Мадам де Кокиян в качестве угощения для гостей ее и без того популярного салона любила рассказывать нечто о нравах, царивших среди придворных Его и Ея Величеств в те времена, когда и она сама еще имела возможность оступиться, и ее поступки, а не только слова и помыслы, могли быть оценены как плод свободной воли. Впрочем, событиями из ее собственной жизни, переплетенной с судьбами умерших королей и королев, она нас баловала нечасто. Возможно, в этом проявлялась ее деликатность и верность интересам государя, ибо жизнь ее столь сильно была связана с жизнью почивших монархов, что вспомнить назидательную историю, персонажами которой не будет кто-то из них, представляло трудность. Объясняя эту сложность она неизменно вспоминала блаженной памяти отца Жозефа - аббата де Ги, духовника покойного короля. Аббат этот был столь деликатен в вопросах тайны исповеди, что принимая у себя Его Величество, не только скрывался в исповедальне за резным окошком, но и затыкал уши, чтобы не слышать ничего из того, что король был намерен открыть Богу. Духовник знал о грехах монарха гораздо меньше, чем кто-либо из придворных. Впрочем, нужно уточнить, что он не знал ничего о покаянии короля, но о его пороках он вопреки желанию все равно узнавал в избытке от исповедовавшихся у него же дам и кавалеров, состоящих во дворце на службе Его Величества.
Будучи в душе поэтом, в проповедях и личных беседах он разделял падения придворных дам на "соблазнение" и "любовь", очень скрупулезно выясняя, какими способами кавалер склонил их сердце на грех. Осуждения и епитимьи (и как следствие - индульгенции) в его глазах были достойны лишь те случаи любодеяния, когда для склонения ко греху воздыхатель играл на порочных струнках души жертвы - тщеславии, жадности, практичности, карьерных устремлениях ее супруга, желании отомстить сопернице, да мало ли каких бесчестных способов не было в арсенале богов куртуазии, искавших успеха любым способом, вовсе не считая предмет своей страсти чистым ангелом. Такие случаи он называл "соблазнением". Если же фрейлиной двигали жалость к возлюбленному или жажда принести себя жертву своему и его чувству, аббат с легким сердцем отпускал несчастную, обещая молиться о ней за мессой в течение трех воскресных дней. Дамы, прошедшие через его пургаториум, рассказывали, что оправдаться или обмануть отца Жозефа было невозможно, поскольку он, как заправский инквизитор, по ему одному известным признакам выявлял истину, задавая совершенно, казалось бы, не имеющие отношения к самим любовным падениям вопросы: где она впервые его увидала, что было на нем надето, какие получала подарки, большие ли случались перерывы между неудачными изъяснениями чувств, которые предпринимал соискатель сердца, где они бывали вместе, с кем из знакомых вельмож он знакомил даму и массу прочей ерунды, которую неопытные девушки даже не замечали, полагая, что девственный священник пытается скрасить для них воспоминаниями романтических подробностей неприятную процедуру, или чтобы превратить ее для себя самого в аттракцион похоти. Тем не менее, именно к нему придворные дамы стремились попасть на исповедь, избегая прочих дворцовых духовников, относящихся к пикантным обстоятельствам их грехов с полнейшим равнодушием. Мадам де Кокиян, не раскрывая подробностей посещения исповедальни отца Жозефа, уверила нас, что это был истинный христианин и пастырь, чистоту души и намерений которого не омрачало даже малейшее пятнышко, разве только любовь к прованским сладким винам, которые, по всей вероятности, напоминали ему о быте его далекого детства, проведенного в одном из горных замков Руссильона. Мадам хотела даже повести своих друзей к его могиле на одной ей известном заброшенном кладбище где-то в окрестностях Версаля, но собственные телесные немощи всякий раз откладывали исполнение этого благочестивого намерения. Признаться, из-за этого мы начали думать, что знаменитый аббат де Ги - не более чем литературный персонаж, герой какого-то романа, который вероятно так и не был написан.
(Этьен Жозеф Бари, граф де Шамбро. "Слова и нравы". М., Искусство. 1979)