– Я солдат независимой Украины! Я знаю историю Украины как свои пять пальцев! – часто ни к селу ни к городу орал посреди лекции наш пединститутский преподаватель отечественной истории.
Я легко и просто подчиняюсь правде беловских героев... Когда они разговаривают, слышу их интонации, знаю, почему молчат, если замолчали, порой — до иллюзии — вдруг пахнет на тебя банным духом...
Осмеливаясь на эту рукопись, я набросал план из восьми разделов. Вот они:
Кому случалось из Волховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти;
Будучи русским человеком, я вырос на том пласте нашей культуры, который называют прозой писателей-деревенщиков. Конечно были и другие учителя – классики литературы, старинная и современная музыка, школа, театр, кинофильмы.
В воскресенье, рано утром, к Ивану Дегтяреву явился тесть, Наум Кречетов, нестарый еще, расторопный мужик, хитрый и обаятельный. Иван не любил тестя; Наум, жалеючи дочь, терпел Ивана.
Некто Кузовников Николай Григорьевич вполне нормально и хорошо прожил. Когда-то, в начале тридцатых годов, великая сила, которая тогда передвигала народы, взяла и увела его из деревни. Он сперва тосковал в городе, потом присмотрелся и понял: если немного смекалки, хитрости и если особенно не залупаться, то и не обязательно эти котлованы рыть, можно прожить легче.
Волосатиха дышала то береговым теплом, то холодом своего плеса, и в этом дыхании глохли и без того редкие ночные звуки. Бряканье молочных фляг на проезжей телеге, ленивая воркотня давно отнерестившейся лягушки, рыбий всплеск – все это было с вечера, позади, а сухой звон кузнечиков делал тишину еще осязаемей.
На горячей, обмотанной изоляцией трубе сидело много голубей. Мороз давил под сорок. Люди быстро передвигались по посёлку, и ежели какой-нибудь малец зазевается на сидящих голубей, молодые мамочки их тут же одёргивали, де, холодно на улице, некогда на птичек смотреть.
В рассказе «Пламенная патриотка» Николай Семёнович Лесков (1831–1885) вспоминал: «Я был за границею три раза, из которых два раза проезжал “столбовою” русскою дорогою, прямо из Петербурга в Париж, а в третий, по обстоятельствам, сделал крюк и заехал в Вену»
Сорок дней прошло после похорон жены Савелия Инякина. Накануне он съездил в церковь, заказал панихиду, а вечером созвал соседей помянуть свою Наташку, как все запросто называли её за общительный и неунывающий характер, подвижную как девчонку, хотя в Наташке шесть пудов веса и была она чуть ниже худого и высоченного Савелия.
Как-то вечером, можно сказать почти ночью, когда супруга уже спала, а я ещё пребывал в вечерних раздумьях, раздался стук в дверь нашего дома в Лужках. На пороге стоял сосед Женя Вёдров – поэт, музыкант, человек рукастый и умелый, но, к сожалению, запивающий.
Колька Скалкин пришел в совхозную контору брать расчет. Директор вчера ругал Кольку за то, что он «в такое горячее время…» — «У вас вечно горячее время! Все у вас горячее, только зарплата холодная». Директор написал на его заявлении:
И.С. Тургенев рассказывал, что у знакомого его, тароватого москвича М., управляющего делами покойного М.Д. Скобелева, был старый слуга, очень гордившийся своею близостью к храброму генералу, бывшему будто бы с ним в самых дружеских отношениях, совсем запанибрата!
Адвокат Недынин в продолжение пятнадцати лет заучивал свои речи перед зеркалом.
— Господа присяжные! Господа судьи! — надрывался он, разъяряясь на собственное отражение, пучившее на него из зеркала круглые глаза.
Алешка был меньшой брат. Прозвали его Горшком за то, что мать послала его снести горшок молока дьяконице, а он споткнулся и разбил горшок. Мать побила его, а ребята стали дразнить его «Горшком». Алешка Горшок – так и пошло ему прозвище.
В деревне, где я зимой жил, прошел вдруг слух, что водку с 1 февраля уценят. Слух, конечно, он и есть слух, сама жизнь учит не доверять им, и все-таки мужики клюнули. А клюнули оттого, что у слуха была основательная подпорка: мол, да, водку уценят, и сильно, но зато введут систему строгих штрафов.
…есть острый, зигзагом молнии играющий рассказ – «Мистер Смех»; острый, неожиданный, толкующий и трактующий власть комического так, будто Беляев заглянул в запретные зоны и уголки человеческого мозга, и понял нечто, недоступное нейрофизиологам…
Сдвинув на нос старинные большие очки в серебряной оправе, наклонив набок голову, оттопырив бритые губы и многозначительно двигая вверх и вниз косматыми, сердитыми старческими бровями, Иван Вианорыч Наседкин писал письмо попечителю учебного округа. Почерк у него был круглый, без нажимов, красивый и равнодушный, — такой, каким пишут военные писаря.