КАЗАКИ У СЕБЯ ДОМА (XVIII век). Валерий Шамбаров

НА ЗАСТАВКЕ: Картина Афанасия Сластиона "Проводы на Сечь"

Когда по границам строились новые оборонительные системы, старые теряли свое значение. Часть служилых казаков, охранявших их, переселялась на новые места, часть оставалась и переходила на положение государственных крестьян или мелких дворян, «однодворцев». При Елизавете исчезла и категория городовых казаков, за которыми со времен Федора Алексеевича оставались функции полицейской и пожарной службы. Их переименовали в “городовых солдат”. Позже слово “солдат” как-то само собой отпало и осталось только “городовые” – полицейские.

Но казачество и пополнялось внешними добавками. Когда Петр I расформировал московских стрельцов, избаловавшихся и многократно бунтовавших, их выслали охранять путь по Волге, в Черный Яр и Красный Яр. Потомки этих стрельцов вошли в Волжское Казачье Войско, несли службу на Царицынской линии в крепости Енотаевск. Но другие стрельцы при Петре сохранились - в гарнизонах городов, в Сибири, Астрахани, на Тереке, на Яике. Те, что располагались в Малороссии, были зачислены в ландмилицию. А у остальных статус остался весьма неопределенный. Служили они вместе с казаками и постепенно их включали в казачьи структуры. Пушкин в XIX в. еще застал на Урале казаков, помнивших о своем стрелецком происхождении [114].

Казаками станосились не только русские. Так, в Яицком Войске по переписи 1723 г. из 3164 казаков было 70 татар, 3 ногайца, 49 башкир, 34 калмыка. Одному из них, князьку, Даши Булатову, предводителю 200 кибиток, так хотелось быть казаком, что он бросил свое имущество и ушел с семьей в Яицкий городок. В 1724 г. его сын Дендюк Булатов получил от властей грамоту, разрешающую принимать в Яицкое Войско калмыков из его владения, и их количество возросло до 684. При Елизавете правительство принялось заигрывать с калмыцким ханом Дондук-Даши и велело всех калмыков, которые пришли к казакам после 1736 г., вернуть в орду. Но Яицкое Войско заявило, что может выдать только некрещеных. Ушли лишь 112, остальные предпочли креститься. А в 1747 г. в Яицкое Войско были зачислены 290 башкир, не поддержавших очередное восстание и перешедших к казакам [97]. Еще одна большая группа крещеных калмыков попросилась на постоянную русскую службу. Ее поселили возле Чугуева, в 1749 г. объединили со здешней казачьей командой, и был создан Чугуевский казачий полк. А из Закавказья после эвакуации русских войск много грузин и армян бежали на Терек. Некоторые стали казаками, их община возникла в станице Шелковской.

Структуры управления в разных Казачьих Войсках в XVIII в. отличались. На Дону заметно выделилась казачья верхушка. Она не была замкнутой кастой, в нее выдвигались по личным заслугам, доблести. Но когда человек попадал в старшины, его родные получали преимущества в службе, у них было больше шансов получить важное назначение. Поэтому казачья знать становилась наследственной. А войсковые атаманы стали назначаемыми, но они были на виду у начальства, и возникали подобия «династий». Сперва на Дону верховодили потомки Фрола Минаева – Максим Фролов, Иван Фролов. В 1738 г. Анна Иоанновна назначила войсковым атаманом Данилу Ефремова. Он занимал этот пост до 1753 г., когда попросил Елизавету по возрасту уволить его от атаманства и передать должность сыну. Императрица согласилась, но в знак особой милости повелела сыну оставаться в подчинении отца.

При атамане на Дону действовала Войсковая канцелярия – войсковой писарь, войсковой дьяк, 2 войсковых есаула, 2 войсковых комиссара, словесный судья, войсковой расходник, войсковой базарный. Эти должности были выборными. А в станицах избирали станичного атамана и двух судей: они разбирали мелкие тяжбы, проступки, могли наложить штраф, посадить на несколко дней под арест, выпороть. С 1740-х гг в станицах стали создавать и советы стариков (не менее 4), их называли “подписными” – они подписывались под станичными документами и при получении приказов начальства, ручаясь, что распоряжение будет выполнено [169].

