РУССКИЙ РЭП (киноповесть). Иван Жук

Киноповесть

(рэп(rap) — ритмичный речитатив, положенный на музыку с рваным ритмом).

Пролог.

СЭМПЛ – относительно небольшой фрагмент мелодии (музыки), взятый за основу создания минуса. На сэмплы накладывают биты.

Тридцатилетний мужчина, Сергей Петрович, склонившись над длинным деревянным ящиком с черноземом, неторопливо, на равном расстоянии друг от друга, рассаживал в землю цветочные семена.

Рядом стоял восьмилетний Фёдор и заворожено наблюдал за действиями отца.

Чуть поодаль от них, посреди вагончика, стояла очень красивая тридцатилетняя женщина, - мать Фёдора и жена Сергея Петровича, - назовём её, скажем, - Русоволосая. Глядя в затылки склонившихся над лотком мужчин, она сдержанно вопросила:

- Ну, и долго я буду ждать?

- А? Что? – обернулся к жене Сергей Петрович и невинным взглядом увлеченного своим делом человека посмотрел на Русоволосую: - Прости, не расслышал?..

- Хорошо. Я повторю, - вздохнула Русоволосая. – Ровно десять лет назад, когда мы с тобой женились, ты меня попросил немножечко потерпеть. Обещал сотворить что-нибудь грандиозное, после чего наш «рай в шалаше» закончится. И мы заживём, как люди. Но вот прошло десять лет, а воз, как говорится, и ныне там. И кроме вечного «отойди, я занят», да этих вот плохо пахнущих рассад по всему вагончику – ничего более грандиозного, как я понимаю, не предвидится? Вот почему я и предлагаю: может, пора заняться чем-нибудь более-менее реальным. Торговлею, например. Скажем, моя подружка Люся, стоя на колбасе, за два с половиной года заработала на квартиру. А что, если и тебе попробовать свои силы на этой ниве?

- Твоя подружка Люся – молодец! – улыбнулся Сергей Петрович и вновь отвернулся лицом к столу: продолжил высаживать семена в ящике с черноземом.

После короткой паузы Русоволосая настояла:

- Так что мне ответить Люсе? Она, между прочим, ждёт. Хочет тебе помочь.

- А я, извини, в её помощи не нуждаюсь, - из-за плеча покосясь на Русоволосую, сухо ответил Сергей Петрович. – Лично меня моя жизнь устраивает. А если кому-то хочется колбаски, так я, ведь, не возражаю: торгуйте. Хоть колбасой. Хоть… - отвернулся он вновь к рассаде.

- Хоть чем?! – сплетя руки перед грудью, с вызовом переспросила Русоволосая.

- Да хоть чем, - повернувшись лицом к жене, грубо ответил Сергей Петрович. – Меня моя жизнь устраивает.

- Ну, хорошо. Запомним, - язвительно усмехнулась Русоволосая. – Раз ты даешь добро, то я, пожалуй, воспользуюсь твоим «великодушным» предложением, - отвернулась она от мужа и направилась к выходу из вагончика.

- Слушай, не дури! – вытирая руки о тряпку, пошел за ней следом Сергей Петрович. – Ну, чем тебе здесь не нравится? Живём в саду. Рядом – храм.

- Я – женщина, - повернулась к мужу Русоволосая. – И мне, кроме храма, нужны удобства. Элементарные. Понимаешь? Мне надоело, прости меня, подмываться в тазике. Так что я иду торговать «хоть чем»! Раз уж ты у нас такой ни на что не годненький.

- Ну, хорошо: валяй, - вздохнул вслед жене Сергей Петрович; а как только Русоволосая вышла за дверь вагончика, скомкав грязную тряпку, с разворота метнул её в прямо ящик.

- Папа, зачем ты так? – тихо заметил Фёдор. – Семена подавишь.

- Не подавлю, сынок, - вновь подступив к столу, потрепал Фёдора по вихрам отец. – Они ещё не взошли. Покуда сухие, крепкие. А вот, когда взойдут, тогда – да, мы будем с ними предельно осторожными.

- А мама куда пошла? – снизу вверх посмотрел на отца Фёдор.

- Торговать, - сухо ответил Сергей Петрович.

- А она скоро домой вернется? – слегка нахохлился Фёдор.

- Надеюсь, да, - улыбнулся в ответ отец. – Ну, что, пеларгонию мы посеяли. Пора поливать.

По вечерней Москве с её броским иллюминированнием: с цветными, светящимися рекламами, с разноцветными окнами, с разновеликими фонарями, в густой толпе пешеходов, Русоволосая добежала до светофора. И, дождавшись зеленого огонька, сделала шаг вперед.

В это же время, вынырнув из потока остановившихся иномарок, мимо Русоволосой промчался черный, с тонированными стеклами, Мерседес. Погруженная вся в себя, Русоволосая не заметила Мерседеса и налетела на черный бампер. Раздался глухой скользящий удар. Русоволосую развернуло и отбросило на дорогу, в темень.

В погруженной в рассеянный полумрак палате, до подбородка укрытая одеялом, лежала Русоволосая. Над нею стояли двое: толстенький, лет сорока пяти, розовощекий Врач и шестидесятипятилетний, моложавый старик в очках роговой оправы, - известный московский предприниматель, Соломон Лукич.

Приподняв одеяло и дав старику рассмотреть тело Русоволосой, Врач спросил:

- Ну, как? На этот раз – ничего? Потрафил Вашему вкусу?

- Н-да, - сухо сказал Соломон Лукич. – А она, как, не сильно повреждена?

- Совсем не повреждена, - опуская одеяло на тело Русоволосой, успокоил высокого гостя Врач. – Обычный болевой шок. И не единого перелома. Сама на мерина налетела. Прямо, как к Вам рвалась. Минут через десять-пятнадцать придет в себя; и она - в полном Ваше распоряжении.

- А если я ей не понравлюсь…? – жеманно спросил Соломон Лукич.

- Так вот же, джи-пять, последнее достижение нано-технологии, - достав из кармана белого похрустывающего халата небольшой, в форме сердечка, флуоресцирующий кулон, показал его на ладони Врач. – Единственное, чтобы она его не снимала. Никогда. Но об этом уж я как-нибудь позабочусь. Так её напугаю возможными после травматическими последствиями, что и похоронить себя завещает именно в этом куле.

- Хорошо, - кивнул Соломон Лукич и, достав из бокового кармана серого твидового пиджака небольшую чековую книжку, сделал пару росчерков на одном из его листков.

Затем он вырвал листок из книжки и, протягивая его Врачу, спросил:

- Мне лучше дождаться её в палате? Или Вы нас представите в кабинете?

- Думаю, лучше – здесь, - мельком взглянув на сумму, выведенную на чеке, расплылся в улыбке Врач. И, пряча чек в боковой карман халата, мягко, услужливо объяснил:

- Скажите ненароком, что это Вы ей жизнь спасли. А я потом «подтвержу». Так будет и более романтично, да и куда практичней. Всё легче потом придется с бабскою придурью Вам справляться.

Соломон Лукич согласно кивнул в ответ; на что Врач, вложив ему в руку флюоресцирующий кулон, сказал:

- А это - оденьте сами. Я, естественно, всё прошил. Но мне почему-то кажется, что даже электромагнитная связь лучше восстанавливается в интиме.

ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ…

Глава №1

ФИТ (ft. или feat) — совместный трек двух или более исполнителей.

В самом начале мая на высоком гранитном крыльце одного из московских храмов толпа празднично разодетых бабушек в белых и в красных платочках на головах, окружив у двери притвора седовласого, в дорогом атласном подряснике, сухопарого настоятеля, протягивала к нему сухие, сложенные в лодочку руки для благословения.

Благословляя бабушек, Старец сдержанно улыбался.

В это время, внизу, посреди двора, появилась группа из четырех парней, змейкой несущих к храму три объемистых деревянных ларя с просфорами.

Через головы прихожанок первым заметив их, Старец тихо сказал старушкам:

- Матушки, расступаемся. Молодым везде у нас дорога.

Старушки услужливо расступились. И четверо молодых парней, одетых, в отличие от бабуль, в драные тенниски и футболки, сквозь образовавшийся коридор в толчее старушек, внесли по ступеням храма дымящиеся лари с просфорами.

Третьим в змейке ребят-просфорников нес ящики двадцатидвухлетний Антон Поспелов. Стремительно приближаясь к Старцу, он прошептал товарищам:

- Может, благословимся?

- Иди, иди, - подтолкнул его сзади ящиком шедший последним в змейке двадцатидвухлетний Ярик, и группа просфорников с ящиками в руках проследовала в притвор.

Там, в пятнистой тени притвора, Федор, - а он возглавлял процессию, - оглянувшись назад, сказал:

- Ярик, не отстаём.

- А я и не отстаю, - промямлил сквозь зубы Ярик. – Это вы слишком быстро прёте.

- Пить меньше надо, - слегка убавляя шаг, сухо заметил Федор. – Тем более, на работе. Ещё раз увижу у печки с пивом, выгоню. Так и знай.

- Сам пригласил, и – выгоню, - с трудом поспевая за остальными, обиженно прогундосил Ярик. – Конечно, с сиротою можно по-всякому. А Тишке такое заявил бы? Или тому же Тошику?

- Я, что, на работе – пью? – оглянулся на Ярика Тихон Дымченко, самый мелкий и узкоплечий из всех просфорников.

- Да и я на выпечку с «Охотою» крепкою не являюсь, - вторя ему, отметил Антон Поспелов, самый ровный и мягкий из всей бригады.

- Понятно: вы все – святые, - обидевшись, проворчал Ярик. – Я один тут – отпетый грешник. Прости меня, милосердный Господи! – перекрестился он, - И сохрани святых угодников! От фарисеев. От моралистов. И дай мне глоточек пива. Чтобы не сдох от жажды.

Слыша его заунывные причитания, Антон и Тихон тихонько хмыкнули.

И только Федор, выводя колонну просфорников к приалтарному возвышению, спокойно сказал товарищу:

- Ярик, кончай мутить.

Он первым поставил ящик у закрытой двери в алтарь и сдержанно отчитал товарища:

- Ты же прекрасно знаешь, почему мы тебя решили выдернуть с Украины. Ещё немного и за долги у тебя бы отжали хату. И ты стал бы простым бомжом. И умер бы под забором. А так, поработав, ты сможешь потом подняться: женишься, заведешь семью. Ну, зачем ты пытаешься нас сломать? Мы не хотим в бомжи. И я никогда тебе не позволю превратить просфорню в помойку. Надеюсь, ты меня понял?

Выставив вслед за Фёдором ящики с просфорами у алтарных врат, Антон и Тихон перекрестились: Тихон – спокойно, чинно, как настоящий студент-заочник богословского института; а Антон – незаметно, кротко, как крестились верующие женщины ещё при советской власти. И только один сухопарый Ярик, глумливо взглянув на всех, с ухмылочкой заявил:

- Да, Федос, я всё понял. Когда-то ты был классным рэпером. И пацаны на районе думали, что ты станешь когда-то рэповым Цоем. Но ты перебрался за папочкою в Москву. И здесь тебя обломали, переиначив в скучного, гундосого бригадиришку. А ты даже этого не заметил. Мне жаль тебя, старичок. Но, чем помочь тебе, я не знаю. Поэтому будет лучше, если я просто уйду с просфорни куда-нибудь с глаз долой. Может быть, после этого тебя хоть стошнит от самого себя. И ты снова станешь тем самым крутым и фартовым Федосом, каким я и знал тебя ещё по Сумской тусовке.

И Ярик, кривенько улыбаясь, направился через храм к железной двери в притвор.

- Погоди, – двинулся за ним Фёдор. – А должок? – настиг он Ярика посредине храма. – У всех нащипал, и – хода? Правдой решил отделаться? Нетушки, правдоруб, твоя правда бабок таких не стоит. Отработаешь долг, и вали отселья. А покуда придется тебе у печи попариться.

- Не понял, - удивился Ярик. – Ты, что, меня в рабство решил упаковать?

- Что-то вроде того, - утвердительно кивнул Фёдор. – Хоть раз в жизни ты всё-таки долг вернешь. Чтобы правда твоя повесомей стала. А иначе ведь получается, что ты просто кидало и балобол.

Настороженно подступив к товарищам, Антон и Тихон в тревоге замерли, ожидая любого, в том числе, и кулачного продолжения возникшего диалога.

Только Ярик вдруг вытянулся по струнке и, приложив правую руку скошенным козырьком к виску, с иронией отчеканил:

- Есть, господин начальник! Слушаюсь, господин начальник! Раб Ярик к отработке долгов готов!

- К пустой голове – руку не прикладывают, - спокойно ответил Федор и первым двинулся вдоль прохода к железной двери в притвор.

Облегченно переглянувшись, Антон и Тихон двинулись вслед за ним. Направляясь вослед за всеми, Ярик выкрикнул через головы Тихона и Антона:

- Только учти, Федос, рабов в Египте начальники их, скопцы, пивком каждый день поили!

- Ага, - открывая железную дверь в притвор, спокойно ответил Фёдор. – Но только после работы.

По длинному арочному проходу между старинными арочными дверьми поспешала крепкая, сорокапятилетняя женщина в черном, ниже коленей, платье, в черном платочке на голове и в длиннополом вязаном кардигане. Это была главный бухгалтер храма, - Безлик Людмила Павловна. Добежав до последней двери в тупичке прохода, она на секундочку задержала руку, уже поднятую для стука. Но, после короткого размышления всё же решительно постучала.

Стоя на коленях, перед старинными писаными иконами, в подсветке лампад и множества восковых свечей, Старец смиренно молился Богу.

На стук, донесшийся из-за двери, он лишь рассерженно оглянулся и снова продолжил молитвословить.

В ту же секунду дверь у него за спиной открылась, и в келью, к настоятелю, просочилась Людмила Павловна.

Старец вздохнул, скукожился, но всё же переборов возникшее раздражение, тихо, смиренно сказал бухгалтерше:

- Людмила Павловна, я же просил Вас, кажется: когда я молюсь, никаких дел.… Потом!.. – сухонькой белой ручкой отмахнулся он от вошедшей.

Однако Людмила Павловна, должно быть, впервые в жизни проявила непослушание. Подступив вплотную к коленопреклоненному у икон священнику, она сухо, без всякого пиетета, выдала:

- «Светлояр» обанкротился.

- Как обанкротился? – снизу вверх посмотрел на неё священник и, отложив на ковер Евангелие, принялся подниматься.

- Все храмовые, а так же Ваши личные сбережения одним местом накрылись, батюшка, – объяснила ему бухгалтер.

- Быть не может! – взволновано прохрипел священник. – Я же вчера только с Ярославом Федоровичем созванивался, и он мне клятвенно обещал, что никаких инфляций в ближайшем времени не предвидится!?

- Так, это – вчера… - кривенько усмехнулась Людмила Павловна. – А сегодня Вы – нищ и гол. Как… настоящий старец.

- Вы, что, издеваетесь надо мной? – обиженно проронил священник.

- Больно надо, - тряхнула плечом Людмила Павловна. – Не в моих правилах нищих и калек пинать. Действовать надо! Действовать! Причем – немедленно! И по пунктам!

- У Вас, что же, и план уже вызрел? – искренне удивился Старец.

- Хороша бы я была главный бухгалтер храма, если бы у меня на каждый пожарный случай не было бы своего в запасе огнетушителя! – победоносно хмыкнула Людмила Павловна и деловито, с вескостью, изложила: - Во-первых, Вы сдаете в аренду Ваське Гусю просфорню….

- Как сдаю? Мою храмовую просфорную? – насторожился Старец. – Да ещё – кому, Ваське Гусеву?! Этому негодяю, который меня, своего бывшего духовника, и в грош не ставит?!

- Придется смириться, отче, - укротила Старца Людмила Павловна. – Васька – единственный претендент. А в наше шальное время, когда спонсоров уже нет, а прихожане – нищие, это наш с Вами, батюшка, первый и последний шанс.

В утопающем в зелени уголке двора, за длинной витой аллеей из алых и белых роз, располагалась одноэтажная, похожая на барак просфорня.

Пропуская толстенького мужчинку в черном полувоенном френче за разбитую дверь, в прихожую, Старец услужливо улыбнулся:

- Прошу Вас, Василий….

- …Фёдорович, - строго выдохнул Васька Гусь и, первым пройдя за дверь, глубокомысленно подытожил: - Давненько я здесь не хаживал. О, та же мучная пыль. И даже гвоздик тот же, - указал он на вбитый в простенок гвоздь с висящей на нем запыленной курточкой. – Только я на нём джинсы вешал.

- Да, да, - кисленько улыбнулся Старец и, попытался как можно быстрее провести Толстячка мимо смятой, в пятнах от чая, простыни, отделявшей довольно узкий, заваленный окаменевшими кусками теста коридор от жилого угла просфорни. – Здесь они чай в перерыве пьют…

- И не только чай, - всё-таки заглянув за простыню, достал Толстячок из ведра для мусора пустую бутылку из-под «Кагора».

Священнику поневоле пришлось заглянуть за простынь. Он увидел там небольшую комнатка с двухэтажными нарами вдоль стены и кухонным столом у нар. На нарах лежали грязные, скрученные в тюки постели. Всё ж стальное пространство комнаты, - на столе, под столом, под нарами, а так же под троицей колченогих стульев, - было завалено целлофановыми мешками, пакетами из-под пряников, пластиковыми бутылками, огрызками хлеба, яблок, апельсиновой кожурой, газетами. Так что, при виде такой замусоренности, Толстячок не сдержал застарелой злости и победоносно крякнул:

- А когда-то Вы меня отсюда за один несчастный окурок «Мальборо» выперли! А теперь, значит, даже винище можно?

