Главная » Проза

Саша не ответил на ее вопрос, ему нечего сказать, уклонился даже от встречи. Не может простить ей Костю. Ничего не знал о нем и вот – как обухом по голове. Да, о Косте она не писала, а что вообще она ему писала? Ничего особенного. И он не писал ей ничего особенного.

Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви

Так вы хотите, чтобы я вам еще рассказал про деда? Пожалуй, почему же не потешить прибауткой? Эх, старина, старина! Что за радость, что за разгулье падет на сердце, когда услышишь про то, что давно-давно, и года ему и месяца нет, деялось на свете!

На краю бескрайнего луга, у излучины небольшой речушки, супруги Лодыжкины жарили шашлыки. Нанизывал мясо на шампуры сам Александр Васильевич — крупный, спортивного вида мужчина в сланцах и несколько устаревших, из чёрной вискозы плавках.

Не снимая рукавиц, Джон Месснер одной рукой держался за поворотный шест и направлял нарты по следу, другой растирал щеки и нос. Он то и дело тер щеки и нос. По сути дела, он почти не отрывал руки от лица, а когда онемение усиливалось, принимался тереть с особенной яростью. Меховой шлем закрывал ему лоб и уши. Подбородок защищала густая золотистая борода, заиндевевшая на морозе.

Прощаясь с мамой, Саша не успел занять место в вагоне, примостился кое-как на краю скамейки.

Сегодня, в день 90-летия со дня рождения Василия Белова, в областной столице торжественно открыли памятник писателю, ставшему одним из самых ярких представителей «деревенской прозы».

Этот Коробейников, он приходил на дачу из соседнего санатория. Его там оперировали по поводу язвы. Так врачи всегда говорят: по поводу язвы. Ведь просто так, за здорово живешь, человека не разрежешь, хотя, я знаю, многим интересно, чтобы их разрезали и посмотрели на всякий случай: что у них внутри.

Антракт между третьим и четвертым действиями кончался. Капельмейстер Геккендольф только что добрался до самого интересного места, изображавшей очень наглядно плач иудеев в пленении вавилонском.

Софья Александровна позвонила Варе на работу неожиданно. Голос ее дрожал:

- Зайди ко мне вечером.

Варя примчалась тут же.

Я прошу извинения у моих читателей, что на сей раз, вместо «Дневника» в обычной его форме, даю лишь повесть. Но я действительно занят был этой повестью большую часть месяца.

— Усаживайся, не бойся. Тут очень весело.

— Чем же весело?

— Ощущение веселое.

От Алферова Саша пошел в милицию и получил временный паспорт. Небольшой сложенный вдвое листок: фамилия, имя, отчество, национальность, год и место рождения. Выдан на основании справки об окончании срока административной ссылки. Подлежит обмену на постоянный паспорт в течение шести месяцев.

За ошибку с отелем «Бристоль» Дьякова сняли с работы, и он исчез. На его место назначили Шарока. Шарок с удовольствием уселся в дьяковское кресло, хорошее кресло, и должность значительнее, и зарплата больше.

В контору влетела как ветер, без солнца солнцем осветило.

— Александр Иванович, меня на свадьбу в Мурманск приглашают. Подруга замуж выходит. Отпустишь?

Во время войны все так же восходит солнце; все так же блестят звезды; все так же небо бывает ослепительно голубым; все так же луга играют многоцветьем своего разнотравья, все так же сверкают чистые снега.

…Звонок уже тем был странен, что пропел ближе к полуночи, когда Нюся устроилась в постели с книжкой для «почитать на сон». Самсунг выдавал мелодию Джо Дассена, экранчик светился незнакомыми цифрами… Регион по первым трём явно был «не нашенский».

Я очень плохо знаю деревенскую жизнь. Точнее, я не знаю её совсем. Хотя я наблюдал жизнь в деревне. У моих родителей был дом в деревне, который мы называли «дача». Но это не была дача в подмосковном смысле, и это не был летний домик.

Дед Мирон зажег поминальную свечу у фотографии жены, присел на табурет и тяжело вздохнул.

Ольга сидела за прилавком свечного ящика храма Всех Святых и тихо плакала. Служба закончилась, прихожане разошлись. Ушёл и батюшка. В храме был полумрак. Горели лампадки на кануннике и у Распятия.