предшествующую дню Покрова, и сопровождалась выступлениями хоров, воинскими состязаниями. Это был праздник не скорбный, а радостный! Ведь казаки, павшие за Веру и Отечество, обрели спасение в Царствии Небесной, чего же о них печалиться? А престольный праздник станичной церкви был и праздником станицы. На майдане накрывали столы, снова были песни, пляски, джигитовки - гуляли по три дня!

Правда, с некоторыми обычаями Церковь пыталась бороться (как и войсковое начальство) – скажем, с кулачными боями, а на Кубани и Тереке – с пальбой в воздух на свадьбах и праздниках, “вследствие чего не проходит года, чтобы не ранили или даже не убили человека”. Но искоренить подобные традиции не удавалось. На Масленицу повсеместно устраивались кулачные бои, взятие снежных крепостей. А у гребенских казаков сохранялись вообще архаичные обряды. На Троицу сообща делали «корабли», украшали цветами, лентами, сажали на них куклы “казака” и “казачки”, всей станицей несли к Тереку и пускали на воду. После чего “корабль” топили выстрелами, и начиналось всеобщее гулянье. У гребенцов сохранилась и особая форма «казачьего причастия” – прикусить кончик собственной бороды. Офицеры с удивлением отмечали, что в любой момент, взяв в рот бороду и считая себя причастившимися, казаки “на явную смерть идут без размышления” [14].

Из книги В.Е. ШАМБАРОВА "КАЗАЧЕСТВО. Путь воинов Христовых".