- Это – «Кагор» - церковное вино, – как умел, оправдался Старец и перевел разговор на другую тему: - Василий Фёдорович, пройдемте в рабочее помещение….

- Церковное вино, - направляясь за Старцем дальше, хмыкнул Василий Гусев. – Да за такой Содом я на своих просфорнях всю бригаду в момент бы выпер. Выпекать тело Христово в такой грязище – да это же уму непостижимо!

Направляясь по коридору к пластиковой двери, из-за которой всё громче и всё пронзительней доносились прерывистый рев раскатки и дробная, вторившая ему, пулеметная дробь нарезки, Старец сконфуженно оправдался:

- В Вашем возрасте, насколько Вы помните, я тоже был за идеальный порядок и дисциплину. Но времена меняются. И сейчас я уже не тот. Видимо, на покой пора? Приятно, что я отдаю просфорню в надежные благочестивые руки. Только Вы уж, Василий Федорович, не разгоняйте мальчиков. Все они – беженцы с Украины. Ребята хорошие, молодые, работают с огоньком. А при правильном руководстве, надеюсь, и с чистотой исправятся.

И он услужливо приоткрыл перед бывшим своим просфорником дверь в рабочее помещение.

Толстячок удовлетворенно потупил очи и, явно польщенный таким приемом, победоносно вошел за порог просфорни.

Грохот раскатки и стук нарезки тотчас же поутихли. И из глубины убеленной мучною пылью приземистой комнатушки с тремя дымящимися печами, с длинным разделочным столом и с раскаточною машиной у настежь распахнутого окна на Старца и на нового владельца просфорни спокойно взглянули разгоряченные, в мокрых от пота футболках Ярик, Антон, Фёдор и Тихон.

В темноте, за настежь открытым окном просфорной, громко поскрипывала калитка. Внутри же едва-едва освещенного помещения четверо молодых парней, так и не переодевшись после работы, устало переговаривались.

Сидя возле раскатки, с кружкой дымящегося чая в руках, Ярик с досадой хмыкнул:

- Вот она – Церковь Божия! Вместе с просфорной как крепостных новому пану сдали. Хоть бы спросили, что ли: а хотим ли мы к этому дяде Васе? А может, мы не хотим?

- Слушай, Ярик, - скривился Фёдор, – а тебе-то какая разница, у кого ты долги свои отрабатывать будешь: у Старца или у дяди Васи?

- Э, нет! – поднял вверх указательный палец Ярик. – К вам в рабство я сам пошел. А тут со мной, как с подтиркой: взяли за шкибрики и подтерлись. Со мною так не прокатит.

- Ну, тогда дранг на Сумы, и – на войну, - впроброску напомнил Федор.

- Зачем на войну? – улыбнулся Ярик. – Я и в Москве пристроюсь. Женюсь, вон, на Тишкиной однокласснице. Или к Ромке, звукооператору твоему, в курьеры пойду наймусь. Он, между прочим, мне уже предлагал, когда мы последний твой рэп замачивали.

- По пьянке чего не скажешь, - устало отметил Федор. – А что он тебе по трезвянке скажет, это ещё вопрос! Москвичи любят на терках благотворить. Да мало кто слово держит. Короче, мнение Ярика мы услышали. Теперь хотелось бы вас послушать? – взглянул он на Тихона и Антона.

- По-хорошему мне давно уж домой пора, - тихо сказал Антон. – Мать практически не встает. А я на сиделку тут зарабатываю. Но матери не сиделка нужна, а я. Вот и поеду к ней. Перед смертью хоть пообщаемся. Слава Богу, деньжат мало-мало поднакопил. На полгода, надеюсь, хватит. А там, если мать потянет, решу, как мне дальше быть.

- А если всё-таки на войну тебя загребут? – напомнил Антону Фёдор.

- Не загребут, - спокойно сказал Антон. – По закону человек, ухаживающий за престарелым родителем, от срочной службы освобождается.

- Законы меняются, - напомнил Федор и обратился к Тихону: - Ну а ты чего скажешь, Тиша?

- Так я-то вообще москвич, - подал тонюсенький голос Тихон. - Мама меня в один миг пристроит. Она и так не раз уже намекала: какого хрена я за копейки на этих попов горбачусь? Ну, раньше я отвечал: романтика, папины земляки собрались, парни классные, то да сё…. Ну а теперь, после этой вот передачи, и что я ей возражу? Романтику Старец нам обломал. А бабки рубить по легкому на маминой фирме намного проще. У неё хоть оклад достойный. С годик-другой по Турции почелночу, глядишь, и на тачку подзаработаю. А там и семью заводить пора. Я как раз Свято-Тихоновский закончу. Найду себе попадью, пузцо отращу, бородку.… Ну и будут мне захожане ручку с поклончиком лобызать. Скучно, конечно, но что поделаешь: лучше уж так, чем вечно у печек париться.

- Понятно, - кивнул Фёдор и, поднявшись со стула, вновь обратился к Ярику: - Ну, вот, Ярик, я больше и не бригадир. Сегодня, правда, у меня дела. Зато завтра, если не возражаете, можно собраться в складчину и посидеть где-нибудь в «Граблях»?

- Зачем в «Граблях»? – возразил Тихон. – Моя мама давно вас всех в гости к нам поджидает. Так что и складываться не надо. Водки и пива у нас навалом. Маме клиенты её несут, за то, что она им в Турции квартиры дешевые подбирает. Ну, а готовит мама намного лучше, чем в каком-нибудь гребаном ресторане.

За окном строительного вагончика белел в ночи уже знакомый храм, снизу подсвеченный расходящимся к небу лучом прожектора.

Внутри же продолговатого помещения, пока Фёдор расстилал на полу матрац, отец его, пятидесятилетний храмовый садовник, Сергей Петрович, сидя на стуле, перед столом с ноутбуком и со стоящим рядом с ним фотопортретом тридцатипятилетней красивой женщины, - назовем её, скажем, Русоволосая, - поливая бесчисленные горшки с рассадами цветов, фруктовых деревьев и овощей, спокойно заметил сыну:

- Мне кажется, вы поступаете опрометчиво. Бросать работу при храме только потому, что у просфорни поменялся хозяин, мягко говоря, не правильно.

- Папа, ну, нас же, как крепостных, из одних рук в другие сплавили? Это же – унизительно! Как ты не понимаешь?

- А я и не знал, что ты, оказывается, на батюшку здесь работаешь? Думал, ты Богу служишь, - спокойно ответил Сергей Петрович. – Эх, мальчики, мальчики. Когда же вы повзрослеете? Просфорня – святое место, где хлеб особенный выпекают, который на литургии пресуществляется в тело Христово. Что может быть выше этого?! Вы ведь понятия не имеете, по какой причине наш настоятель вынужден был передать просфорню в чужие руки. Думаете, такие решения так легко принимаются?

- Бабки, - снимая брюки перед тем, как отойти ко сну, без раздумий ответил Федор. – Машины, загранпоездки.… Всем и всегда нужны мани-мани, много зеленых хрустящих бабочек!

- Боюсь, что ты ошибаешься, - тихо ответил Сергей Петрович. – Наш настоятель – человек пожилой. И ему эта внешняя мишура, - машины, загранпоездки, - давным-давно уже надоели. Если вопрос стоит, действительно, о деньгах, то деньги ему нужны исключительно на зарплату нам, тем, кто работает в храме, да на сам храм: на реставрацию икон, на пошив и на обновление облачений…

- Да, ладно… - взбивая подушку, понимающе отмахнулся Федор. – Что я – слепой, не вижу, как он садится в свой мерседес. Какие ботинки носит. Крокет Джонес! Штука баксов за пару. Не хотел?!

- Может и так, - улыбнулся Сергей Петрович. – Я в фирмах не разбираюсь. Но я знаю наверняка, что человек, который уйдет из храма, обязательно вляпается в засаду намного страшнее той, из которой он убегает. Претерпевший же до конца – спасется. Предлагаю тебе проверить справедливость этого утверждения. Пускай твои друзья, как хотят, расходятся…. А ты оставайся на старом месте. И через годик-другой посмотрим, кто из вас прав окажется.

- Папа! – вскочил с постели Федор. – Да меня же запрезирают! Скажут, что я предатель: испугался и предал всех! Ярик и так, вон, уже считает, что Москва меня полностью раздолбала и превратила в «скучного, ничтожного бригадиришку». А если я остаюсь у Васи, да они же меня и за пацана-то считать не будут.

- А тебе, что, важно, перед друзьями порисоваться или жизнь выиграть? - включая электрочайник, спокойно спросил отец. – Показать свою крутизну, а затем захлебнуться в ложке с помоями; или все-таки состояться, как человек, как рэпер?

- Ты же не любишь рэп! – буркнул в досаде Фёдор и мягче уже добавил: - Считаешь, что это не наши ритмы.

- Да, не наши, - согласился Сергей Петрович. – Загляни в Википедию: лучшие рэпы – дословные магические заклинания шаманов племени Вуду. Явный, ничем не прикрытый сатанизм. Но я надеюсь, что ты повзрослеешь, и от модного ныне рэперского речитатива, в конце концов, перейдешь к настоящей духовной поэзии. Быть может, напишешь хорошую русскую песню.

Глава №2: ФЛЕЙВА(flave) – Тусовка, компания, группа или лейбл.

Из-за входной двери послышалась мелодичная трель звонка.

Толстая рыхлая, с тремя висящими подбородками, мать Тихона, Наталья Ивановна, враскачку, пошла открывать её. Сам же Тихон и его пышногрудая одноклассница в модно разодранных на коленях джинсах, с небольшою татуировкою на плече, остались стоять у открытой двери гостиной.

Щелкнув многочисленными цепочками, мать Тихона распахнула входную дверь.

За порогом стояли Антон и Ярик.

Суя хозяйке квартиры небольшой букетик невзрачных роз, Ярик сказал задорно:

- Добрый вечер. А это – Вам!

- Тамара! – обернувшись назад, к однокласснице Тихона, подозвала её к себе Наталья Ивановна. И пока Тамара, развязной походкой, с ленцой приближалась к ней, Наталья Ивановна, так и не взяв цветов, указала кивком головы на Ярика: - Полюбуйся, каков «герой». Нарвал роз у меня на клумбе, и мне же их и дарит. Нет уж-ки, дорогой мой Ярик, подари-ка их лучше своей невесте. А заодно уж и познакомьтесь. Это – Тамара, соседка наша; а это – тот самый Ярик, что в переводе с хохляцкого – Ярослав. Кстати, наглец ещё тот, крутейший! Да и блудлив, как кот. Так что бери его сразу в руки. Иначе потом горя не оберешься.

Широкая, добродушная ухмылка, с которой Ярик протягивал розы хозяйке апартаментов, тотчас сползла у него с лица. И он уже с постной миной, суя розы Толстушке в джинсах, растерянно-удивленно пролепетал:

- Ярик, - и, обращаясь к Наталье Ивановне: - А как Вы узнали, что это Ваши розы?..

- Так я ж их сама сажала! И пару лет выхаживала! Вот, когда родишь своего ребенка, да не поспишь за ним пару месяцев, я у тебя спрошу: узнаешь ты его или нет? Ладно уже, проходи в гостиную. А Вы, насколько я понимаю, Тошик? – пропустив Ярика за порог, обратилась Наталья Ивановна к застывшему за дверью Антону. - А где же Ваш легендарный бригадир, рэпер Федос? – оглядела она лестничную площадку.

- Мама, так я же тебе сказал: Фёдор наш «приболел», - появляясь из-за спины, напомнил Тихон.

- Жаль, - пропустив Антона в прихожую, закрыла входную дверь Наталья Ивановна. – Я почему-то думала, что он всё-таки «выздоровеет». Прощальный ужин как-никак.

- Для кого прощальный, - с гостиной заметил Ярик. – А для кого и обличительный. Федос остается работать на дядю Васю. Был рэпер, а стал – ничтожество. Стыдно людям в глаза смотреть. Вот он и приболел.

- Ярик, не кипишуй, - тихо сказал Антон. – Ещё неизвестно, чем мы закончим.

- Ах, так всё-таки «закончим»! – победоносно отметил Ярик, – Понятное дело, рэп и трусость – две вещи несовместимые. Предатели звездами не становятся.

Антон лишь вздохнул с досадой и, опустив глаза, прошел мимо Ярика, в гостиную.

В большой и светлой гостиной, за хорошо сервированным, ломящимся от яств и напитков столом, докладывая в тарелку с картошкой курицу, мама Тихона улыбнулась:

- Вы всё-таки молодцы! Правильно поступили! За копейки на этих козлов корежиться, ночами не досыпать, а они вас, как шкафчики, будут двигать? Нет уж-ки, извините. Сами на себя работайте: «старцы Божие»!

- Ну, Вася, допустим, совсем не старец, - тихо сказал Антон. – Он такой же, как мы, просфорник. Только сумел подняться.

- Вы тоже ещё подниметесь, - успокоила парня Наталья Ивановна. – Тишка, вон, через девять дней в Анталию улетает. Я уже и билет купила. Вместо меня повезет клиентов, попробует стать риэлтором. Хотя, что там попробует, станет. Я тоже ведь телередакторшею была. Но, когда жизнь скрутила, даже не поняла, откуда что и взялось. Перестроилась и – вперед. За год стала ведущим специалистом по купле-продаже турецкой собственности. А у Тихона мой характер. Да и дело уже налажено. Скажем, за два дня поездки к Средиземному морю, он получит от меня вашу трехмесячную зарплату. Неужто, плохо? А там, если кто захочет, я и его пристрою.

- Я хочу! Я! – поднял руку Ярик. – Можно, я следующим на очереди.

- Да ты женись вначале, - слегка покосясь на соседку Ярика, косоглазую, всю в угрях, толстушку с огромным бюстом, выдохнула мать Тихона; и пока Ярик, с кисленькою улыбкой поглядывал на Тамару, продолжила повелительно. – Стань москвичом. Получи гражданство. И вот тогда, почему б и нет? Мы всех вас попробуем в люди вывести. А ты, как, Антоша всё же домой едешь, маму свою докармливать?

- Домой, - просопел Антон, накладывая в тарелку аппетитный салат из спаржи.

- Ну, правильно, - согласилась с ним мама Тихона. – Докормишь до смерти маму и подъезжай в Москву. Мы и тебе подберем невесту. Здесь одиноких девушек – пруд пруди. Мужиков стоящих дефицит.

Под невнятицу голосов и постукиванье посуды, долетающих из гостиной, в прихожую вошел крепкий, приземистый бородач в очках с очень толстыми линзами. Это - отец Тихона, муж хозяйки апартаментов, сорокапятилетний «дядя Вова». Скромно разувшись возле двери, он босиком проследовал по паркету в ванную. И, тщательно вымыв под краном руки, с видом сурового древнеримского патриция пару-тройку секунд любовался своим отражением в роскошном овальном зеркала.

Правда, когда из гостиной долетел вдруг громкий и дружный смех, дядя Вова мгновенно сник: растерянно замигал и воровато оглянулся на дверь в прихожую. Словом, из древнего римлянина-патриция превратился в один момент в самого обычного, во всем и всегда сомневающегося интеллигента. И уже с глумливой ухмылочкой на губах быстрой разлапистою походкой двинул на голоса, доносившиеся из комнаты.

За крытым белой крахмальной скатертью, но уже потерявшим первоначальное изящество, с разнобоем полупустых бутылок и початых закусок столом продолжалось праздничное застолье.

- Эх, Ярик, Ярик, - накладывая в тарелки по огромному слоеному куску торта, пожурила Ярика Наталья Ивановна. - Не успел лишнюю рюмку выпить, сразу же и заврался.

- Да это он от смущения! – весело рассмеялся Тихон. – Не каждый же день его сватают за москвичку. Вот он и ошалел от счастья.

Ярик лишь просопел, с насмешливою ухмылкой поглядывая на свою невесту, которая, позабыв обо всем на свете, с жадностью запихивала себе в рот увесистый кусок торта.

При виде вошедшего в комнату дяди Вовы, Наталья Ивановна, не прекращая раскладку кусков торта по тарелкам, поинтересовалась:

- Привез?

- Ах, да, - встрепенулся муж и, достав из заднего кармана брюк немного скомканный файл с бумажкой, протянул его через стол, супруге.

- Я же тебя просила! – слегка расправляя файл, подосадовала Наталья Ивановна.

- Так я, пока руки мыл… – проурчал в оправдание дядя Вова и перевел разговор на другую тему: - А где же Федя? Я думал, они с дядей Сережей явятся. Давненько мы с ними не собирались…

Хозяйка апартаментов, аккуратно расправив файл, сунула его в папочку, которую положила на полку с книгами, в старинный дубовый шкаф. Тихон же в это время сквозь гул голосов пояснил отцу:

- Федя приболел. А, если честно, то он остается работать на дядю Васю. Так что им с дядей Сережей с нами не пути.