Яицкое Войско сохранило полное самоуправление. Татищев в 1738 г. писал: “Старшин у них чрезвычайно много… выборы атаманов и старшин производятся из среды не лучших, а наиболее угодных казакам… В круг их приходит множество, где и при слушании указов бесчинства, брани и крики бывают… Поступают по своевольству, не рассуждая, что им полезно или вредно: по обычаю за бездельные дела казнят смертию, а важными пренебрегают…” [77] Впрочем, оценки «бездельного» и “важного” у Татищева и у казаков были разными. Например, угнать табун у степняков не было преступлением – ведь кочевники тоже у них угоняли. А вот украсть рубль у товарища было отнюдь не мелочью.

Оренбургское Войско и сибирские казаки были служилыми. Подчинялись губернаторам, комендантам крепостей. Единых органов войскового управления они не имели. Но в общинах городов и крепостей казаки проводили свои круги, выбирали атаманов, которых утверждала администрация. В Сибири с 1738 г. такие выборы запретили, атаманов стали назначать - иногда из армейских офицеров.

В Гребенском Войске, как и в Яицком, удерживалось полное самоуправление. Астраханский губернатор в 1744 г. доносил, что “оные гребенские, хотя и могут из всех казаков за лучших воинов почитаться, только от того, что атаманов погодно переменяют и старших против прочих не имеют, в великом беспорядке находятся”. На Терек приехал с проверкой бригадир Кольцов, доложил, что “атаману никакого почтения и страха казаки не имеют”. В результате Императрица в 1745 г. решила объединить Гребенское Войско с Терско-Семейным, которое было подконтрольно властям. Им предписывалось избирать общего атамана. Но ничего не получилось. Два Войска были слишком разными по составу, даже по вероисповеданию, гребенцы – старообрядцы, а Терско-Семейное нового обряда. Пошло соперничество, склоки за атаманство. Кончилось тем, что правительство поставило в 1752 г. наказным атаманом гребенца Ивана Иванова, а в 1754 г. разделило Войска, вернув прежние порядки. У гребенцов атаман снова стал выборным, но и у них установилась “династия” – от Иванова к сыну, от него к внуку [14].

В XVIII в. у казаков появились новые звания “войсковой старшина”, “хорунжий”. Но армейским чинам они еще не соответствовали. Военные чины жаловались за какие-то заслуги, и казачий полковник мог быть поручиком или вообще не иметь офицерского чина. Да и сами казачьи звания были неоднозначными. Например, на Дону войсковыми старшинами называли тех, кто раньше командовал полками или занимал другие важные посты. Когда требовалось сформировать полк, Войсковая канцелярия определяла полковника из числа войсковых старшин. Он получал соответствующий документ, знамя, полковничий пернач, сам собирал казаков. А вернувшись из похода, сдавал в канцелярию знаки своей власти и из полковника снова становился войсковым старшиной [47].

Со временем менялся и быт казаков. Если в XVII в. земледелия на Дону не было, то в XVIII в. здешние казаки стали усердными землепашцами. Хотя для этого имелся весьма прозаический стимул. В государственной казне денег постоянно не хватало, жалованье платили лишь тем, кто выходил на службу. Но казаки традиционно привыкли полагаться не на правительство, а на себя. Обходились собственными возможностями. Вместо Бахмутских соляных месторождений, потерянных после восстания Булавина, донцы нашли другие, на Манычском озере, выжили степняков из его окрестностей. Как и раньше, промышляли рыбу. Ее было много, когда по Дону шла на нерест тарань, “весло в воде стоймя стояло”. Украинские чумаки, приезжая на Дон, покупали тарань не на вес, а возами, 10-15 копеек за воз.

