Главная » Проза

В Город мёртвых не решались заходить даже десантники, все из себя сплошь легендарные и невозможные. Им хватило одного раза, когда захотели посмотреть, что творится внутри каменных построек без окон и дверей, расположенных вдоль ущелья.

На большом школьном перерыве трое пионеров — я, Димон Лагунин и Серега Пастухов — гоняли по спортзалу баскетбольный мяч. Одно неловкое движение — и мои школьные брюки порвались в самом неподходящем месте.

Человек — животное довольно странное. Нет, навряд ли оно произошло от обезьяны. Старик Дарвин, пожалуй что, в этом вопросе слегка заврался.

Это было ранней весной. Мы ехали вторые сутки. В вагон входили и выходили едущие на короткие расстояния, но трое ехало, так же как и я, с самого места отхода поезда: некрасивая и немолодая дама, курящая, с измученным лицом, в полу мужском пальто и шапочке, ее знакомый, разговорчивый человек лет сорока, с аккуратными новыми вещами, и еще державшийся особняком небольшого роста господин с порывистыми движениями, еще не старый, но с очевидно преждевременно поседевшими курчавыми волосами и с необыкновенно блестящими глазами, быстро перебегавшими с предмета на предмет.

Давно то было… Лет пятьдесят и побольше того в уездном городе Колгуеве жило богатое семейство Гусятниковых.

Лестница в подвал была чугунная, закрученная крутой спиралью; когда на нее ступали, она принималась гудеть вся, до самого низу, давая Коноплеву знать, что к нему ведут очередного. Слух у Коноплева стал обостренным, наметанным: по гудению лестницы он без ошибки распознавал, скольких к нему ведут, одного или двух, сколько при них конвойных.

Колонна, в которую входило пять восстановительных поездов, неторопливо, но настойчиво двигалась за фронтом со всем своим скарбом: измерительными приборами, башмаками, шпалами, рельсами, стрелочным и сигнальным хозяйством да разномастным людом, большей частью не годным для строевой службы.

Репортер Шмурыгин вышел из редакции в крайне угнетенном состоянии духа. Удручала его проборка, данная редактором за доставление несвежего материала.

И все же те короткие, драгоценные минуты, которые он «зевнул» — наверстать не удалось: космос — не железная дорога! Космонавт точно знал, где они, эти минуты, утерялись непоправимо и безвозвратно.

В конце августа по большой ущелистой севастопольской дороге, между Дуванкой¹ и Бахчисараем, шагом, в густой и жаркой пыли, ехала офицерская тележка (та особенная, больше нигде не встречаемая тележка, составляющая нечто среднее между жидовской бричкой, русской повозкой и корзинкой).

В наступающем году жизнь ожидается полосатая, с чередованием ярких и темных полос. То вы будете как тигр в масле кататься, то биться, как тигра об лед. Хотя дареному тигру в зубы не смотрят. В конце концов, на безрыбье и тигр - рыба.

Мадам де Кокиян в качестве угощения для гостей ее и без того популярного салона любила рассказывать нечто о нравах, царивших среди придворных Его и Ея Величеств в те времена, когда и она сама еще имела возможность оступиться, и ее поступки, а не только слова и помыслы, могли быть оценены как плод свободной воли.

Рыжонка была ровесницей Карюхи, то есть считалась на дедушкином дворе старой коровой. К моменту раздела она пошла уже восьмым телком. Однако, в отличие от Карюхи[1], Рыжонка досталась нам не по несчастливо сложившемуся жребию, а по настойчивой просьбе моей матери.

Ничего не понимаю, не могу осознать, как можно говорить с близким человеком вчера, а сегодня его не стало. Руки опускаются. Зачем все, почему? Не по себе.

Вы теленовости смотрите? Они любого в состояние шока могут привести, поэтому сам собой напрашивается вывод, что если вдруг в ближайшее время инопланетяне решатся выйти из тени и начать диалог с землянами, то на свой вопрос о нашей жизни, они получат категоричный ответ:

И прежде чувствовал Иван Петрович, что силы его на исходе, но никогда еще так: край, да и только. Он поставил машину в гараж, вышел через пустую проходную в улицу, и впервые дорога от гаража до дома, которую он двадцать лет не замечал, как не замечаешь в здоровье собственного дыхания, впервые пустячная эта дорога представилась ему по всей своей дотошной вытянутости, где каждый метр требовал шага и для каждого шага требовалось усилие. Нет, не несли больше ноги, даже и домой не несли.

Что ни скажи о роли языка в художественной литературе, всё будет мало и приблизительно. Сам, дерзая писать, я забредал в его океанские воды и плескался в них. Но, видимо, только у берега, ибо только то и понял, что познание языка, особенно русского, никогда и никем не закончится.