- Узнаю Сергея Петровича, – снисходительно улыбнулся дядя Вова. – Он и в лимите ершистым был. Отчего и прописку не получил. А уж, когда к православию прилепился, то тут и совсем опух. Прошлым летом, я, пожалев его, предложил ему поработать в фирме у нашей мамы. Так он, знаешь, что заявил? Я, говорит, храм на мамону не меняю. И тебе не советую. Ужчина не должен на жену работать. Иначе она его уважать не будет. А это – конец семье. Короче, в сегодняшнем их демарше явно видна рука «всероссийского праведника» - Сергея Петровича.

- Потому от него и жена ушла, – вздохнула Наталья Ивановна. – Уперся, как идиот, и голым задом своим кичится! А спроси у него: ну, а что плохого, когда люди живут в достатке: с дачей, с машиной, с квартирой в Турции, и при этом - благочестиво?! Неужели же православие заключается только в том, чтобы каяться да смиряться перед любым уродом!? Бред какой-то! Да, безусловно: богатому тяжело войти в Царствие Небесное, кто спорит? Ну, а бедному, что, легко? С завистью-то своею? Тут никакой вагончик с садиком не помогут! Но ведь можно и здесь по-людски прожить, и там себе место вымолить. На сытый желудок молиться легче. И на душе спокойней.

Дядя Вова лишь просопел и, выражая полную солидарность со своей супругой, благочестиво потупил очи.

В это время, сосед его по застолью, Ярик, с пьяным вызовом просопел Тамаре:

- Ну, что, невеста, пойдем, покурим?

- Пойдём, женишок, покурим, - приняла вызов Тамара.

И они оба, слегка пошатываясь, вышли из-за стола.

- Ярик! – пригрозил Тихон вдогонку другу. – Тамару не обижать!

- Пусть только попробует, - жуя жвачку, с вызовом выдохнула Тамара и, потрясая голым, выпирающим из-под тенниски животом, направилась вслед за Яриком к выходу из гостиной.

В сумраке лестничной площадки Ярик умело набил «косяк» и, раскурив его, с ухмылочкой протянул Тамаре:

- Плиз.

- И вам не хворать, - выдохнула Тамара и, глубоко затянувшись толстенькой «беломориной», томно прикрыла очи. В следующую секунду она вдруг сплюнула папироску и, крепко схватив Ярика обеими руками за уши, притянула его к себе и смачно поцеловала в губы.

В продолжение этого поцелуя Тамара сунула поднятое колено Ярику между ног и, властно взяв парня за руку, положила его ладонь на свою колышущуюся, как студень, ягодицу.

Казалось, судьба Ярика предрешена. Однако Тамара вдруг резко взвизгнула и, отпрянув от парня, схватилась двумя руками за перекошенный болью рот:

- Ты, что, делаешь, идиот!? Козлина вонючий! Скот!

На её ор, с более высокого лестничного пролета, громко стуча каблуками по бетонным ступеням лестницы, примчались глумливо хихикающий в ладошку Тихон и явно смущенный, оглядывающийся по сторонам Антон.

- Так я же хотел как лучше, - оправдался перед Тамарой в момент протрезвевший Ярик. - Так в Голливудском кино кусаются. Для возбужденья перед сексом.

- Какой с тобой секс, баран?! – раздраженно выкрикнула Тамара и, растирая кровь по пухлым щечкам и подбородку, налетела уже на Тихона: – Ты зачем ко мне этого дурика притащил? Нашел женишка мне, на хрен! Ладно, ты-то – молокосос! Но от тети Наташи я такой подставы не ожидала.

Потрясая тремя волосатыми подбородками и с достоинством выставив перед собой живот, вслед за Тихоном и Антоном с верхнего лестничного пролета спустилась Наталья Ивановна.

- Спокойно, Тома, не горячись. Сейчас мы с ним разберемся, - сказала она соседке и налетела впотьмах на Ярика: - Ты чего себе позволяешь, хохол вонючий? Здесь тебе не Сумы! За такие знойные поцелуйчики можно ведь и под суд пойти.

- Сумы тут ни при чём, - спустился вслед за супругою дядя Вова. – Просто Ярик капельку перебрал. Вот и не рассчитал с устатку. Но сейчас он пришел в себя и извинится перед Тамарой… Правда же, Ярик, ты извинишься?

- Да на хрена мне его извинения, - выкрикнула Тамара. – Он мне губу практически прокусил! Куда я с такой губищей!? Спасибо Вам, тетя Ната, уважили с женишком.

И она, прижимая ко рту окровавленный носовой платок, стремительно побежала вверх по ступеням лестницы.

- Тома, вернись! Тамара! – выкрикнула ей вслед Наталья Ивановна, но так как соседка её по дому так и не остановилась, то женщина, повернувшись к сгрудившимся перед ней мужчинам, зло, с раздражением, заявила:

- Ну, что, замкадыши ненаглядные, потешили своё мужское эго?! В этом укусе - вся ваша суть! Не понравилась девушка, отойди. Езжай себе на истоки. И кусайся хоть с сколопендрой. Так нет же, он тут нагадит. Причем людям, которые ему только добра желают. А ради чего, спроси? Так он ведь и сам не скажет! Просто: Нэ можу зъйсти, так хоть понадкусую напоследок! Дикий хохол, завистливый! А ещё правдоруба из себя корчит!

Из глубины погруженного в темноту двора доносился далекий грохот отбойного молотка и едва слышный зуд подвывающего ему асфальтоукладчика. На пороге же дома, у небольшой самодельной клумбы с кустами поникших роз, курили Антон и Ярик, Тихон и дядя Вова.

- А жена у Вас, что, типа коренная москвичка, да? – отщелкивая окурок в темень, поинтересовался Ярик.

- Какой там, - украдкой затягиваясь «бычком», подосадовал дядя Вова и объяснил затем: - Хохлушка, из-под Святошино. Понаехала вслед за мной. Да тут, в Москве, половина, если не все – такие же.

- Я почему-то так и подумал, - спокойно ответил Ярик и повернулся лицом к Антону: - Ну, что, Тошик, потопали на вокзал? К утру до Киевского дошлепаем. Посажу тебя на сумской, и буду дозваниваться до Ромки, - и, обращаясь уже к дяде Вове. – Извинитесь там за меня. Перед тетей Наташей. Да и перед Томаркой тоже. Не надо было её кусать. Но уж больно она меня завела. Своей запредельной наглостью. Повела себя как мужик. Причем, будто я для неё - не баба, а какая-то плечевая, из тех, что обслуживают по-бырому. Вот я и не стерпел.

- Понимаю, - выдохнул дядя Вова и поинтересовался: – Может, вам дать на такси, ребятки?

- Да бабок у нас хватает. Расчет вчера вечером получили, - объяснил дяде Вове Ярик и первым сошел с крыльца. – Просто, мы любим с Тошиком бродить по ночному городу. Да и пробздеться не помешает.

И они на пару с Антоном, помахав на прощание дяде Вове с Тихоном, прошли в полумрак двора, откуда по-прежнему долетали то дальний, чуть слышный треск отбойного молотка, то гуд и дребезг асфальтоукладчика.

Треск отбойного молотка на мгновение заглушил собой все остальные звуки. Взламывая асфальт, пика отбойного молотка крушила перед собой практически новую автостраду.

Скрежеща лопатами по асфальту, одна бригада армян срывала старый покров с дороги; тогда, как в метрах пяти за нею шла другая бригада таких же точно, хорошо загорелых, в комбинезонах, серумов и, освещенная фонарями и фарами асфальтоукладчика, укладывала свежий асфальт на место только что сорванного.

Бодро шагая по обочине автострады, мимо вкалывающих рабочих, Ярик сказал Антону:

- А может, всё-таки не поедешь? Тут, видишь, какая прана! И ночью, и днем кипеж! Всюду возможности открываются! А в Сумах – тоска зеленая. В восемь на улицах ни души. Подохнешь со скуки, Тошик! Давай, оставайся, а? К Ромке в курьеры впишемся. Квартиру на пару снимем. И заживем, как люди! Как белые, белые, белые… - запел он, с восторгом и куражом поглядывая на друга.

Опустив голову, Антон с грустинкою улыбался. По всему было видно, что он в Москве не останется, а уедет к себе, на родину. Но он ещё ничего не ответил Ярику, как вдруг чья-то крепкая мужская рука схватила Ярика за предплечье; и замерший возле знака «Проход воспрещен!», на самом краю глубоченной ямы толстый усатый сутрапьян в синей, с серебряными полосками, униформе, попридержав парня, с легким кавказским акцентом предупредил:

- Осторожней, ахпер! Шею сломаешь.

Глава №3: МИКС (mix) — несколько музыкальных произведений (треков), выстроенных в непрерывную последовательность. Как правило, миксы составляются диджеями из схожих по жанру треков. В среднем, длительность микса колеблется от 25 до 74 минут.

С громким протяжным ревом суперсовременный авиалайнер стремительно пробивался сквозь толщу белых клубящихся облаков. Когда же тучи вокруг самолёта рассеялись; и за стеклами иллюминаторов открылась ясная, пронизанная косыми солнечными лучами, небесная синева; неспешно войдя в салон, высокая стройная стюардесса в строгом сером костюме, с шапочкою-пипеткой на голове с улыбкою обратилась к замершим на сидениях пассажирам:

- Наш самолет, набрав положенную высоту, направляется из Москвы в Анталию. Можете расслабиться и расстегнуть ремни.

Модно постриженный и с иголочки приодетый Тихон, расстегивая ремень, мельком взглянул направо. Рядом с ним располагалась довольно хрупкая молоденькая Блондинка в полупрозрачном белом пуловере и модно разодранных на коленях джинсах. Далее, за блондинкой, сидел толстый, поросший черными волосами турок. Его расплывшаяся по креслу, сгорбленная фигура внушала подспудный страх и невольное отторжение. Особенно, это стало заметно, когда длинноногая проводница подвезла по проходу между сидений небольшую хромированную тележку со всевозможными прохладительными напитками. С каким изяществом, культурно топыря пальчик, изо всего многообразия соков и вин Блондинка выбрала небольшой пластиковый стаканчик с апельсиновым аперитивом и тактично, крошечными глоточками, стала его пить. И как грубо, схватив с подноса граненый стакан с водой, Турок в один присест выхлебал эту воду. Поневоле заметив разницу, Тихон и Блондинка снисходительно переглянулись.

А вот уже, размахивая над головой оранжево-черным зонтиком, Тихон выкрикнул в толчею народа, спускавшегося по траппу из только что приземлившегося «Боинга» на бетонку:

- Кемпинг «Розовые ключи»! Кто в «Розовые ключи», подходите ко мне, пожалуйста!

Как ни странно, но длинноногая худенькая Блондинка, точно так же, как и её неприятный сосед по салону – Турок оказались в группе людей, сгрудившихся вокруг Тихона.

Когда же поток пассажиров схлынул, а вокруг Тихона собралось человек двадцать москвичей и Турок, Тихон, по-прежнему бойко размахивая над головой оранжево-черным зонтиком, с видом бывалого проводника-риэлтора повел окружавших его людей вдоль по длинному арочному проходу к выходу из аэропорта.

Потом те же люди с Тихоном во главе расселись в микроавтобусе, на сиденья.

И через миг-другой началась увлекательная поездка по Анталии к побережью. За огромными окнами с приспущенными на стекла шторами замелькали кусты, деревья. Красно-желтые сопки, увенчанные двух- трехэтажными зданиями у подножья пологих склонов, вскоре сменились горными перешейками, изрытыми глубокими извилистыми оврагами с поблескивающими на дне их реками. Иногда впереди автобуса возникала стремительно надвигающаяся гора, и тогда маршрутка, нырнув в туннель, некоторое время ехала в глубокой, почти непроницаемой темноте.

Сидя у передней дверцы автобуса, лицом к водителю, Тихон рассказывал в микрофон:

- Мы приближаемся к одному из чудеснейших уголков мира. Анталия. Средиземноморье. Двести шестьдесят восемь солнечных дней в году. Бесконечные апельсиновые сады, пальмы, розы, - рай на земле и только.

И, действительно, словно бы в подтверждение его слов, за окнами микроавтобуса, в зелено-бурой чаше сравнительно невысоких гор, вскоре блеснуло на солнце море.

Поворот вдоль извилистой автострады, нырок в черное зево стремительно приближающегося туннеля. И вот уже извивающаяся гирлянда светящихся фонарей в глубине туннеля резко сменилась узкой тенистой улочкой с бетонными новостройками за решетчатыми заборами, увитыми, где гортензиями, где розами.

Здесь автобус мягко остановился.

Окруженный группой неспешно выбравшихся из салона маршрутки пассажиров, Тихон вошел за резную калитку, в тенистый вечнозеленый парк. И, пройдя по аллее между цветущих яблонь, вскоре оказался перед пятиэтажным стеклобетонным домом, за распахнутой настежь верандой которого, в просветах между мандариновыми деревьями, с шумом плескалось море.

А потом был спокойный погожий вечер. И Тихон, едва-едва доплетясь коридором до нужной ему двери, рухнул в номере на тахту.

Устало поглядывая за штору, на предзакатный морской прибой, Тихон с ленивой негой надавил на кнопку переключателя телевизора.

Но как только на голубом экране возник что-то бойко рассказывающий турок, в дверь номера постучали.

- Входите. Там не заперто! – выключив телевизор, с легким неудовольствием заметил Тихон и обернулся лицом к двери.

- Можно? – вошла к нему в номер уже хорошо знакомая, длинноногая Блондинка.

- Пожалуйста, - мгновенно преобразившись, пружинисто вскочил с тахты Тихон.

– Я – присяду? – скромно взглянув на кресло, стоявшее у открытой балконной двери, улыбнулась ему Блондинка.

- Конечно, конечно, - только и смог, что ответить Тихон; в то время, как его гостья, уже опустившись в кресло, скромно поджала ноги и очаровательно улыбнулась:

- Всё прекрасно. Даже, пожалуй, слишком. Только я не могу понять, почему Ваши квартиры такие дешевые? Всё-таки, - берег моря, Анталия, пальмы в кадках. И такая дешевизна. Здесь какой-то подвох?

С наслаждением наблюдая за кукольным личиком посетительницы, Тихон расслабленно улыбнулся:

- Чай, кофе?

- Нет, нет. Я – вопрос, и - всё! – вскинулась посетительница.

- Как хотите, - включая электрочайник, глуше ответил Тихон. – Просто день был довольно суетный. Переезд. Осмотр помещений. Что-то я подустал. Так на чем мы остановились? Ах, да, почему всё так дешево? В чем подвох?

- Ну, да? – оживилась Блондинка. - Здесь какая-то тайна, да?

- Да, нет. Всё по-честному, - заливая ложечку растворимого кофе кипятком из чайника, пояснил незнакомке Тихон. – Коттеджный поселок - люкс. Море. Фруктовый сад. Рай на Земле и только. А вот цены, действительно, по сравнению с московскими довольно мизерны. А всё потому, что Турция. У них тут свои расценки.

- И никакого подвоха?

- Никакого! – отхлебнул из чашечки кофе Тихон.

Блондинка тихонько хмыкнула и тотчас слегка обмякла:

- Пожалуй, и я бы выпила кофейку. А то день был, и впрямь, насыщенный. Признаться, я так устала.

С готовностью заварив и вторую чашечку с растворимым кофе, Тихон подал её Блондинке. И именно в этот миг, когда он стоял, согнувшись, спиною к входной двери, та стремительно распахнулась, и на пороге номера возник уже хорошо знакомый, поросший черными волосами Турок.

Не говоря ни слова, он стремительно подступил к Блондинке и, зыркнув на Тихона диким взглядом, схватил девушку за запястье.

- Ой! Больно! – взвизгнув, невольно вскочила с кресла Блондинка.

- Вы что себе позволяете?! – двинулся ей на помощь слегка обомлевший Тихон.

- Молчи, мальчишка! – слегка оттолкнул его взбешенный донельзя Турок. – Наташу мою иметь? Хорошо. Поимеешь. Но и я тебя поимею!

- В смысле? – смутился Тихон. – Мы с Вашей знакомой просто поговорили. О ценах на квартиры. Она мне вопрос задала, и только. Как руководителю делегации.

- Вопрос, говоришь?! – сузились темные глазки Турка. – А почему твой стоит? – ткнул он пальцем в ширинку на джинсах Тихона. – И её джинсы влажные! Удавлю, как собаку! – удерживая Блондинку, схватил он уже и Тихона за запястье. – Или ты мне всё компенсируешь.

Когда небо за балконной дверью номера потемнело, а Тихон, съежившись, замер в одном углу тахты, а Блондинка – в другом, Турок, важно расхаживая по комнате, сдержанно отчекрыжил:

- Значит, так: перевезешь мне груз, и вали потом хоть в мездру! Мне на вас – наплевать.

- Извините, но Вы нас не правильно поняли, - попробовал возмутиться Тихон.

- Я не правильно понял? – сжав огромные кулачищи, вытаращился на парня Турок. – Да я тебя, шакаленыш, ещё в самолете прекрасно понял! Так что, давай, щенок: либо ты мне травку перевезешь, либо ваша поездка прямо сейчас, вот здесь, и закончится.

Поздней ночью, почти в непроглядной темени, обнаженная Блондинка приподнялась над лежащим на тахте Тихоном и под пение турецких цикад, доносившееся из-за открытой балконной двери, вкрадчивым шепотом сообщила:

- Да, конечно, Семир груб и ревнив, как десять Отелло вместе. Но если бы не он, то я так и сидела бы в своем Козлодрыщенске, и всякий тупой алкаш мог бы меня обозвать шалавой. А моего Андрюшеньку - байстрюком. А так, пусть я здесь и «Наташа», ладно, зато летаю на самолетах и с таким классным мальчиком, как ты, ем мандарины на Средиземном море.