А земля на Дону была плодородной, чтобы обрабатывать ее, казаки стали жить большими семьями – отец, женатые сыновья, их дети. Появились и казачьи помещики. Те же Фроловы, Ефремовы, Краснощековы привлекали льготами беглых крестьян, укрывали, устраивали хутора на пустующих землях. Правление Елизаветы было безалаберным. Делами она мало занималось, оставляла их своим вельможам. Чиновников не контролировала. А казачья старшина отлично научилась ладить с начальством. Богатея, стала прикупать крепостных. Правда, в 1746 г. Царица издала указ, что право владеть крестьянами имеют лишь дворяне. Но казачья верхушка уже имела имела армейские офицерские чины, что автоматически давало дворянство. Из походов казаки пригоняли скот и коней, старшины покупали у них лучших жеребцов и кобылиц, создавали конные заводы, и была выведена знаменитая донская порода [47].

В Яицком Войске земля представляла выжженную степь, обрабатывать ее было было тяжело. Главным промыслом оставалось рыболовство. Рыбные ловли были разные: малое и большое багренье, весенняя и осенняя плавни, рыболовство неводами, аханное, курхайский лов, лов крючками. Заботясь о сохранности природных богатств, Войсковая канцелярия определяла места и сроки для каждого лова, утверждала правила, а нарушителей строго штрафовала. Яицкое Войско поставляло рыбу и икру к императорскому двору. А хлеб закупало. При создании Оренбургского Войска, чтобы не зависеть от привозных продуктов, казаков заставляли заниматься земледелием. Требовали в обязательном порядке вспахать и засеять хотя бы 2 десятины на семью, а если возделано больше, казаков премировали [169].

На Тереке правительство тоже пыталось приучить казаков к землепашеству, каждому гребенцу давали 30 десятин. Но и много позже, в 1772 г. из войсковых 44.333 десятин обрабатывалось только 2.035. Потому что хорошая земля осталась на правобережье Терека, стала “чужой”. А на левобережье плодородной была узкая полоса, дальше начиналась сухая степь. К тому же здешние казаки были постоянно задействованы на службе, и жалование им все же платили. А развивались в основном виноградарство, огородничество, бахчеводство – такие работы могли осуществлять жнщины, старики.

Важную роль в хозяйстве терцев играли и рыболовство, охота. Рыбу и икру меняли у чеченцев и кумыков на хлеб. Одной из обязанностей гребенцов по указу Сената от 1738 г. было пополнять “дворцовую межанерию фазанами, журавлями, оленями, штейнбоками, кабанами и козами”. А при поездках в Петербург за жалованьем казаки везли на продажу лошадей, волчьи и лисьи шкуры, бочонки с рыбой. Вывоз рыбы принял такие размеры, что в 1746 г. был ограничен: на одного казака 50 спинок рыбы и 4 куля икры. Но все равно ежегодно вывозилось более 50 тыс. спинок. Продавали и контрабандой. Комендант Кизляра доносил, что горцы “ходят с хлебом для мены не по настоящим дорогам, а по прибрежным, через казачьи огороды” [14].

Но в первую очередь казаки были воинами. Казачонка в 3 года сажали на коня, с 7 лет учили стрелять, с 10 – владеть холодным оружием. С 14 (позже с 17) лет юноша считался “малолетком”, выполнял служебные обязанности внутри Войска. Женились рано, лет в 17, чтобы успеть произвести потомство, пока муж не уйдет на службу. Как это ни парадоксально, но даже свое хозяйство казаки развивали в первую очередь для того, чтобы обеспечивать службу! Справить оружие, коней, другое снаряжение.

Это снаряжение тоже менялось. По условиям мира с Турцией от 1739 г. русским запрещалось мореплавание на Черном и Азовском морях. Поэтому и донские казаки перестали выходить в море. Но теперь степь стала безопасной, ширилось скотоводство и коневодство, каждый городок имел свой станичный табун. На Дону сохранились и традиции казачьего братства. Беднякам подготовить «справу» для службы помогала община – в складчину или за счет станичных сумм. А сирот, чьи отцы погибли в походах, называли “атаманскими детьми”, о них забитилась вся станица. Так что безлошадными они не оставались. Донские казаки превратились исключительно в кавалерию.

