Главная » Проза

Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно. Только вчера из штаба дивизии прислали развернутый план оборонительных работ - вторые рубежи, ремонт дорог, мостики. Затребовали у меня трех саперов для оборудования дивизионного клуба. Утром звонили из штаба дивизии - приготовиться к встрече фронтового ансамбля песни и пляски. Что может быть спокойнее? Мы с Игорем специально даже побрились, постриглись, вымыли головы, заодно постирали трусы и майки и в ожидании, когда они просохнут, лежали на берегу полувысохшей речушки и наблюдали за моими саперами, мастерившими плотики для разведчиков.

Бомбежка длилась минут сорок. Потом она кончилась. Полковник Гуляев, оглушенный, втиснутый разрывами в пристанционную канаву, провел ладонью по своей багровой шее — ее покалывало, жгло, — выругался и поднял голову.

Война — это авианалёты, грохот артиллерии и танков, канонада выстрелов… У неё много звуков и много лиц. Она подкрадывается и обрушивается на тебя всей своей силой, когда ты меньше всего её ждёшь. И, прячась, ты считаешь разрывы. Один. Два. Три… Господи, спасибо, что мимо.

В ту ночь я собирался перед рассветом проверить боевое охранение и, приказав разбудить меня в четыре ноль-ноль, в девятом часу улегся спать.

Меня разбудили раньше: стрелки на светящемся циферблате показывали без пяти час.

Максиму Волокитину пришло в общежитие письмо. От матери. «Сынок, хвораю. Разломило всю спинушку и ногу к затылку подводит — радикулит, гад такой. Посоветовали мне тут змеиным ядом, а у нас нету. Походи, сынок, по аптекам, поспрошай, может, у вас есть. Криком кричу — больно. Походи, сынок, не поленись…»

Они шли лесом по глухой, занесенной снегом дороге, на которой уже не осталось и следа от лошадиных копыт, полозьев или ног человека. Тут, наверно, и летом немного ездили, а теперь, после долгих февральских метелей, все заровняло снегом, и, если бы не лес – ели вперемежку с ольшаником, который неровно расступался в обе стороны, образуя тускло белеющий в ночи коридор, – было бы трудно и понять, что это дорога. И все же они не ошиблись.

Николаич позвонил вечером:

– Андреич, в баню пойдешь? Я баню тут стопил, да сам не могу – палец порезал вот, мочить пока нельзя, а баня пропадает.

В этом году была такая длинная и такая теплая осень, что, казалось, и зима не наступит. Нет, наступила. Уже и приходила несколько раз, были даже метели, заморозки, но все потом таяло, хлюпало под ногами. Московские мостовые были как лотки с грязной снежной жижей. Воздух города и без того тяжелый прессовался еще и выхлопными газами, которых зимой становилось больше. Моторы, остывшие за ночь, подолгу грели. Также много выхлопа копилось на перекрестках у светофоров.

Много слов на земле. Есть дневные слова —
В них весеннего неба сквозит синева.

В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным все общество.

В небе клубились серые, низко нависшие облака. А на краю елового бора, у скованной льдом речушки, трое большевиков крушили ветхую скособоченную часовенку.

В полночь была перехвачена немецкая радиограмма. При свете керосиновых ламп ее расшифровали. Это был приказ командующего группой, посланный вдогон. Немцы меняли направление танкового удара.

История эта началась в исправительно-трудовом лагере, севернее города Н., в местах прекрасных и строгих.

Давеча Александр Минкин прочитал лаурированную яхинскую «Зулейху» и пришел в предсказуемый ужас. Особо шокировала журналиста перловка, «сдобренная щепоткой сала»: «На щепотку сала я наткнулся в метро, и меня могли забрать в милицию за нецензурную брань в общественном месте».

При пандемии коронавируса всех россиян отправили на самоизоляцию, но все люди не самоизолировались. Тогда власть ужесточила режим самоизоляции и ввела строжайший карантин, границы регионов перекрыли, людей поголовно закрыли в домах и в России начали происходить нереальные события. Люди стали не понимать происходящего.

Однажды я вычитал где-то такую мысль: с возрастом уменьшается вероятность человеческой гибели. Речь шла о детских болезнях, но не справедливо ли это вообще? Теперь, вспоминая детство, я отчетливо вижу, что это так и есть. В детстве у меня было больше опасностей, чем сейчас.

Прошли годы. Потом десятилетия. Однажды на третьей странице одной ленинградской газеты я увидел маленькое объявление: «Состоится встреча ветеранов 311 с. д.»… Не пойти ли? Кто они, ветераны? Кто же остался из более чем 200 тысяч человек, сгоревших за войну в этой дивизии? Не без волнения пошел на место встречи.

Мы начали наступление на Берлин со знаменитого Кюстринского плацдарма на Одере. Артподготовка была невиданная, грандиозной разрушительной силы, затопившая морем огня и осколков немецкие позиции. Такой мощи наша армия еще никогда не сосредотачивала в одном сражении и не обрушивала на головы немцев.

Серега Петров хмуро натянул маску и стал перебирать висящие в гардеробе светоотражающие жилеты. Красный, желтый, зеленый, синий… Он все время путался в цветовой дифференциации жилетов, потому скосил глаза на листок бумаги, приколотый к стене. «В магаз – желтый!» – было написано на нем, и Серега, взяв желтый жилет, вышел из квартиры.

Обычно фронтовики не любят смотреть военные фильмы. Даже не оттого, что в фильмах «киношная» война, оттого, что слишком тяжело вспоминать войну. Один ветеран, боец пехоты, пристрастился смотреть всякие военные сериалы, смотрел и плакал и говорил соседу, тоже фронтовику: «Вот ведь, Витя, как люди-то воевали, какая красота, а мы-то всё на брюхе, да всё в грязи, да всё копали и копали...»