- Хорошо. Я помогу тебе, - привстав на локте, погладил Блондинку Тихон. – Но только это - в первый и в последний раз. А потом мы с тобой поженимся, и будем жить честно, как все нормальные люди. Мамин бизнес, без всяких криминальных схем, вполне способен обеспечить нам достойный уровень жизни. Будем вместе летать в Анталию. И продавать здесь дешевые квартиры для москвичей. Ты, я надеюсь, не возражаешь?

- Милый! Ты такой - классный! – обняв Тихона, прижалась к нему Блондинка и, целуя его в засос, начала падать навзничь, утягивая за собой и «суженого».

В толпе пассажиров, с двухлетним мальчиком на руках и с Блондинкой, идущей рядом, Тихон направился к стойке паспортного контроля. Приближаясь к таможенникам у стойки, он, как счастливый заботливый отец, поправил на пацаненке шортики.

На мгновенье у пояска ребенка блеснул целлофановый пакетик с белым рассыпчатым порошком. Аккуратно заправив полу рубашки мальчика в дорогие, в полоску, шортики, Тихон, вместе с ребенком, улыбчиво перешел границу.

За ним проследовала и Блондинка.

Из глубины же аэропорта, несколько ироничным взглядом их переход границы проводил всё тот же знакомый Турок.

В небольшом, погруженном в сумерки помещении с несколькими рядами пустых пластиковых кресел и с небольшой деревянной будочкой звукооператора у авансцены сидел всего лишь один толстенький человек в очках. Это Гавельтов – известный рэп-продюсер.

На сцене же, перед ним, топтался Федор и, освещенный лучом софита, начитывал в микрофон:

- Хорошо бы ожить, умирая,

Пусть рядом с адом и раем…

Когда он закончил свой монолог и посмотрел на сидящего перед ним толстячка в очках, тот, не вставая с места, помедлив, сказал раздумчиво:

- В принципе, неплохо…. Но… наша аудитория – в основном молодняк: от пятнадцати до двадцати пяти. И им твои философии, извини, до одного места. Молодняк хочет действий, жару! «Рядом с адом и раем»? – да чушь какая-то! Ты их в ад за собой зови, туда, где покруче муки!

По мере того, как Гавельтов рассуждал о рэпе, его мягкий и даже пугливый взгляд, становился всё более жестким и неприветливым; а холеные белые ручки, аккуратно сложенные на небольшом животике, забегали, будто змеи, поднявшие головы из гнезда. И вот уже Толстячок вскочил, - волосы дыбом, глаза с безуменкой, - и, глядя на Фёдора, предложил:

- Гомики, лесбиянки – вчерашний день! Трансвеститы уже не круто! А давай-ка мы пол тебе поменяем! И будешь ты не Федос, а Федоска-боска, из самого ада гнилая соска!

Сидя в будочке звукооператора, Фёдор спросил у Ромы:

- И, что, это - самый крутой продюсер? А другие - в шоу-бизнес не запускают?

- Другие – во всём его слушаются, - пояснил, тупя глазки, Рома, после чего подбадривающе сказал: - Зато ты можешь читать для фанов. И на Ютуб свои ролики выкладывать. Авось какой рэп и выстрелит.

- И ты в эту феньку веришь? – размял сигарету Фёдор.

- Верю, не верю… - снова отвел свои глазки Рома. – Да я и сам иногда рэпую. И концерты даю для фанов. Правда, их у меня немного: зато они меня очень любят. И шашлыки иногда устраивают. У каждого рэпера есть свои почитатели. И у тебя они обязательно будут!

- Спасибо на добром слове, - закурив, усмехнулся Фёдор. – Рэпер для трех калек. Тоже по-своему интересно.

В будочке зазвонил сотовый.

- Извини, - сказал Рома Фёдору и, не снимая наушников, приложил айфон к одной из ушных подушечек. – Да, слушаю. О, Ярик!

Закрыв телефон ладонью, Рома шепотом сообщил:

- Ярик хочет ко мне в курьеры. Брать? Или… как ты скажешь?

- Бери, - равнодушно пожав плечами, встал со стула Фёдор.

- Но, если он против тебя попер, то, может, я ему откажу?..

- Зачем? Пусть бегает, - приоткрыв дверь из звукооператорской будочки в зрительный зал, устало ответил Фёдор. – Сирота-правдоруб завоевывает Москву. Тема.

Поздней ночью, в московском аэропорту, выйдя из-за границы паспортного контроля, Тихон с мальчиком на руках и с Блондинкой, идущей рядом, радостно пошагал прямо навстречу к матери, поджидавшей его сразу же за багажным кругом.

Мгновенно оценив возникшую ситуацию, Наталья Ивановна кривенько улыбнулась и, хватаясь рукой за сердце, начала медленно оседать на пол.

Видя это, Тихон поставил Андрюшу на пол и, с тревогой заметив спутнице: - Извини! – метнулся на помощь к матери.

Взяв сына Андрюшу за руку, Наташа насторожилась и не спеша проследовала за Тихоном.

Подхватив свою мать под руку, Тихон в тревоге пролепетал:

- Мамочка, что с тобой?!

- Воздух…. Пойдем на воздух, - хватаясь рукой за горло, прохрипела Наталья Ивановна и с такою резвостью потащила Тихона вглубь туннеля, выводившего из аэропорта на улицу, что как Наташа с сыном, так и дядь Вова, супруг Натальи Ивановны, уже подхвативший было Тихонов рюкзачок на круге, только в растерянности застыли.

Между тем, Наталья Ивановна, продолжая утаскивать сына в сумрачную глубину туннеля, прохрипела супругу, хватаясь рукой за горло:

- Вова! Скорей! Мне плохо!

Мельком взглянув на Наташу с сыном, дядя Вова метнулся за домочадцами.

Наташа поджала губки и, крепче сжимая ручонку мальчику, вернулась к своим вещам, как раз показавшимся на багажном круге.

Дядя Вова догнал домочадцев только уже в темноте, на улице. В густой толпе пассажиров, бегущих с поклажами к остановке, он настиг их под фонарем и с тревогою вопросил:

- Ната, в чем дело? Что у тебя болит?

Упорно утаскивая за собою Тихона к стоянке автомобилей, Наталья Ивановна огрызнулась:

- Душа.

- В смысле? – не понял её супруг.

Останавливаясь у сине-зеленой «Аудио», Наталья Ивановна отдышалась:

- Спасибо, сынок. Мне уже полегче.

И, с помощью небольшого электронного выключателя открыв замки сразу у всех автомобильных дверец, ныряя за руль, сказала:

- Ну, слава Богу… Садитесь. Едем.

Видя, что матери уже легче, Тихон в смущении огляделся.

В конусах света, под фонарями, кружила толпа народа. Груженные чемоданами и рюкзаками люди спешили, одни – к такси, другие, напротив, – от остановки в сторону хорошо освещенных окон железобетонного куба аэропорта.

Однако Наташи с мальчиком нигде поблизости видно не было.

Между тем, усаживаясь в салон, рядом с усевшеюся за рулём супругой, дядя Вова спросил Наталью Ивановну:

- Ната, в чем дело, в конце концов!?

- Молись, Вова. Молись, - едко ответила мужу Наталья Ивановна и совершенно иным, лилейно-слащавым голосом, обратилась к застывшему у машины Тихону: - Тиша, садись уже…. Ну, как там твой «первый блин»? Хоть один договор заключил?

Так и не разглядев в толчее пассажиров Наташи с мальчиком, Тихон присел в салон. И, всё ещё вглядываясь в толпу, сказал, ерзая на сиденье:

- Да, вот, хотел вас с невестою познакомить…. Но у тебя вдруг какой-то приступ….

- С невестой!? – оживился дядя Вова. – Это что, та самая блондиночка, с которой ты вышел из зоны паспортного контроля? – огляделся по сторонам.

- Господи,- выдохнула Наталья Ивановна и, отпустив сцепление, отъехала от стоянки: – Сыночек, закрой, пожалуйста, поплотнее дверцу. Но вы, я надеюсь, с твоей невестой телефонами обменялись?

- Конечно, - ответил Тихон. – Сейчас я ей позвоню.

- Лучше потом уже, по утру, - твердо сказала мать. – Я себя плохо чувствую. Давай как-нибудь в следующий раз ты нас с «невестою» познакомишь. Кстати, а её, случайно, не Наташей зовут?

- Мама! А как ты это поняла? По лицу догадалась, да? – удивленно воскликнул Тихон.

- Скорее уж по фигурке, - лилейно сказала мать. – Таких чудный российских девушек, блондинок с осиными талиями, турки обыкновенно всех сплошь «Наташами» называют.

- Так она тебе приглянулась!? - обрадовался Тихон и, устало расслабляясь на заднем сидении иномарки, успокоившийся, зевнул: - Ну, вот, и прекрасно. Теперь в нашем доме будут две Наташи, ты и моя жена. А ещё мой сынок, Андрюша.

- Вау! – воскликнула Наталья Ивановна и так выразительно посмотрела затем на мужа, что тот лишь сконфуженно опустил глаза и, вжимая голову в плечи, начал нервно перебирать в руке черные узелковые четки.

Утром следующего дня, присев на краю кровати со спящим на белых перинах Тихоном, Наталья Ивановна поцеловала сына в ушко. И как только тот пробудился, сказала ему, приподымаясь с койки:

- А у меня к тебе сюрприз.

- Какой ещё? – лениво потягиваясь, недовольно промямлил Тихон.

- А вот подойди к окну, сам увидишь, - подступила к окну Наталья Ивановна и широким вальяжным жестом отдернула белую бархатную штору.

В белую спальню к Тихону ровным косым потоком влился яркий солнечный свет.

Утопая босыми ступнями в высоком пушистом ворсе, Тихон, не торопясь, подступил по ковру к окну:

- Ну, и чего там? Кусты. Деревья, - сощурившись, присмотрелся он к знакомому дворику за оконной рамой. - Чья-то красная гоночная «Феррашка». А чья это? Неужто Тамаркина? Во, баба! И впрямь, как мужик, гребет!

- Какая там Тамаркина? – поцеловала Наталья Ивановна Тихона сзади, в ухо, и пояснила ему затем: - Это - твоя машина, дурашка.

- Правда, мама!? – значительно оживился Тихон.

- Тебе уже двадцать три, – спокойно объяснила сыну Наталья Ивановна. – Ты входишь полноправным партнером в моё дело. А при таком статусе у тебя просто должна быть приличная тачка.

- Мама! – наконец-то, по-настоящему обрадовался Тихон и бросился обнимать и целовать Наталью Ивановну.

- Впрочем, как и подружка, - царственно позволяя сыну прижиматься к себе и чмокать, впроброску сказала Наталья Ивановна. - У тебя должна быть девушка нашего круга.

- А Наташа, разве, не нашего круга? – насторожился Тихон.

- Увы, сынок, - печально вздохнула мать. - Наташа - это ведь не имя. Это - профессия.

- Как профессия? – удивился Тихон.

- А так, - с горечью объяснила сыну Наталья Ивановна. - В Турции всех путан Наташами называют. И с такою женой, сынок, тебе в топ-риэлторы не пробиться. Нет, нет, ты, конечно, можешь дружить с этой милой девушкой. Даже, втихую, встречаться с нею. Но вот жениться тебе всё-таки лучше на девушке «нашего круга».

Тихон несколько растерялся.

Но тут, за спиной у парня, проскрипев, приоткрылась дверь, и, решительно войдя в спальню, дядя Вова во всёуслышание заявил:

- А я лично против случайных связей! Понравилась, пусть женятся. Только серьезно, венчано. А мальчика – воспитаем.

С иронией посмотрев на мужа, Наталья Ивановна улыбнулась:

- Мне только третьего мальчика не хватает. На мою шею.

Вечером, по сотовому телефону переговариваясь с Наташей, Тихон заметил в трубку:

- Ну, была тут одна проблемка. Но мы её с мамочкою решили.

- Значит, всё остается в силе? И ты на мне женишься? – сидя в крошечной комнатке, на диване, спросила Наташа в трубку.

- Ну, в общем-то… да…, наверное, - не умея лгать, неумело проблеял Тихон.

- Ну, тогда приезжай ко мне, - решительно закинув ногу за ногу, прикурила Наташа от зажигалки. – Расфасуем товар. А завтра с утра развезем по точкам.

- А что я и дальше должен буду во всем в этом участвовать? – смущенно проблеял Тихон.

- Привет! – раздавив окурок о пепельницу, холодно усмехнулась Наташа. – Я только ввожу тебя в курс дела. А ты уж потом сам с усам. Ты перстенёк Семирчику целовал? Вот и давай, работай. Какие теперь отмазки?

Тихон съежился у себя на койке и прошептал, испуганно поглядывая на дверь:

- А откупиться никак нельзя? Сколько лимонов могла бы стоить моя свобода?

- Ну, ты и богдыхан, - улегшись на тахту, похлопала себя по ягодице Наташа. – Там слово дал. Сям, - с ленцой почесала задницу. - И от всех своих слов откупиться хочешь? Не получится, дорогой. Со мной ещё можно как-то договориться. А вот с Семирчиком не получится. Из-под земли достанет. И упакует тебя в бетон. Я однажды уже присутствовала при эдакой экзекуции. Жуткое зрелище, надо тебе сказать. Особенно для того, кого порешили забетонировать. Крики, сопли. И ковш с бетоном медленно заливает тебя в опалубку. По пояс. Потом по плечи. И только затем уже горло. Нос.

- Жуть, - содрогнулся Тихон. – Я надеюсь, ты хоть меня заливать не станешь?

- За пару лимонов зелени, пожалуй, я тебе всё прощу, - привстала с подушки женщина.

- Да ты чего!? – растеряно вздрогнул Тихон. – Откуда у мамы такие бабки?

- Ну. Тогда будешь меня периодически ублажать, - вновь прилегла на тахту Наташа. - Как паренек по вызову. У тебя это здорово получается. Короче, завтра в двенадцать около метро «Тульская». Разберемся с товаром, а тогда уже и о «любви» подумаем.

И Наташа, выключив телефон, зло и расслабленно разрыдалась.

- Мама, ты – плачешь? – сидя неподалеку, на стареньком драном коврике, перед крошечным телевизором с бегающим по экрану за зайцем волком, обернулся к Наташе сынок, Андрей.

- Нет, Андрюшенька, я смеюсь! – сквозь слезы улыбнулась ребенку мать. – Я из этого Тиши – рваный презерватив сделаю. По асфальту его размажу!

Крупный веснушчатый мужичок в порванных белых штанах до щиколоток и в грязной, с чужого плеча, футболке стремительно проскочил за открытую дверь, на просфорню.

Минуя «жилую зону» с пьющими чай товарищами, Мужичок вошел в «рабочее помещение», где прямо с порога брякнул:

- Федор, там к тебе мен пожаловал! Там такая машинка, финишь!

Троица крепких парней в футболках, - они как раз накладывали просфоры, - дружно выглянули за настежь распахнутое окно, на улицу.

Там, у аллеи цветущих лип, возле красной спортивной «Феррари», важно прохаживался под окнами облаченный в белый летний костюм и в белые туфли Тихон.

Прокалывая верхушки служебных просфор, Фёдор сухо сказал от печи:

- Пусть пока погуляет. Я пеку.

- Давай, я за тебя допеку. Беги, - метнулся к нему веснушчатый и, взяв у Федора рукавицы и длинную согнутую наколку, мечтательно посмотрел за окно просфорни: - Это же надо, такая тачка! Сколько же она стоит? Лимонов восемь, поди, не меньше! Двушка в Москве, улет! А мен-то – сморчок ещё! Видно, с предками повезло: в перестройку подсуетились. А мои – алкаши одни или колхозники беспросветные. Вот и парься теперича на печах, пока не сгниешь тут заживо.

В мокрой от пота, грязно-белой футболке с оторванными наплечниками Федор не торопясь приблизился к застывшему у «Феррари» Тихону. И на глазах у троих просфорников, зорко следивших за ним из-за распахнутого окна просфорной, тихо сказал:

- Привет.

- Привет, - протянул ему руку Тихон. – Ну, как тебе тут, у Васи?

- Нормально, - ответил Фёдор, обмениваясь с товарищем вялым рукопожатием.

- Ты больше не бригадир? – поинтересовался Тихон.

- Нет, - спокойно ответил Федор.

- А я вот с Анталии только-только, - кивком головы указал на машину Тихон. – За три дня покатушки к морю трехмесячную твою зарплату от мамочки получил. И этот Спорткар в придачу. Людям нашего круга нужно уровень свой поддерживать. Иначе продаж не будет. Посидеть хочешь? – распахнул он перед Фёдором дверцу в салон «Феррари».

- Да я не устал, - отказался Федор. – У тебя дело ко мне? Или так, пофорсить заехал?

- Присядем, - оглядевшись по сторонам, присел Тихон за руль «Феррари».

Когда Федор расположился рядом, Тихон сказал чуть слышно:

- Я, как видишь, старых корешей не бросаю. Сам мало-мало поднялся, и тебе, вот, решил помочь. За день-два поездки к морю – полугодичная твоя зарплата. Съездил, и отдыхай: пиши потом рэп, что хочешь. Как тебе промесив?