Совершенствовалось и их вооружение. Раньше казаки пользовались короткими дротиками. А длинные пики применялись в пехоте – мушкетеры вели огонь, а пикинеры, выставив оружие, защищали их от конницы. Но в 1702 – 1709 г. русская армия перевооружилась новинкой, штыками. Пики Петр отдал «иррегулярным» частям и ополченцам. Казаки доработали их, подогнав по руке. И соединили качества легкой конницы с возможностями тяжелой – таранного сметающего удара. Кроме пики и сабли, каждый имел ружье, 2 – 4 пистолета. Но в данный период на вооружение вернулся и лук. Ведь огнестрельное оружие было однозарядным. Одно дело – в лодке или в укреплении, когда часть стреляет, часть заряжает. А в конной схватке попробуй-ка заряди [47]!

Еще без всяких наставлений, по опыту, казаки вырабатывали собственную тактику. Главными боевыми приемами были “лава” и “вентерь”. Лава – это не вид строя, это способ ведения боя, доступный только прирожденным воинам и наездникам. Писали, что казаки воюют “кучами”. Но каждый в “куче” мгновенно ориентировался, повинуясь команде, жестам, свисту командиров, лава могла из редкой в считаные минуты сомкнуться, изменить направление, разделиться на отряды. Ну а вентерь применялся издревле – заманивание врага в ловушку. Были и другие приемы, например, “помаячить” в разведке. Разъезд движется к предполагаемой засаде, вдруг останавливается и скачет назад. Противник считает, что его заметили, стреляет – и выдает себя.

Обычаи донцов перенимали яицкие и оренбургские казаки. Терские использовали тактику и оружие горцев – шашки, винтовки, кинжалы, воевали как правило конными. Сибирские казаки были стрелками. Ведь их главным промыслом была охота. Да и при нападениях соседей меткий огонь был их основным преимуществом, засесть в острожке и выбивать врагов.

А малороссийское казачество составляло особый мир. В 1734 г. умер гетман Даниил Апостол. Очевидно, Анна Иоанновна знала о злоупотреблениях старшины, под предлогом войны выборы нового гетмана она спустила на тормозах, а казаков подчинила киевскому генерал-губернатору. Но в Петербург привезли киевского казака Алексея Розума, певчего в церкви с уникальным голосом. Его горячо полюбила царевна Елизавета Петровна. А в 1741 г. она стала Царицей и тайно обвенчалась с Алексеем. Казак стал графом Разумовским, получил огромные владения. Государыня забрала в столицу его родных, сама их устраивала. Младшего братишку мужа, Кирилла, отправила учиться в Германию и Италию. Когда он вернулся в возрасте 18 лет, поставила президентом Российской академии наук, сосватала ему свою родственницу Нарышкину со сказочным приданым.

Алексей Разумовский оставался простым и отзывчивым человеком, на его столе всегда были украинский борщ, каша, он радушно принимал земляков, всегда помогал им. Казачья старшина быстро нашла дорожку к нему и к Кириллу, решая свои дела. В 1750 г. Императрица поехала на Украину, здешние полковники устроили пышную встречу и подкатились с просьбой – востановить традицию, иметь гетмана. Намекнули на Кирилла, и Елизавета согласилась. Старшина созвала раду, и 22-летнего гетмана избрали не только единогласно, а даже заочно. Хотя он на брата был совсем не похож. Построил себе дворцы в Глухове и Батурине, завел пышный двор, французский балет, итальянскую оперу. Сразу посыпались жалобы на чудовищные поборы, коррупцию. Даже секретарь (и учитель) Кирилла профессор Теплов писал в Сенат, что гетманство надо упразднить, оно несет развал и хищничества, притеснения простонародья.

Но при Елизавете подобные безобразия разгулялись широко, жалобы затирались – тем более не родственника Царицы. А гетман и на Украине-то бывал редко, сверкал в столице. В гетманском правительстве в Глухове распоряжались войсковой судья и обозный. Управляли так, как считали выгодным для себя. А полковники и сотники стали полными хозяевами в своих полках и сотнях, передавали их по наследству, как личные владения [104].

