Главная » Проза

Шумит, гремит конец Киева: есаул Горобець празднует свадьбу своего сына. Наехало много людей к есаулу в гости. В старину любили хорошенько поесть, еще лучше любили попить, а еще лучше любили повеселиться.

Модест Игренев — заправский кузнец. Он сделан на цыганский лад: черномазый, курчавый, глаза большие, цыганские — мечтательность в глазах, и речь отрывистая, насмешливая, жилистый, высокий; в плечах узок, но лапы по силище железные, по уменью — золотые. Чего там о подковах, о жнейках толковать — пара пустяков. Он ружья медвежачьи делал, «молоканку» изобрел — сливочное масло бить — и на самодельном самокате к куму чай пить за семьдесят две версты ездит.

Было это в конце годов Гэнкэй, а может быть, в начале правления Нинна. Точное время для нашего повествования роли не играет. Читателю достаточно знать, что случилось это в седую старину, именуемую Хэйанским периодом… И служил среди самураев регента Мотоцунэ Фудзивара некий гои.

В шесть часов вечера собрались в просторном кабинете Сталина, за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Чуть поодаль от других сидел нарком иностранных дел Литвинов.

Сегодня он позволил себе отдохнуть в постели подолее. Высыпался. Вылеживался. У него сегодня выходной. Правда, выходной вне графика, не в понедельник, как обычно, а в субботу. Но и повод к этому подобрался особенный. Сегодня – день рождения его дочери.

Слипшиеся короткие щетинки расцепились. На зрачках не отразилось ничего, хотя их уже и не закрывала, сжимающаяся от мрака и сырости раннего утра тонкая плоть. Темно. Ни зги, ни единого проблеска света. Зрачки, напрягаясь, расширились.

Мрак. Холодный мрак.

В райгородок Н. приехали эти, которые по вертикальной стене на мотоциклах ездят. На бывшей базарной площади соорудили большой балаган из щитов и брезента, и пошла там трескотня с паузами; над площадью целыми днями висела синяя дымка и остро пахло бензином. Трескотня начиналась в 11 часов и заканчивалась в 19. По стене гоняли супруги Кайгородовы – так гласила афиша.

В семнадцатом году пробираясь из Москвы, я застрял в Екатеринбурге. В сочельник меня как пианиста вызвали в областной совет и, не спросив моего согласия, объявили, что я должен вечером выступать в театре на концерте для солдат. Я наивно пробовал протестовать, но услышав резкий приказ, молча кивнул головой в знак согласия.

Глеб поднял бутылку, она оказалась пуста.

– Ладно, дорогуша, расскажу тебе эту историю, а потом примем еще по сто. Итак, был у меня друг, хороший друг, верный друг, в Ленинграде. Жили мы в одном доме, в одном подъезде, на одной площадке, ходили в одну школу. Был он первый ученик и по литературе, и по математике, даже по физкультуре.

В преддверии 80-летия замечательного литературного критика Валентина Курбатова в издательстве «Красный пароход» выходит том его дневников. Мы благодарим издательство за предоставленную возможность опубликовать избранные страницы записей за последние полвека.

Так, говоришь, из донских казаков Ермак был? Приплыл в наши края и сразу в сибирскую сторону дорогу нашел? Куда никто из наших не бывал, туда он со всем войском по рекам проплыл?

Вес выше и выше поднималось небо, шире расплывалась заря, белее становилось матовое серебро росы, безжизненнее становился серп месяца, звучнее – лес, люди начинали подниматься, и на барском конном дворе чаще и чаще слышалось фырканье, возня по соломе и даже сердитое визгливое ржанье столпившихся и повздоривших за что-то лошадей.

Старому воину было почти сто лет. Когда-то он был неутомим и в походах, и в битвах, теперь, сокрушенный годами, дни и ночи лежал неподвижно в постели.

«А всех большая тайна – в том, что душу человека на том свете ожидает», – писал Достоевский. Приоткрыть завесу над этой тайной он попытался, на мой взгляд, в фантастическом рассказе «Сон смешного человека», герой которого убедился в том, что «есть и за гробом жизнь!»

Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно. В больницу же и в тюремный замок гробов требовалось очень мало. Одним словом, дела были скверные.

Он смотрел на недопитый стакан водки.Он не мог пить - не лезла в горло,проклятая.Он хотел забыться,но понял:водка не поможет.
Громыхнуло где-то совсем рядом.То ли прилёт,то ли стреляли отсюда,он этого не понимал.Пока не понимал.

Перед обедом пришла одна знакомая клиентка, пятьдесят два восемьдесят, - аккуратная такая, чистенькая, в плаще "болонья", белье сдавала тоже всегда чистенько, аккуратно и мужского много, - и спросила у Веры, не поедет ли она с субботы на воскресенье за город - убрать дачу. Вера спросила: много ли дел?

Еще с раннего утра всё небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже нависли тучи, ждешь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им бесконечным.

Днем на работу позвонила Софья Александровна. Варя замерла: Саша в Москве! Софья Александровна никогда не звонила по пустякам.

Однако голос Софьи Александровны был мертвый, безжизненный, не предвещал ничего хорошего.

Состоя, конешно, на платформе, сообщаю, что квартира № 10 подозрительна в смысле самогона, который, вероятно, варит гражданка Гусева и дерёт окромя того с трудящихся три шкуры.