- Наркотой торговать предлагаешь, что ли? – тотчас же понял Федор.

- А хоть бы и наркотой! – пошел напрямую Тихон. – Тебе важно ведь слава, деньги, ну и - самореализация. А на просфорне - что? Пахота беспробудная. Ну, когда тебе творчеством занимать?

- Шустро ты перестроился, - с иронией улыбнулся Федор. – Богословский ещё не бросил?

- Зачем? Одно другому не помешает, - цинично заметил Тихон. – А в случай чего, отмазка.

- Умно, - улыбнулся Фёдор и выбрался из салона.

- Ну, так ты как, подумаешь? – перегнувшись через сиденье, поинтересовался Тихон.

- Да мне и на воле пока впротык, – одернул футболку Федор. – А надо будет пересидеть, замучу что-нибудь покруче. Больно уж глупо по наркоте лет десять на нарах париться. Впрочем, кому что нравится. Как говорили у папы в лимите: «красиво жить не запретишь».

Лицо у Тихона, - из вяло-бледного, с лукавинкой вопрошающего, - преобразилось в зелено-серое, злое и раздраженное. И он, подрагивающей рукою захлопнув за Фёдором дверцу тачки, потянулся рукой к рулю.

В ту же секунду взревел мотор. С визгом гоночных шин ослепительно-красное спортивное «Феррари» стремительно развернулось и отлетело за храмовые ворота.

- Три секунды разгона! – вдогонку автомобилю восхищенно сказал Веснушчатый. – Вот это моща!

- Как там просфоры, не подгорели? – появляясь в двери просфорной, спросил у него Федор.

- Нормалек, - ответил Веснушчатый и спросил: - Что за мэн?

- Да так, корешок один, - спокойно ответил Федор, вытаскивая из печи пару сгоревших просфор.

- Ну, и давай-ка за ним прицепом! Он и тебя в баблорубы вытянет! – посоветовал Веснушчатый. – Ах, Федя, Федя, какой же ты всё же не фартовый! Мне бы такого кореша, да я бы… взлетел на раз! Не так, а вот так! – показал он ладонью вначале плавный, а потом вертикальный взлет.

На столике, у печи, зазвонил сотовый телефон.

- Твой, - разочаровано сказал Федору подбежавший туда Конопатый Парень.

- Спасибо, - кивнул ему Фёдор и, подступив к столу, из пяти, лежавших там сотовых телефонов, поднял самый старенький и разбитый: - Да, мама.

Сидя в «зимнем саду», в белоснежном кресле-качалке, со всех сторон окруженная экзотическими деревьями и растениями, Русоволосая женщина с фотографии, которая стояла на столике, в вагончике у Сергея Петровича, куря длинную тонкую черную сигарету, выдохнула со струйкой дыма:

- До меня докатились слухи, что ты не прошел отбор на всероссийский рэп-фестиваль? Очень расстроился?

- Да, нет, нормально, - спокойно ответил Фёдор.

- Понимаю, - улыбнулась Русоволосая и, сбив пепел в хрустальную пепельницу, стоявшую на белоснежном круглом столе, тотчас же предложила: - А как ты насчет того, чтобы нам, наконец-то, встретиться? Завтра, к примеру, у нас на ужине будет сам Боря Гавельтов. Мы тебя приглашаем.

- Гавельтов? – поднапрягся Фёдор. – Тот самый?

- Да, рэп-продюсер – кузнец рэп-звезд, - заложив ногу за ногу, принялась раскачиваться в кресле-качалке Русоволосая. – Соломон его субсидирует. Если бы ты нас не чурался, давно бы вошел в десятку лучших рэп-звезд России.

- Даже так? – усмехнулся Фёдор.

- Ты, по словам Гавельтова, вполне сложившийся музыкант, - улыбнулась Русоволосая. - Осталось просто немножечко подтолкнуть. Соломон готов дать деньги на твою раскрутку. За ужином и обсудим детали будущего проекта.

Вокруг круглого, крытого белой скатертью, со вкусом обставленного стола, освещенного только мерцающими свечами, сидело всего лишь четверо: сухой, лет восьмидесяти пяти, седоволосый старец, Соломон Лукич; его прекрасная половина – Русоволосая; тот самый кругленький толстячок в очках, который уже однажды экзаменовал Фёдора в полуподвальном зале у Ромки, ну и сам Фёдор. Попивая из фужера шампанское, Соломон Лукич улыбнулся:

- Как видишь, мы, жиды, совсем не страшные. Это вы, христиане, почему-то решили, что если наши прапрадеды распяли вашего Иисуса, то и мы – исчадия ада, пожирающие чужих младенцев. На самом же деле мы очень тонкие и ранимые натуры. Можешь спросить у мамы. И уважаем вашего «Христа». Да, мы ничего не имеем против, что бы вы почитали одного из евреев Богом. Больше того: мы готовы помочь любому, по-настоящему талантливому и думающему художнику. Невзирая на его национальную и религиозную принадлежность. Вот ты, например, православный рэпер. Ну и пускай себе. Важно, что ты талантлив. Боря, он талантлив?

- Безусловно! – поднял куцые ручки Гавельтов. – Прослушивать бездарей меня не приглашают.

- Вот, - подчеркнул Соломон Лукич. – Ты – талантлив. И пишешь тексты, которые нам, в принципе, нравятся. «Хорошо бы ожить, умирая. Пусть рядом с адом и раем». Здорово сказано, правда же, Боря?

- Несомненно! – кивнул Толстячок в очках. – Настоящий духовный рэп. Новое слово в русском мусикийном богоискательстве.

- Вот, - подтвердил Соломон Лукич. – И мы поможем тебе занять достойное место среди ведущих рэперов современности. Я правильно излагаю, Боря?!

Гавельтов вновь кивнул.

- Мне и пол менять не придется? – с иронией усмехнулся Фёдор.

- Не пониаю, – удивленно взглянул на Гавельтова Соломон Лукич.

- Ну, чтобы круче меня подать, - ответил Фёдор за Гавельтова. - «Федоска-боска из самого ада гнилая соска», - процитировал он слова звездного рэп-продюсера.

- Да, это – шутка, шутка... – снисходительно усмехнулся Гавельтов. – Вы бы сразу сказали, кто Ваша мама.… наш разговор у Ромки сложился совсем бы в другом ключе…

- Понимаю, - улыбнулся Фёдор и, обмакнув кружевною салфеткою губы, поднялся из-за стола. – Ладно, мама, пойду я домой, пожалуй. Меня папа с работы ждет.

- Посидел бы ещё, сынок! – поднялась из-за стола и Русоволосая. – Сейчас – всего лишь половина десятого. Детское время.

- А я ведь и есть ребенок, - кротко ответил Фёдор. – Верил в Гавельтова. В Искусство. В то, что талант пробьется. А оно, вот ведь всё как оказывается. Кому-то, чтобы пробиться, пол поменять придется. А кому-то достаточно мамы – подружки очень тонкого и ранимого человека…. И всё это - при одних и тех же текстах. Как же здесь всё прогнило. Я понятия не имею, как ты могла поменять наш чудесный живой вагончик на этот холодный и сладковато-протухший склеп. Здесь даже пахнет моргом. Неужели не ощущаешь?

- Это запах хороших французских духов, сынок, - улыбнулась Русоволосая. – Просто, после папиных удобрений, он, действительно, кажется слишком приторным. Но ничего, привыкнешь. На вершинах всегда прохладно. И несколько сладковато. Только это запах не морга, мой дорогой, а – всероссийской славы.

- Видно, я не рожден для таких вершин, - с грустью отметил Фёдор. - Мне больше вагончик нравится. И запах цветов на папином огороде. Простите, если кого обидел. Счастливо оставаться, – распрощался он с иудеями и обратился к матери: - Можешь не провожать. Я дорогу домой хорошо запомнил. Чего и тебе желаю.

Неторопливо развернувшись, Фёдор несколько в раскоряку вышел из «кабинета». Соломон же Лукич и Русоволосая только переглянулись, а Гавельтов, тот и вовсе, съехав спиною по спинке кресла, устало прикрыл глаза.

В небольшом провинциальном дворике, стоя на балконе третьего этажа, Антон, сощурившись, вглядывался сквозь ветви огромной цветущей липы в тонкий солнечный лучик, с трудом пробивающийся сквозь листья.

Внизу, у вкопанного стола, «забивали козла» трое пенсионеров в майках и один восьмилетний мальчик в бейсболке на голове. Оттуда периодически долетали то громкие шлепки доминошных костяшек по доскам столешницы, то редкие выкрики мужиков и мальчика:

- Петушок.

- А мы её двоечкой.

- «Рыба».

Но вот, наконец-то, из глубины квартиры, сквозь распахнутый настежь дверной проем, до Антона донесся рассеянный женский голос:

- Тошик! Антон! Ты где?

- Здесь я, мама, - заходя за балконную дверь, в квартиру, повернулся Антон лицом к седовласой худенькой женщине, в скромном домашнем халатике и в сбившихся с ног чулках лежащей на деревянной койке, под старым персидским ковриком: – Повернуть?

Отрицательно покачав непричесанной головой, мама Антона сказала ласково:

- Позвони тете Клаве. Пусть она посидит со мной. А ты бы на речку сбегал али с друзьями куда сходил? Я ещё крепкая. Умирать долго буду.

- Мама, ну, зачем ты так? – босиком подступив к кровати, поправил Антон чулки на бледных ногах у матери. – Я просто ни с кем не хочу встречаться.

- Ну, с ребятами не желаешь, так хоть пойди, поплавай. Все интересней, чем с лучиком на балконе играться.

- Хорошо, я зайду к тете Клаве, - чмокнул маму в плечо Антон и пошагал в прихожую. – И через час вернусь.

- Можешь не торопиться, - вдогонку Антону сказала мать. – Нам с тетей Клавой в лото поиграть охота. И ещё кой о чем посплетничать. Так что часика три, как минимум, у тебя в запасе.

Вдали, на противоположном берегу реки, через огромные три трубы с шумом сливались в воду пенящиеся отходы.

На этой же стороне реки, у одной из опор бетонного, полуразрушенного моста, на небольшом пятачке песка, в густых запыленных зарослях иван-чая, загорала группка подростков, среди которых особенной худобой и белизною кожи выделялся одиноко лежащий в стороне ото всех Антон.

Мельком взглянув на свой слегка лишь порозовевший бок, Антон пружинисто встал на ноги, отряхнулся от ракушек и песка, после чего, подхватив с куста футболку и шаровары, направился сквозь крапиву, к чуть заметной в траве тропинке, ведущей по косогору, вверх.

Навстречу ему, с шортами и с теннисками в руках, крадучись спускались двое хорошо загоревших парней приблизительно того же возраста, что и он. Набегу, они успели шепнуть Антону:

- Менты. На войну гребут.

Секунду поразмышляв, Антон посмотрел вдогонку убегавшим под мост ребятам. После чего повернулся и решительно пошагал наверх.

На самой вершине речного склона, у выхода из городского парка, стоял военкомовский бобик с парочкой полицейских и с несколькими военными в униформах, лениво прохаживающимися под липами.

Когда к ним, из гущи кустов сирени, неторопливо прошел Антон, один из военных к нему приблизился, отдал честь и сказал:

- Добрый день. Военный билет при себе?

- Я в армии не служил, - спокойно сказал Антон.

- Тогда - присаживайся в машину.

Взрыхлив рукою влажные волосы на голове, Антон сказал:

- У меня отсрочка. Мать при смерти, - потянулся он к карману спортивных штанов за справкой.

- Да ты присаживайся, присаживайся, - даже не посмотрев на справку, лениво сказал военный. - В военкомате разберутся.

С той же ленивой негой, с какою с ним разговаривал Капитан, Антон аккуратно свернул свою справку вчетверо, сунул её обратно, в скомканный, целлофановый файл и, суя файл со справкой в карман штанов, не спеша пошагал к машине.

За задними дверцами бобика, в полумраке салона, сидели два паренька. Оба – призывного возраста, в футболках и в спортивных штанах с лампасами, парни с тоской и с какою-то обреченностью молча взглянули на Антона.

В это время, мимо армейского бобика, медленно, в раскачку, проковылял тощенький бритоголовый паренек с пустым невидящим взглядом заядлого наркомана.

Как ни странно, невзирая на его призывной возраст, ни один из военных либо же полицейских, лениво переговаривавшихся у бобика, даже не взглянули в сторону наркомана. Люди при исполнении вели себя так, как будто мимо машины вообще никто не прошел: они просто лузгали семечки и лениво переговаривались:

- Ну, а ты ему чо?

- Да нiчого. Зустрину без камеры, ноги в энное место повставляю.

Протянув к сидящему за окошком армейскому лейтенанту справку, Антон сказал:

- У меня мать при смерти. Вот отсрочка.

Мельком взглянув на справку, Лейтенант отложил её на горку других вещей, сложенных на столешнице, и, сгорбившись над гроссбухом, с усталостью вопросил:

- Имя? Фамилия? Профессия на гражданке?

- Слушай, лейтенант, я не вру, - спокойно сказал Антон. – Можете съездить ко мне, проверить.

Через арочное окошко в сплошной фанерной стене Лейтенант с тоской взглянул на Антона и, перейдя с разговорного русского языка - на государственный украинский, с достоинством прояснил:

- Я тобі вірю, хлопче. Але наша країна ось уже п'ятий рік веде нерівну битву з російським агресором. На південному сході, В Донецько-Луганському регіоні, вирішується доля нашої молодої держави.... І що ж нам накажеш, здатися, якщо у вас у всіх мами та тата хворі? Ні, дорогий земляче, здаватися ми не будемо. В жорстокій битві с агрессором ми відстоїм свободу и гідність нашої Батьківщини! Згадавши козацьке коріння, ми вiдбудуемо Україну и выведемо її в ранг великих держав Європи. В іншому ж випадку - нам гаплик! І тобі. І твоєї матусі. І його вмираючому батькові!

Выдав эту тираду, лейтенант, как пробитый шарик, тотчас потух и сник. И, снова сгорбившись над гроссбухом, повторил свой вопрос Антону вновь на чистейшем русском:

- Имя? Фамилия? Профессия на гражданке?

- Антон Сергеевич Поспелов, пекарь, - после секундного размышления стал отвечать Антон.

В звукооператорской будке, вручая Ярику небольшой картонный пакет, Роман назидательно пригрозил курьеру поднятым вверх перстом.

Во всем соглашаясь с работодателем, Ярик послушно кивнул в ответ. И, выскочив из полумрака полуподвала, поднялся вверх по бетонной лестнице к ржавой железной двери, выводившей из темноты в залитый ярким июньским солнцем старомосковский дворик. Мимо клумбы, аллеи лип с поскрипывающими качелями вновь испеченный курьер с пакетом проскочил под арку, в темную подворотню.

Оказавшись на людной улице, в самом центре Замоскворечья, Ярик долго кружил потом, то пробегая вместе с толпой народа по площадям и скверам, то ныряя в тенистые переулки, то ездя, зажатый людскою массой, в салоне грохочущего трамвайчика.

Выйдя на остановке из-за дверей трамвайчика, Ярик сверился с навигатором и пошагал в толчее направо, за стеклянную дверь, в метро.

Прокатившись с толпой в вагоне, он поднялся эскалатором к выходу из метро.

И, оказавшись среди высоток, в новом микрорайоне большого города, долго шагал потом вдоль широкой асфальтовой автострады, пока не свернул, наконец, в лесок, за которой торчал одинокий куб стекло-бетонной башни.

Поднявшись лифтом под самую крышу башни, Ярик отдал пакет толстячку в толстовке. И как только тот расписался на бланке о получении, Ярик, бодро простившись с ним, спустился на лифте вниз и позвонил по сотовому Роману.

Получив от звукооператора-коммерсанта дальнейшее руководство к действию, Ярик вновь поспешил к метро, из-за стеклянных дверей которого вскоре потом и вышел, - но уже подуставший, вспотевший, сгорбленный, с брезентовым желтым кубом холодильника-рюкзака за опущенными плечами.

Благо, около этой станции, за небольшой асфальтированной площадкой, начинался глубокий косой овраг, пологие склоны которого были покрыты травой и ельником. Осмотревшись по сторонам и никого поблизости не приметив, Ярик спустился по склону оврага, вниз. И, оказавшись в зарослях бурьяна с торчащими из него буграми строительного мусора, тотчас стащил с плечей ненавистный ему рюкзак и повалился лицом в траву.

Отлежавшись среди тряпья, шуршащего целлофана и скомканной пластиковой посуды, Ярик лениво извлек из-под крышки холодильника-рюкзака запотевшую бутылку с пивом. И, отвинтив небольшую крышку, блаженно отпил из горлышка пару глотков шипучего, пенистого напитка.

Он ещё не успел как следует расслабиться после выпитого, как рядом с ним, в зарослях крапивы, раздался чуть слышный шорох, и из неё показалась крупная, стриженная под ёжик, бугристая голова бомжа. Серолицый, опухший Бомж взглянул на Ярика нежно-тоскливым взглядом и, облизнув пересохшие потрескавшиеся губы, жалобно проскулил:

- Глотнуть не дашь?

Ярик с суровою непреклонностью взглянул на не прошеного гостя, но, подумав, спросил, смягчаясь:

- А заработать – не?

- В смысле? – насторожился Бомж.