В эту пору изменилось и Запорожье. Кстати, большинство описаний, дошедших до нас, касается именно Новой Сечи, после возвращения из эмиграции. В художественных произведениях и исторических трудах эти сведения распространяют на прошлое. Но это глубоко не верно. «Старая» Сечь была лишь воинским поселением, жила по законам «лыцарского братства». Новая Сечь во многом отличалась. На обещанное жалованье в 20 тыс. руб. у правительства средств не хватало. Уже с 1738 г. стали присылать 4 – 7 тыс. Остальное предписывалось выплачивать за счет армейской казны, но в ней тоже денег не было. Власти пытались выкрутиться, поручили офицерам, привозившим на Сечь жалованье, выдавать “публично” 4 тыс., а остальное тайно – руководству Коша и куренным атаманам, чтобы они “удерживали себя во всякой верности” (и казаков чтобы удерживали). Но в 1739 г., узнав про тайные раздачи, сирома скинула с атаманства кошевого Тукала и старшин, разграбила их имущество и жестоко избила. Кошевой, “лежавши несколько дней больным, помер” [173].

Однако казакам вполне честно были предоставлены обещанные земли и полное самоуправление. Именно они, а не жалованье, стали основным источником доходов Сечи. Со всех сторон сюда устремились беглые – никакой розыск на запорожских территориях не допускался. Крастьяне становились подданными Коша, поставляли ему продукты и платили по 1 руб. в год. Возникли новые структуры, «паланки». Как бы 8 “провинций” Сечи на Самаре, Миусе, Буге, Ингульце и т.д. во главе с полковниками. Кстати, запорожские казачьи звания (точнее, должности), отличались от донских. В Сечи «войсковой старшина» означал члена правления всего Коша – войскового писаря, судью, есаула, обозного. Это было выше полковника. А в паланках управляли полковые старшины (полковой писарь, полковой есаул и т.п.) [42].

Запорожцы на своих землях были хозяевами пастбищ, рыбных ловов, речных переправ. За перевоз установили очень высокие пошлины: по 1,5 руб. с пустого воза и 2,5 руб. с полного. Кроме того, пошлины в пользу старшины взимались со всех товаров, ввозимых в Сечь, и с многочисленных торговцев, угнездившихся в ней. Отдельные курени также владели лавками, мастерскими, угодьями, использовали их или сдавали в аренду. Жили сугубо по собственным законам. По мелким спорам и преступлениям судились в паланках, высшая инстанция – у кошевого. Преступника могли выдать российским властям, но чаще карали сами вплоть до смертной казни. Кош богател. В короткое время паланки покрылись деревнями, хуторами, возделанными нивами. В Сечи была построена красивая церковь Покрова Пресвятой Богородицы, куда приглашали служить иеромонахов Киевского Межигорского монастыря. Возникла школа певчих из мальчиков. Они тоже пользовались самоуправлением и выбирали своего атамана.

Но богатства-то стекались к старшине! Так, кошевой Калнышевский однажды продал 14 тыс. лошадей из собственных табунов. У полковника Ковпака татары как-то угнали 7 тыс. голов скота. А рядовая сирома оставалась нищей. Старшина разве что поила ее по праздникам да на выборах. Казаки трудились на ту же старшину, ради пропитания рыбачили. И никакого «лыцарского братства» больше не было. В отличие от Дона, бедным казакам здесь не помогали. В Запорожье паслись большие табуны, но они принадлежали Кошу или старшине. [173]. А большинство казаков коней не имели и несли службу пешими. Если сам каким-то образом разжился лошадью – переходил в конницу.

Ну а кроме легальных промыслов, Сечь вовсю подрабатывала контрабандой. Ведь границу охраняли сами запорожцы. Развилось и “гайдамацтво”. То есть, обычный разбой, его стали называть “козацким хлибом”. В низовьях Буга сходились российские, турецкие и польские границы: пограбил в одном государстве – удрал в другое. В 1750-60-х гг гайдамачество стало сущим бедствием, в Петербург сыпались жалобы от турок и поляков, что казаки нападают и грабят их селения. А через приграничные места, которые они «охраняли», люди боялись ездить.

ИЗ КНИГИ В.Е. ШАМБАРОВА "КАЗАЧЕСТВО. Путь воинов Христовых".