- Ну, если я тебя по адресу отошлю? Сможешь снести посылочку?

- А то, - бодро ответил Бомж и с деловым, преспокойным видом юркнул рукой под крышку холодильника-рюкзака.

- Куда?! – заорал на него курьер и, вырвав рюкзак из-под руки Бомжа, взволнованно заглянул под крышку.

- Пива холодненького хотелось, - прохрипел в оправданье Бомж. – Думал, ты пиво носишь.

- Пиво носишь, - передразнил его Ярик и пристально присмотрелся к пакетам с мясом, лежащим под крышкой ящика.

Удовлетворенный увиденным, Ярик угрюмо захлопнул крышку и примирительно просопел:

– Спрашивать надо, когда по чужим холодильникам шаришься. А если бы у меня там гюрза лежала?

- Фу! Так это – мясо?! – вдруг громко воскликнул Бомж и брезгливо разжал кулак с лежащим в нём целлофаном. – Почки, что ли? – с недоумением пригляделся он к надорванному ногтем пакету: - Случайно, не человеческие?..

- Не болтай! – выхватив у Бомжа пакет, раздраженно ответил Ярик и, видя, что товар его безнадежно испорчен, отбросил его в кусты.

Бомж моментально сник и, вытирая ладонь о штанину джинс, повинно пролопотал:

- Да всё это телик долбанный. Там постоянно про органы рассуждают. Вот мне и померещилось.

- Пить меньше надо, - деловито заметил Ярик и после короткого размышления, сунув бомжу рюкзак, начиная взбираться на холм, представился: - Меня Ярик зовут. Ярослав Максимыч.

- А меня – Сан Саныч, - надевая рюкзак на плечи, бодро ответил Бомж и быстрой разлапистою походкой двинулся вслед за Яриком.

Выходя на шаг впереди Бомжа на площадку перед метро, Ярик предупредил:

- Главное, ничего не трогай. Как положили, так пускай и лежит. Иначе прогонят в шею. И будешь ты снова бомж. А я - вместе с тобой, на пару. Надеюсь, всё понял?

- Чего же тут не понять? - допивая остатки пива из Яриковой бутылки, деловито ответил Бомж. – Всё сделаю, как ты скажешь. И письмецо снесу. И рюкзачок с говядинкой. Только вопросец - можно?..

- Ну, чего ещё? – остановился Ярик.

- А, можно, я не один, а вместе со Светкой курьерить буду? – с лукавинкой подмигнул ему раскрасневшийся после подъема Бомж. – Вдвоем мы поболее адресков объездим. А значит, и больше бабок на пиво подзаработаем.

- Пиво, конечно, важно, - задумался на секунду Ярик. – Только я ведь записан как «Ярослав». А тут Ярославна явится?

- Так она у меня усатая! – тотчас же возбудился Бомж. – Бейсболку пониже. Рубашку-клеш. Никто и не догадается.

- Ладно. Зови. Посмотрим, - подумав, сломился Ярик. – Только ж смотрите мне: не воровать, не пить, не доставать болтовней заказчика. Пришел, передал, ушел. А вечером – расслабуха! Будите вместе со мною жить. У меня квартирка на Солженицына. Кроватка, правда, всего одна. Ну, да потом подкупим. Главное, с похмелухи сможете душ принять. А значит, и на рассылке будите, как огурчики. Ну, где там твоя красотка? Давай я ей тоже вводную. Да хоть по парочке адресков вы мне до вечера отобьете.

- Светка?! – огляделся по сторонам Сан Саныч. – Где ты там, мать твою?

- Тута я… - из-за ближайших кустов сирени вышла довольно крепкая прокуренная девица и, с наглою откровенностью спокойно взглянув на Ярика, пропитым голосом прохрипела: - И весь ваш базар слыхала. Так что - не надо вводных. Раздай нам товар, насылки, да денежки на проезд: всё сделаем, чики-пуки.

Ярик в последний раз на мгновение призадумался и, вытащив из кармана джинс скомканный проездной билет, сунул его Сан Санычу:

- Вот вам один на двоих покамест. В метро как-нибудь проскочите. А вечером, после расчета с Ромкой, прикуплю вам вторую «Тройку». Телефоны у вас имеются?

- А то! – потряс айфоном Сан Саныч. – Третий айфон. Фирма!

- А ну, звякни мне на мобилу. Забью ваши номера, и – хода, - достал Ярик старый сотовый. - «Что потопаем, то и полопаем». Закон джунглей.

Жарким июльским полднем, по запыленной украинской лесостепи бежали потные новобранцы. Впереди колонны, полупрезрительно поглядывая на уставших, с трудом поспевающих за ним солдат, бежал крепкий, с лихо закрученными казацкими усами, прапорщик Коваленко. Подражая сержантам из Голливудских фильмов, он то и дело покрикивал на солдат:

- Швыдшэ! Швыдшэ! Швыдшэ! Да шо ж вы такi неповороткi, - отвесил он подзатыльник пробегавшему мимо «духу».

Им оказался бритый под ноль, храпящий от усталости Антон.

Видя, в каком он находится состоянии, Прапорщик Коваленко участливо поинтересовался:

- Втомився, хлопче?

- Есть немного, - прохрипел на бегу Антон.

- Бачу, бачу, - труся рядом с ним, наигранно посочувствовал Прапорщик Коваленко «духу», после чего сказал: - Ну, шож, полегшимо вам завдання. Раз вы такі нэзграби,… одягнути протигази!

Повинуясь приказу прапорщика, «духи» принялись доставать из походных сумок и набегу натягивать на лица противогазы. И только один Антон от неожиданности и ужаса предстоящего бега в противогазе на мгновенье остолбенел. Но тут, пробегавший мимо него крепкий плечистый «дух», поддел его, застывшего перед Прапорщиком, под руку и, утаскивая товарища за собой, шепнул:

- Тошик, не зупиняємось!

Удивленно взглянув на «духа», посочувствовавшего ему, Антон вдруг узнал в этом дюжем сельском парубке – своего молочного брата Петра. И выдохнул, начиная трусить за ним:

- Петя, ты?!

Одною рукою таща за собой Антона, а другой - натягивая противогаз, Пётр добродушно и ласково улыбнулся брату:

- Впізнав-таки, ясновельможный братику! Мерщій натягуй протигаз. І поспішай за мною. Я тебе дотягну.

Натягивая противогаз, Антон из последних сил, спотыкаясь, двинулся за Петром.

Недовольно поморщившись, Прапорщик Коваленко властно и громко крикнул:

- А тепер підтягнулись і втричі швидше: бігом, руш!

И без того уставшие новобранцы, вздымая густую пыль, с противогазами на лицах, как смогли, ускорились. Пётр, как крепкий кряжистый конь, действительно потянул за собой Андрея. И только Прапорщик Коваленко, искоса поглядывая на них, явно был недоволен тем, что ему не позволили поизмываться над слабаком-Антоном.

Тем же июльским вечером, ловко свернув в проезд между высотными новостройками, ослепительно алая «Феррари» с Тихоном за рулем мягко вкатила в огромный, ещё не убранный после завершения стройки двор. Сидящая рядом с Тихоном, на переднем сидении иномарки, Наташа невольно вытянулась и спокойно произнесла:

- А теперь - направо. И у первого же подъезда останови.

Выполнив все её указания, Тихон остановил машину прямо у кучи мусора, в трех шагах от недавно отстроенного подъезда.

На секунду прикрыв глаза, Наташа откинулась на сиденье. А, через миг-другой, улыбчиво посмотрев на Тихона, деловито и сдержанно объяснила:

- Ну, вот; поднимешься на второй этаж: квартира сто тридцать восемь. Скажешь: я за волынкой. Дяденька спросит: какого веса? Ответишь: кило четыреста. Отдашь ему пачку «зелени». Он тебе - сверток с герычем. Поблагодаришь его за продажу и вернешься ко мне, в машину. Вот и всё.

- И Семир от меня отстанет. Навсегда? – с плохо скрываемой дрожью в голосе поинтересовался Тихон.

- Семир – человек слова. Не то, что некоторые, - поддела Наташа Тихона.

- Ладно. Пусть будет так, – просопел Тихон и с видом серьезного, делового мужика распахнул пред собою дверцу.

- Я люблю тебя, Тиша, - вдруг нежно шепнула в спину ему Наташа.

- Что ты сказала?! – ошарашено оглянулся Тихон.

- И буду вечно тебя любить, - с полными слез глазами метнулась Наташа ему на шею. – Хотя ты меня и предал.

- Никого я не предавал. Я тоже люблю тебя, - отвечая на жаркие поцелуй, как мог, оправдался Тихон. – Это мама меня заставила.… Но мне не нужна элита! И я вас с Андрюшенькою не брошу. С квартирой вам помогу. И материально.

- То есть, ты мне предлагаешь стать твоей содержанкой? – на мгновение отделясь от Тихона, с иронией выдохнула Наташа.

- По-другому не получается? - честно признался Тихон. – Не пойду же я против мамы. И с кем я тогда останусь: с твоим Семиром? Но этот - ещё ужасней.

- Всё верно, - поддержала его Наташа и, посмотрев на часы, сказала: – Ладно, я буду ждать.

И как только Тихон с небольшим рюкзачком в руках вновь пошагал к подъезду, шепнула ему вдогонку:

- Вечно.

- А почему вечно? – с тревогою обернулся Тихон.

- Так обычно в голливудских блокбастерах говорят, - сверкая стеклянным взглядом, широко улыбнулась ему Наташа и вновь показала пальчиком на часы. - Ступай, дорогой, ступай. Серьёзные люди не должны опаздывать.

- Ты прямо, как моя мама, - вновь поворачиваясь к подъезду, с иронией усмехнулся Тихон. – Она тоже так говорит. Не зря же вы, видно, обе Наташи?

Дойдя до железной двери, Тихон вытащил из кармана джинс смятый клочок бумаги. И, по надписи на листе набрав нужный цифровой код, распахнул железную дверь в полумрак подъезда.

Перед тем, как шагнуть за дверь, Тихон ещё разок на мгновение обернулся и вновь помахал Наташе.

Наташа тоже довольно бодро помахала ему в ответ.

Несколько помрачнев, Тихон кивнул: ну, ладно, мол, - и нехотя, по-стариковски сгорбившись, прошел в темноту подъезда.

Как только дверь за Тихоном запахнулась, Наташа преобразилась: взгляд её стал суровым, даже, пожалуй, злым. Шепотом досчитав до трех, она вытащила из сумочки резиновую маску зомби и, натянув её на лицо, решительно выбралась из салона. Не прошло и пяти секунд, как она уже быстро, по-деловому прошла мимо кучи мусора и ускользнула за угол дома.

Там её поджидало ничем особо не примечательное желтое такси.

Как только Наташа села в салон машины, таксист запустил мотор. И уже в следующую секунду корейская иномарка умчалась от дома прочь.

Между тем, из-за двери подъезда, в полумрак которого ушел накануне Тихон, выскочила гурьба молодых мужчин. Все сплошь в белых рубашках с галстуками и в черных, поблескивающих лавсаном брюках, мужчины стремительно подскочили к пустой уже иномарке. И, заглянув за все её дверцы разом, тотчас отпрянули от Феррари: в легком недоумении и досаде огляделись по сторонам.

Рядом с ними, у кучи мусора, крутилась вшивая собачонка. А с другой стороны огромного, ещё не благоустроенного двора две крошечные фигурки в сине-зеленых робах, вытащив из фургона несколько саженцев-однолеток, принялись раскладывать их вдоль дома.

Не проронив ни звука, аккуратно подстриженные мужчины вынули из карманов по новенькому айфону. И, с деловито-серьезным видом начиная тыкать пальцами в клавиатуру сотовых, веером разбежались во все концы двора.

В знакомой гостиной, в квартире у матери Тихона, за изысканно сервированным столом, нудились званые гости: банковский служащий – Аркадий Львович Самохвалов – солидный, с пузцом, мужчина лет сорока пяти; его полногрудая половина – Тамара Андреевна Померанцева, и их хохотушка-дочь, - толстенькая, в угрях, семнадцатилетняя Магдалина. С упреком поглядывая на мужа, скромно сидевшего в уголке и молча перебиравшего матерчатые узелки самодельных четок, гостей развлекала сама хозяйка апартаментов.

- Нет, это просто из рук вон, - взглянув на настенные часы с боем, выдохнула Наталья Ивановна. – Люди нашего круга не имеют права опаздывать больше, чем на пять минут. А тут уже час задержки, и телефон – вне доступа. Где же он там застрял? Должно быть, где-то в туннеле образовалась пробка.

- Москва, - успокоил её Аркадий Львович. – Тут на машине не рассчитаешь. Лично я на каждое серьезное совещание езжу в метро. Там, действительно, можно всё высчитать до минуты. А на дороге, да ещё в пятницу вечером.… Ну, час-полтора – это вполне допустимый люфт.

Строго взглянув на дочь, исподтишка ковырявшую пальцем в кусочке торта, Тамара Андреевна Померанцева тихо, но властно шикнула:

- Магдалина.

- Да, мама? - воровато вскинула глазки дочь и опустила руку с кусочком крема под целлофановое кружево ослепительно-белой скатерти.

- Сдержанность – украшает, - сказала Тамара Андреевна и обратилась к дяде Вове. – Не так ли, Владимир Иванович?

- А? Что? – слегка растерялся хозяина апартаментов. – Извините, я – молюсь.

- Вот почему я Вас и спросила, - лучезарно улыбнулась ему Тамара Андреевна. – Молитва просветляет ум. И так, между прочим, считают все: что ваши православные, что наши иудеи. Все мировые религии говорят об одном и том же.

- Ну, не скажите… - смущенно промямлил дядя Вова. – Для вас Христос наглец, сам себя короновавший сыном Божьим. А для нас Он и впрямь Сын Божий, Спаситель мира и человека в нём от греха. Без Него мы в принципе не смогли бы победить свои страсти и вожделения.

- Да и с Ним не очень-то получается… - едко заметила Наталья Ивановна, но так как в эту секунду зазвонил её сотовый телефон, то она уже с лучезарной улыбкой обратилась к гостям: - А вот и Тиша, - и, так же сияя, в трубку: - Тишенька, золотце, куда ты запропа…? – и растерянно-сухо: - Какой ещё героин? Тебе, что, денег не хватало? Ну, понятно: друга решил спасти, – и заслоняя ладонью трубку, шепотом, дяде Вове, но заодно уже и гостям: - А просфорник-то твой наркоман, оказывается. И Тишку нашего совратил. Рэпер и сын «писателя». Ох, уж эти мне «православные»! – и снова в трубку: - Да, да, Тишенька. Я тебя поняла. Пять лимонов, и закрывают дело. Ну, безусловно, сейчас попробуем. Ой, отключили, гады! С сыном не дали поговорить, - и она, пряча айфон в карман, с места в карьер накинулась на супруга: - Ненавижу вас, православные! Только и знаете, что морали другим читать! А сами, что псы поганые: одни педики, да наркуши!

Сидя в своей квартире, Ярик ответил в сотовый:

- Да, Ромчик. Хорошо, Ромчик. Записываю, - черкнул он несколько слов на листке бумаги и распрощался с работодателем: - Да, да. Хорошо. Бегу.

Затем он набрал телефонный номер и с ленцой сообщил в сотовый:

- Сан Саныч? Прими заявочку. С Саянской восемь квартира тридцать семь… Записываешь? Отлично. … нужно будет перевезти пакетик на Достоевского двадцать пять квартира восемьдесят один…. Записал? Восемьдесят один. Это срочно. Другие заявщики подождут. Окей. Пива уже купил. И тараньку. К половине девятого я вас жду.

Выключив сотовый телефон, Ярик лениво потянулся и склонился к экранчику ноутбука. Мгновенно сосредоточившись, он бойко застучал по клавишам забрызганной чаем клавиатуры.

Из темноты экрана проявились застывшие футболисты. Удар пальца по клавише, и звезды футбола ожили: повинуясь ударам Яриковых перстов, они заметались, забегали за мячом по полю.

Все ближе и ближе вжимаясь лицом в экран, Ярик в радостном возбуждении забарабанил по множеству клавиш сразу. Было видно, что игра ему доставляет настоящее удовольствие.

Но именно в этот миг, ключ в замочной скважине провернулся; и на пороге комнатки, из-за распахнувшейся двери, появилась бомжичка, Светка.

Краем глаза взглянув на женщину, но продолжая при этом стучать по клавишам, Ярик с досадою вопросил:

- А ты чего так рано? Приболела?

Мельком взглянув на стол с расставленными на нем стаканами и миской с воблой, Светка неторопливо вошла в квартиру. И, вся такая изящная, в приталенном ярко-красном платье и в красных туфлях на высоком каблуке, шатающейся походкой приблизилась к койке с Яриком.

Поставив ногу на ноутбук, она хриплым голосом заявила:

- Наоборот. Больного пришла лечить.

- Какого больного? – отрываясь от ноутбука, поднял голову Ярик и недовольно взглянул на женщину.

Правда, в следующую секунду, увидев перед собою глубокий вырез на красном атласном платье и выпирающую из него пышную грудь Светки, поневоле несколько отклонился спиной на подушку и, нащупывая рукой пачку с сигаретами на столешнице, снизу вверх посмотрел на женщину:

- Откуда такой прикид?

- От верблюда, - сдержанно заявила Светка и деловито произнесла: - Так, май бэби, хватит нам онанировать. Пора тебе, друг любезный, и мужчиною становиться.

Ярик растерянно облизнулся и, с трудом нащупав пачку с «Пелл-меллом» на столике, взволнованно потянулся к спичкам:

- Светка, не чуди! У тебя, вон, Сан Саныч есть!

И, не успев прикурить, он тотчас, взахлеб, раскашлялся.

Между тем, ярко нафабренная девица, откинув густую непокорную прядь волос со лба, вынув изо рта у Ярика сигарету, сказала с вызовом:

- А что нам с тобой Сан Саныч? Он мне не муж, не сват. Так, случайный партнер по сексу. Так что – давай, родной, смети тут, с подушек, крошки. А я пока душ приму.

И она, с ленивою грациозностью раздавив окурок о пепельницу, сняла с ноутбука ногу и, притянув Ярика смущенным лицом к себе, смачно поцеловала в губы.

Выйдя за дверцы лифта, уставший, но бодрый ещё Сан Саныч свернул за железную дверь, ведущую на лестничную площадку. По пути достав из кармана брюк связку ключей и спички, подступил вплотную к следующей железной двери, в квартиру.

Нацелившись ключом в замочную скважину, Сан Саным услышал чуть слышный скрип; заметил, что дверь приоткрыта, и - оттолкнул её.

Прямо перед Сан Санычем, возле стола, уставленного бутылками, на односпальной койке, голой спиной к вошедшему, сидела Светка. Из-под задницы у неё торчали две бледные Яриковы ноги. А по правую и по левую сторону от этих немытых ног, высокими шпилями к двери, вздымались красные туфли с черными остроносыми подошвами. Мерно раскачиваясь на Ярике, Светка нашептывала ему:

- Не торопись. Охлынь. Учись растягивать удовольствие.

Видя всё это, Сан Саныч остолбенел.

И тут-то, под действием сквознячка, слегка проскрипела дверь за его спиною.

Откидывая со лба влажную прядь волос, Светка рассеянно оглянулась. И, встретившись взглядом с гневными, налитыми кровью глазами Сан Саныча, на встревоженный шепот Ярика: - Что там? Дверь забыли замкнуть? – спокойно и мягко выдохнула: - Всё нормально. Продолжаем в том же темпе. Не торопясь. Вот так.

Встретившись с её ровным и даже жестким взглядом, Сан Саныч тотчас же стушевался и опустил глаза. Затем он медленно развернулся и отступил за дверь.

Светка же, восседая верхом на Ярике, спокойно и сдержанно прохрипела:

- Классно, малыш. Ты лучший. Для третьего раза вполне прилично.

Когда за окнами потемнело, уже приодевшись в свои обычные футболку с джинсами Ярик и Светка сидели возле стола. И, открыв по бутылке пива, посасывая его, поджидали подхода Сан Саныча.

- Сан Саныч из-за меня едва на зону не загремел, - с гордостью сообщила Светка. – Он – главбухом работал на инофирме. Да ради меня, дуры, проворовался. Пришлось нам залечь на дно. Так вот мы с ним и забомжевали.

- Ого! Уже половина одиннадцатого! Пора б ему и вернуться, - с легко тревогой в голосе в тон ей ответил Ярик. – Сейчас я ему… - вынул он из кармана сотовый телефон.

Но стоило Ярику набрать телефонный номер, как тотчас, в замочной скважине, не спеша провернулся ключ, и, появляясь из-за двери, Сан Саныч рассерженно прохрипел:

- В следующий раз, на этого Достоевского, едь-ка ты, Ярик, сам. Улочка махонькая, кривая, номера запутаны, подъезды не открываются. Лифт, и тот – не работает. Одним словом – мрак.

- Ладно, мой руки, да присоединяйся, - подбоченившись, встала Светка ему навстречу. – Сегодня Баварское, «Допельбок». Мягкое. Просто вау!

Направляясь за двери, в ванную, Сан Саныч сдержанно проурчал:

- Может, не стоит баварское покупать? Это ж какие бабки!

- Да ладно тебе сквалыжничать, - отмахнулась Светка и, подмигнув напряженно застывшему в ожиданье скандала Ярику, громче, исключительно для Сан Саныча, сказала: - Раз живём!

В полумраке армейской бани, в клубах густого пара, мылся взвод прапорщика Коваленко. Поливая себя водой из ушатов, голые молодые парни громко переговаривались, шутили:

- Серый, подай мочалку.

- На, - сунул вместо мочалки шайку с водою Серый.

- Серый, ну, я серьезно! – заныл Витёк. - Подай, а!

- Ладно, Витек, держи, - подал товарищу мыло Серый, и все вокруг него загыгыкали.

Промеж банящихся парней важно расхаживал Прапорщик Коваленко. Единственное, что его отличало от всех остальных бойцов, так это мокрые, цвета спелой пшеницы, лихо подкрученные казацкие усы, да черные приталенные трусы. Мельком взглянув направо, Прапорщик усмехнулся. И, подступив к Антону, кивком указал на родильный уд:

- Жид?

- Да это – мама, - смущенно сказал Антон. – В детстве ей показалось, что у меня шкурка плохо отходит. Вот она и решила меня обрезать.

- Та ти не спирайся, хлопче. Ми ж з тобою все ж таки не в Росії. Це там всі приховані антисеміти. А ми люди-цивільні: Европа плюс! Ще з часів Запорізької Січі жиди у нас, на Вкраїні, горилкою торгували. Так що і ти, коли будешь бігати в самоволку, зможеш носити хлопцям по пляшці пива.

И Прапорщик Коваленко первым из всех солдат громко и весело рассмеялся.

Потрафляя командиру, ближайшие к Коваленко «духи» тоже слегка загмыкали.

Голый, Антон стоял посреди смеющихся и лишь растерянно улыбался, прикрывая мочалкой пах.

- Та хватить тобi вжэ терти, - выхватывая мочалку из рук Антона, бросил Серый её Витьку: - Ось тобi, Вить, мочалка. Хай кiлька i жiдковата, зато добре намилена!

Все, моющиеся поблизости солдаты уже громко и развязано рассмеялись.

Явно обескураженный, Антон потянулся рукою за полотенцем.

Из-за спины подступив к нему, Пётр добродушно улыбнулся:

- А я й не знав, що моя матуся разом зі мною своїми грудьми ще й єврея вигодовувала.

Взглянув на Петра, Антон с плохо скрываемым раздражением, начиная вытираться полотенцем, брякнул:

- Ну, прости!

Мягко, по-братски прикасаясь к плечу Антона, Пётр добродушно выдохнул:

- Та ти не сердься так, молочний братику. Чим спокійніше ти будеш реагувати, тим швидше воны від тебе відстануть.

Оценив правоту товарища, Антон, действительно, поостыл и, со смущенно-повинной улыбкой взглянув на брата, двинулся одеваться.

Новая бригада просфорников, - а в основном это были крепкие, плечистые мужики в возрасте от двадцати пяти до сорока восьми лет, - работали так же слаженно, как и Фёдоровы товарищи в самом начале фильма. Самый крепкий из них, Андреич, стоял теперь на раскатке. Он бросал пласты теста рубщику, Алексею. Тот выбивал нарезкой круглые заготовки для нижних частей просфор, а трое парней, - Серега, Федор и Олег, - аккуратно раскладывали кружочки, всяк - на своем подносе.

За ними, через камеру, висящую над раскаткой, внимательно наблюдал новый начальник просфорной, Васька Гусь. Толстенький, пухленький, с вечно потными, трясущимися ручками, он сидел в кабинете, перед телеэкраном, и, попивая из чашки чай, записывал замечания в работе подопечных.

Но вот в просфорной открылась дверь, и на экранчике телевизора появились двое мужчин в белых рубашках с галстуками.

Увидев их, Васька Гусь моментально отставил чашку на край компьютерного стола и, бодренько вскочив с кресла, направился к пластиковой двери, выводящей из кабинета.

А в следующее мгновенье он уже вырос за спинами вновь пришедших. И, обращаясь к более пожилому, тридцатипятилетнему Крепышу в белой рубашке с галстуком, сдержанно поинтересовался:

- Чем могу быть полезен?

Обернувшись лицом к начальнику, Крепыш достал из кармана рубашки небольшое удостоверение и, развернув, предъявил его Ваське Гусю со словами:

- Отдел по борьбе с наркотиками. Федор Строгов у Вас работает?

- Да, - пугливо забегав глазками, утвердительно кивнул Васька Гусь и выкрикнул в глубину просфорни: - Фёдор! К тебе… пришли!

Внимательно посмотрев на приближающегося к ним Фёдора, Крепыш с ленцою поинтересовался:

- А где бы нам на минутку уединиться.

- Пройдёмте, - пугливо ответил Гусь и первым сделал шажок к двери.

Пока молодой работник ФСНК брал кровь из вены у Федора, Крепыш спросил:

- С Тихоном Тимченко Вы давно знакомы?

- Наши отцы вместе работали по лимиту, - спокойно ответил Фёдор. - Правда, папу с проходки выперли. А вот дядя Вова стал москвичом. Через год после этого появился я. А ещё через полгода - Тихон. С тех пор мы и знакомы.

- Так он Вам – друг или так: просто хороший папин знакомый? – впроброску спросил Крепыш.

- Да как Вам сказать? Я как-то на эту тему не заморачивался, - подумав, ответил Федор. – Друг, наверное. С детства с родителями встречались. Потом здесь, на просфорне, вместе с полгода работали. А что с Тихоном?

- А ты до сих пор ничего не знаешь? – пронзительно посмотрел на Фёдора Крепыш.

- Нет, - не отводя глаз, спокойно ответил Фёдор.

- И что, его папа с твоим - не связывался? Странная у вас дружба, - задумчиво протянул Крепыш и, наблюдая за тем, как его помощник укладывает в мед чемоданчик ампулы с кровью Фёдора, проинформировал:

- Тихон попался на покупке героина. В особо крупных масштабах. И дал показание, что это ты его об этом попросил.

- Я?– искренне удивился Фёдор. – В особо крупных масштабах? А это – сколько?

- Ну, килограмм четыреста, - глядя Фёдору в переносицу, сузил глаза Крепыш.

- А в долларах, видимо, миллион? – выдерживая взгляд следователя, невесело рассмеялся Фёдор. – И чего ж я тогда на просфорне парюсь? С такими деньжищами? Для прикрытия можно было найти работу и попрохладней?

Внимательно посмотрев на Фёдора, Крепыш выложил из портфеля папку, а из папки - стандартный листок бумаги. И, пододвинув его к Фёдору, протянул парню и шариковую авторучку:

- Это подписка о невыеде. Подпиши, пожалуйста. Вот здесь. И – здесь.

Фёдор сгорбился над листом; и пока он его подписывал, Крепыш спокойно прокомментировал:

- А пока посиди в Москве. Если понадобится, мы тебя вызовем.

Вечером того же дня, сидя внутри вагончика, в полуметре от фото русоволосой женщины, Сергей Петрович спросил в мобильный:

- Ты, что, действительно, думаешь, что это мой Фёдор подсадил твоего Тишку на наркодилерство?

Со своей комнатки, от икон, дядя Вова ответил в трубку:

- Ну, знаешь, времена меняются. И то, что нам с тобой когда-то казалось дикостью, сейчас - норма. Ну, курит твой Фёдор герыч. Ну, попросил моего дурачка купить ему косячок-другой….

- Кило четыреста – не многовато ли для косячка-другого? – усмехнулся Сергей Петрович. – Ладно, старик, прости: постараемся больше вас не тревожить.

И Сергей Петрович, отключив мобильный, потянулся рукою к лейке:

- Пойду, розы полью.

Наблюдая за ним из угла вагончика, Фёдор спросил, поднявшись со стула:

- Ну, и что теперь делать будем?

- Сухари сушить, - не весело усмехнулся Сергей Петрович и, направляясь уже к двери, продолжил серьезным тоном: - В Гувэде нормальные мужики работают. Как-нибудь разберутся.

- А если не разберутся? – выходя за отцом во двор, поинтересовался Фёдор.

- Ну, отсидишь с десяточку, - выйдя уже из вагончика, ответил Сергей Петрович; и, в тихих вечерних сумерках подступая к цветущей клумбе, грустно присовокупил: – Страдания очищают. А несправедливо принятые страдания – ведут прямиком к Христу.

- Да, но я как-то не готов… - стараясь не волноваться, шуткой на шутку ответил Фёдор.

- Честно говоря, и я – тоже, - поливая розы, ответил Сергей Петрович и, обняв Фёдора за плечо, ласково улыбнулся сыну. – Будем молиться, Федя. А там уж, как Бог управит.

В звукооператорской будочке у Ромки раздался трезвон айфона.

Развалившийся в мягком кресле, Ромка с ленивой негой дотянулся до телефона. И, не снимая лежащих на пульте ног, лениво отвесил в трубку:

- Аллё! Да, Соломон Лукич, - убрал он ноги с компьютерного стола. – Хорошо, Соломон Лукич, - съежился в мягком кресле. – Есть, Соломон Лукич, - сгорбившись, встал по струнке.

Сидя внутри огромного «зимнего сада» со множеством самых разнообразных экзотических растений, восьмидесятипятилетний, сухой и поджарый Соломон Лукич, паря в тазике ноги, проворчал в трубку:

- И ещё: что там у тебя за группа бомжей под лейблом «Ярик» «украинский фарш» развозит?

- Почему группа? – напрягся Ромка. – Ярик – один. И - совсем не бомж. Он - сирота, с Украины. Я подумал, что если его поймают, то в первый момент решат, что это хохлы сами канал в Сингапур нарыли. Ну, а я с Вашей помощью в это время успею слинять в загранку…

- Слушай, Ромка, - прервал его речь Соломон Лукич и, взглянув на огненно рыжего молодого бородача, - он подливал медной кружкой, к ногам патрона, паркую воду в тазик, - раздраженно и зло вскипел: - Ты, что, там вдосек мозги просрал? Со своим рэпом долбанным?! Разве можно к нашему «фаршу» всяких там Яриков подпускать? Тем более, целый выводок!

В глубине «зимнего сада» мягко открылась крошечная застекленная дверь изнутри коттеджа. Под сень редких, экзотических деревьев и переплетающих их лиан гордо вошла красивая русоволосая женщина, чей фотопортрет стоял на компьютерном столе, в вагончике у Сергея Петровича. Пока она озиралась по сторонам, издалека к ней донесся голос Соломона Лукича:

- Одна овца из его команды у нашей постоянной немецкой клиентки зачем-то платье и красные туфли сперла! Если к завтраму не вернете, я из тебя, гаденыш, платье и туфли вычиню! И чтобы и духом этими Яриками в нашем деле не пахло!

Выключив телефон, Соломон Лукич как-то мгновенно сник и уже по-стариковски немощно, обращаясь к Рыжебородому, рассерженно пробрюзжал:

- Что же Вы, недоумки, со мною делаете?! Это гои должны на расслабоне жить. Чтобы легче было их потрошить. Но вы-то, цадики, что дурите? Погромов давно не нюхали? Ну, хорошо, устрою вам Кишенев с каким-нибудь Крушеваном! Зальетесь своею кровушкой, сразу же поумнеете!

Внимательно выслушав эти слова Соломона Лукича, Русоволосая подняла с беломраморного пола голубую узорчатую шаль и задумчиво ускользнула с нею за ту же дверь, из-за которой накануне и появилась.

Вздымая густую пыль, по заросшей высокими бурьянами необъятной луганской степи ехал ещё советский армейский уазик. У него за рулём находился Прапорщик Коваленко. А рядом, в обычном армейском камуфляже, располагался тот самый Рыжебородый парень, который подливал воду в тазик Соломону Лукичу.

То тут, то там, из глубины ковыля и кермека, на УАЗ надвигались то разбитый кирпичный дом, то растрощенная, всмятку, пушка, то сгоревший, с пробоиной в брюхе, танк. По всему было видно, что в этом месте совсем недавно прошли ожесточенные кровопролитные бои.

Взобравшись на небольшую высотку, Прапорщик Коваленко надавил на тормоз, и уазик остановился.

- Тут найбільш вдале місце. Тільки, благаю, швидше. А то нас засічуть і знищать.

С полупрезрительной ухмылочкой посмотрев на прапорщика, Рыжебородый достал с заднего сидения внедорожника зачехленную снайперскую винтовку, не спеша расчехлил её. И, так же не торопливо выбравшись из салона, забрался с винтовкой на металлическую кабинку автомобиля.

Здесь заросли ковыля доходили Рыжебородому почти до пояса. Поэтому он присел и по глаза погруженный в колышущуюся траву огляделся по сторонам.

За буграми и впадинами зелено-бурого разнотравья, по правую и по левую сторону от УАЗика, в метрах трехстах от снайпера, располагались две блокпоста: украинский и луганский. Над небольшою будочкой луганского блокпоста покачивался трехцветный, красно-сине-голубой флаг Луганской народной республики. Над длинною ж, как кишка, белокаменной украинскою казармой, колыхался желто-голубой флаг Республики Украина.

Неторопливо зарядив винтовку всего лишь двумя патронами, Рыжебородый прицелился в сторону Луганского блокпоста.

В окуляре оптического прицела показалась старенькая железнодорожная будка с троицей казаков, весело балагурящих у занавешенного окна. Прицелившись в самого молодого и говорливого из казаков, Рыжебородый выстрелил.

В гулком, наполненном щебетом птиц и жужжанием насекомых воздухе, раздался сухой одиночный выстрел.

И только что весело улыбавшийся паренек, на мгновенье оцепенев и выгнувшись в пояснице, с простреленной головой повалился навзничь.

Через бинокль прицела пронаблюдав за тем, как двое взрослых казаков, присев над убитым юношей, растерянно и гневливо поглядели в сторону украинской стороны, Рыжебородый спокойненько развернулся и, выбрав одного из пяти солдат, находившихся в это время на плацу, перед украинской казармой, аккуратно прицелился в голову одного из них.

Раздался сухой щелчок, и в полуметре перед Антоном, растерянно посмотрев прямо в глаза Поспелову, медленно повалился на правый бок высокий нескладный парень.

Из простреленной головы Высокого вытекла капля крови.

Словно бы завороженный, Антон молча смотрел на рухнувшего товарища: смотрел и не шевелился.

Стремительно подскочив к нему, на Поспелова налетел его крепкий молочный брат. Сбивая Антона с ног, Пётр повалил Поспелова на асфальт и, прикрыв его своим мощным могучим телом, прошептал товарищу на ушко:

- Тихэнько. Нэ дригайся. Мы под прицiлом снайпера. Повземо до казармы. Ты мэнэ зрозумiв?

- Да, - из-под тела брата негромко сказал Антон.

- От i добрэ. Тодi повзи за мною, - сползая с Антона в сторону, шепнул ему брат-селянин.

Однако, стоило этой двоице, не поднимаясь с плаца, ползком развернуться лицом к казарме, как один из их сослуживцев, - он толкал до этого грузовик, - хватаясь руками за голову, в ужасе заорал:

- Аааа! – и побежал от грузовика прямо под пули снайпера.

Двое его товарищей, только что вместе с ним толкавшие грузовик, закричали вдогонку парню:

- Серый, вернись! Куди ти?

- Там снайпер! Назад, Серёга!

Но так как их сослуживец, по-прежнему крепко сжимая голову, с диким истошным криком всё бежал и бежал вперед, то двое его товарищей, выскочив из-за грузовика, кривыми короткими перебежками помчались за Серым вслед.

Настигнув товарища в двух шагах от убитого, солдаты схватили Серого и попытались унять его:

- Спокуха, Серый!

- Да не ори же ты!

Несмотря на все их усилия, Серый только сильнее дергался и, крепко сжимая руками голову, всё громче и все неистовее орал:

- Аааа!

Тогда оба его товарища, заломив Серому руки за спину, поволокли его, по-прежнему, дико орущего и упирающегося, к казарме. А один из них, тот самый Витёк, который клянчил мочалку в бане, обернувшись лицом к степи, потряс кулаком в пространство и грозно, взволнованно прохрипел:

- Ну, «колорады», попадiться мэнi ви на очi. Я вам за Серого яйца вырву. I скажу, шо так и було! Боягузы несчастнi! Падоль! Тiльки iсподтишка стриляти по нас и можете!

Двое молодых людей приблизительно того же возраста, что и Антон Поспелов, только одетые в белые накрахмаленные рубашки с черными галстуками и в дорогие, хорошо отутюженные костюмы, сидя в кожаных креслах, в гостиной у матери Тихона, с терпением дожидались ответа хозяйки апартаментов. Наконец, Наталья Ивановна произнесла:

- А чего же он сразу не согласился?

- В кабинете, где все углы утыканы видеокамерами? – с легкой снисходительною улыбкой ответил ей более взрослый, лет двадцати пяти, худощавый Клерк. И, поправляя очки, добавил: - Для подобных переговоров как раз и существуем мы: помощники следователя.

- Что, прямо так и в законе прописано? – едко спросила хозяйка апартаментов.

- Наталья Ивановна, - терпеливо выдохнул Худощавый. – Вы сами к нам приходили. Нас же прислали к Вам лишь обсудить детали возможной сделки. Либо Вы соглашаетесь с нашими предложениями, и тогда дело Вашего сына мягко сходит на тормозах. Либо Вы отказываетесь от диалога, и тогда Тихону светит десятка, минимум.

- Сколько?! – вытаращилась на гостя Наталья Ивановна. – За одну понюшку наркотика?

- Кило четыреста герыча – хороша понюшка! - с иронией улыбнулся Гость и серьезно уже добавил: – Статья 228, часть Третья УК РФ, торговля наркотиками в особо крупных размерах. Пятнашка строгача – не меньше.

- А зачем ему наркоты-то столько? – расплылась по креслу Наталья Ивановна. - Он ведь товарища выручал. Во время «отходняка».

- Должно быть, он дружит с тираннозавром? – сыронизировал Худощавый, а Полненький уточнил:

- А то так и с целым стадом тираннозавров.

- Значит, это не Федор его послал, - сообразила хозяйка апартаментов. – Тогда – кто? И откуда у него столько денег на наркоту?

- Мы пока что не выясняли, - строже сказал Худощавый гость. – Но если Вы будите затягивать, и дело замять не удастся, то мы всё, безусловно, выясним. В общем порядке следствия.

- Я поняла, - снова взяла себя в руки Наталья Ивановна. – Передайте Вашему Косачу, что я согласна. Аванс перешлю в ближайшее время. А после того, как Тихон окажется на свободе, дошлю потом и остачу.

- Только не вздумайте мне хитрить, - встал с кресла Худощавый. – Если Вы нас обманите с «остачей», мы всегда найдем возможность разморозить дело.

- Но и вы уж смотрите: не обманите, - поднимаясь за гостем с кресла, сказала Наталья Ивановна. – А то вас Бог накажет!

Спускаясь вместе с товарищем вниз по бетонной по лестнице, Худощавый радостно подытожил:

- Есть! Пять лимонов. Та-та-та!

- Жаль, что «остачу» не доберем, - в тон ему просопел Толстяк.

- Зато Косача посадим! – остановился на миг Худощавый и подмигнул товарищу. – А, развязавшись с тираннозавром, со временем доберем своё!

- Хорошо ты с карточкою придумал, - подлизнул ему Толстячок. – На его имя, значит, ему и взятка! И не одна собака разбираться потом не станет, кто её, эту карточку, открывал.

Зайдя в соседнюю комнату с коленопреклоненным перед иконами дядей Вовой, Наталья Ивановна тихо выдохнула:

- Слышал? Какие сволочи! – опустилась она на стул, у односпальной койки. – Кончилась наша Турция. И все гаражи распродать придется. Десять лимонов, гады….! Вся жизнь моя – кабелю под хвост. Эх, Тишка, Тишка! Что же ты натворил. С каким динозавриком там связался?

Не вставая с колен, муж просопел чуть слышно:

- Это ты во всем виновата. Ты ему дочь торгашей сосватала. А он по любви хотел. Вот и пошел ва-банк.

- Так это – из-за Наташки?! - вскочила со стула женщина: - Ну, конечно. Как же я сразу не догадалась? Проститутка его сгубила! Но, ничего: мы ещё поборемся. Главное, Самохваловых не вспугнуть. Как только войдем в элиту, с бабками наверстаем! Так что молись, молись. А я со своей стороны попробую. Глядишь, оно, с Божьей помощью, и наладится.

В полумраке полуподвала, на засиженном крысами подоконнике, Ярик поставил свой новенький ноутбук. И, водрузив на него бутылку с украинской водкой «Хортыця», рядышком, на газете, разложил колбасу, помидоры, хлеб.

- Ну, что, господа, подставляйте свои бокалы, - обратился он к Светке и к Санычу, присевшим на ящиках, у стены. – Отметим, чем Бог послал, облом нашего бизнеса.

Сан Саныч – сдержанно, с мрачным видом; а Светка - развязно, с ироническою ухмылочкой сдвинули к ноутбуку два одноразовых картонных стаканчика; и Ярик, наполнив их, а так же свой, третий стаканчик водкой, перед тем, как выпить, оповестил:

- Чокаться не будем. Плохие новости – хуже покойника.

- Да ладно тебе скулить, - наперекор ему прикоснулась своим стаканчиком к мужским стаканчикам Светка. – Месячишко, как баре, пожили. Пора и на попочку возвращаться.

- А ты немке туфли вернула? - наблюдая за тем, как легко и гордо пьет из стаканчика водку Светка, поддел её, внешне спокойный, Ярик.

- А как же, - закусывая выпитое колбаской, передернула плечами Светка. – И туфли. И платье-стрейч. Там, куда я теперь вернулась, секс-наряды не обязательны. Бомжи – мужики простые. Впендюрят и без Виагры.

Сан Саныч язвительно усмехнулся и, закусывая, сказал:

- Ну, да: мужики не принцы. У нас механизм в порядке. Работает, как часы.

- Только с пружинкой в головке трудности, - иронично сказала Светка. – За бабки да за бутылку пива телу свою кому хошь сдадут.

Из-подо лба посмотрев на женщину, Сан Саныч сдержанно просопел:

- Может, и так, конечно. Но и тёлы бывают разные. Многие сами, без предоплаты, принцам на шею вешаются. Да ещё туфли у немок тырят, чтобы выглядеть поэффектней.

Понимая, что назревает ссора, Ярик вздохнул чуть слышно и, отставив с ноутбука на подоконник бутылку с остатками водки и одноразовую тарелочку с колбасой, скучающе подытожил:

- Ладно. Потопаю я, пожалуй. Удачи вам, господа. Спасибо за смесный бизнес. Если что новенькое нарою, обязательно позвоню.

И он, суя ноутбук подмышку, двинул к выходу из подвала.

- А это вот называется: уйти красиво! – вдогонку ему пробурчала Светка. – Пенки снял, и гудбай, Америка! А вы оставайтесь, мол, тет-а-тет и ковыряйтесь в своём говне! Молодца, Ярик! Не зря я тебе дала! Ты настоящий Принц. Не то, что некоторые, простейшие.

- Слушай, Светка, хорош бузить, – схватив с подоконника перочинный ножичек, двинул Сан Саныч к женщине. – Я долго тебя терпел. Но мне твои штучки-дрючки порядком поднадоели. И если ты прямо сейчас не стухнешь, мне придется тебя мало-мало угомонить.

- Ого! Какие мы страшные! – весело рассмеялась Светка. – А я думала ты - простейший! А у тебя, оказывается, тоже бывают чувства. А не только одни поллюции.

- Ну, бляха-муха, держись же, гадина! – метнулся Сан Саныч с ножом на Светку.

- Э! Э! – взволнованно крикнул Ярик и поспешил к Сан Санычу.

Отмахиваясь от Ярика, Сан Саныч с таким неистовством двинул с ножем на Светку, что, поскользнувшись на куче яблок, гниющих впотьмах подвала, падая, схватил Ярика за запястье и, подтянув его под себя, ткнул летящего на пол парня лезвием ножичка прямо в бок.

- Ой! – падая на пол, воскликнул Ярик и, скорчившись на полу, на мгновение замер.

- Ой! – повторил Сан Саныч, растерянно и с испугом глядя впотьмах на Светку.

– Ярик, ты чо притих? – склонился через секунду к Ярику. – Живой хоть?

- Живой, живой, – лежа на куче моченых яблок, хрипло ответил тот.

- А ну-ка, чего там? Давай посмотрим. Кишки хоть не пропороли? – перевернув Ярика на спину, оттянул окровавленную футболку Сан Саныч.

- Ну, что там? – стараясь не видеть раны, поинтересовался Ярик.

- Надо б перевязать, – опуская футболку, беспомощно посмотрел на Светку Сан Саныч.

- Идиоты! – до этого в сонном оцепенении стоявшая рядом Светка, рванула вдруг на себе футболку. И, устремляясь с куском её к лежащему на гнилушках Ярику, рассерженно заявила: - Это же надо, на бабский треп, с ножичками бросаться. Отеллы вы недоделанные! – и, забинтовывая рану на пузе у молодого любовника, взволнованно заявила растерянно наблюдающему за перевязкой старому:

- Да пошутила я, пошутила! Что же ты, дурачок, шуток не понимаешь?

В знакомой оранжерее у Соломона Лукича, сам он, тихонько раскачиваясь в плетеном из ротанга кресле-качалке, внимательно слушал письмо, которое читал ему замерший рядом, у пальмы в кашпо, Огненно рыжий:

- …я умираю, Солик. И если бы не наш мальчик, Тошик, я к тебе в жизнь бы не обратилась. Но так как идёт война, а он у меня – единственный, то я и пишу тебе. Может, хоть ты со своими связями сможешь помочь ему? Умоляю тебя, откликнись. Если его убьют, я этого просто не переживу. Твоя бывшая ахива, Зива. Сумы, восемнадцатое июня, две тысячи… года.

Закончив чтение, Огненно Рыжий опустил письмо и преспокойно взглянул на боса.

В тихое поскрипывание кресла-каталки вплелся ещё один едва слышный звук. По-прежнему, неспешно раскачиваясь в плетенке, Соломон Лукич хлюпнул носом. Потом поднял глаза на Огненно Рыжего и, растирая кулаком слёзы, сказал:

- Он у неё единственный! А у меня - какой?! Почему… я до сих пор не знал, что у меня есть сын?!

Огненно Рыжий вытянулся по струнке, готовый ринуться исполнять любой приказ патрона.

Соломон же Лукич, между тем, обмяк и, расплываясь в кресле, плаксиво и жалостно простонал:

- Эх, бабы, бабы, какие ж вы всё-таки бессердечные. Недаром даже в Библии говорится: муж да возлюбит жену свою. А вот о любви жены не сказано там ни слова! Она должна слушаться мужа и подчиняться, - и уже жестко, строго: - Разыщи мне Антона. Немедленно.

Вздымая густую пыль, вьющейся, как змея, шеренгой, вдоль пустыря на окраине небольшого провинциального городка двигалась рота «духов». Это были солдаты подразделения Прапорщика Коваленко.

Шурша пыльными бурьянами, которые доходили ему по грудь, с автоматом над головой, Антон с трудом прокарабкался к полуразрушенному забору. И, отыскав в бетонной стене пролом, вышел через воронку от разорвавшегося снаряда в заросший крапивой двор, примыкавший к полуразрушенной одноэтажной школе.

По правую сторону от Антона, с пистолетом наизготове, двигался Прапорщик Коваленко. По левую, с минометом перед собой, ломился через бурьян молочный брат Поспелова, сельский увалень Пётр.

Пробегая мимо развалин школы, сквозь птичий щебет и шорох камешков под подошвами своих сапог Антон различил вдруг чуть слышный стон. И тут же остановился.

- В чому справа? Вперед! – прикрикнул на него Прапорщик Коваленко и, ускользнув за рифленый пролом в заборе, скрылся из зоны видимости.

Оглядевшись по сторонам, Антон вслушался в птичий щебет и в жужжание насекомых, но никаких других звуков вокруг себя более не расслышал. Тем не менее, ослушиваясь приказа прапорщика, он не спеша прошел за пролом в стене. И, оказавшись в заваленном битым стеклом и щебнем, безлюдном тенистом коридоре, настороженно огляделся.

Мягко, неторопливо двигаясь вдоль шеренги дверных проемов с кое-где сохранившимися, а кое-где выгоревшими дверьми, Антон вскорости оказался перед завалом щебня, из-за которого вновь донесся тихий короткий стон.

С предельным вниманием и спокойствием Антон огляделся вновь. И, снова расслышав чуть слышный стон, - он донёсся из-за куска бетона, - на удивление очень легко и быстро сдвинул этот кусок с дороги, после чего проследовал в мягкий рассеянный полумрак открывшегося за ним прохода.

Пройдя по проходу в глубь раздевалки с рядом разбитых шкафчиков, Антон оказался, в конце концов, перед ржавой железной дверью и налег на неё плечом.

С громким протяжным скрипом дверь медленно отворилась. И из рассеянной темноты за нею на Антона пахнуло настолько зловонным запахом, что он тут же, непроизвольно, отдернул голову и скривился, плотно прикрыв лицо сгибом левой руки. Держа Указательный палец правой руки продолжая держать на спусковом крючке автомата, Антон проскользнул в огромное затемненное помещение с наглухо заколоченными щитами фанеры окнами.

Тут и там, в этих щитах фанеры, зияли крошечные отверстия от пуль и от осколков разорвавшихся на школьном дворе снарядов. Сквозь бесчисленные пробоины в помещение просачивались яркие солнечные лучи.

В их нитеобразной косой подсветке Антон разглядел бассейн с бетонными берегами; и повсюду, внутри бассейна, в мутновато-поблескивающей, как студень, жидкости, множество островков, один из которых вдруг вяло приподнял руку и, простонав, опустил её.

Прикрывая лицо рукой, Антон спрыгнул с края бассейна вниз. И, оказавшись в липкой, вонючей массе, побрел среди разлагающихся, разбухших трупов к единственному живому, его окликнувшему солдатику.

Как только Антон подступил к нему, - а это был Витёк, - «дух» тихо шепнул:

- Антон.

- Витёк? Ты?! – прикоснулся к нему Антон. – Как ты сюда попал?

- У меня почку вырезали, - простонал Витёк.

- Как вырезали? Кто?.. - испуганно огляделся по сторонам Антон.

- Какие-то иностранцы, - тихо шепнул Витёк. - Нас привел к ним Прапорщик Коваленко….

Задохнувшись последним словом, Витёк откинул голову за спину и навсегда умолк.

Отдернув от трупа руку, Антон снова испуганно огляделся. И, задыхаясь от ужаса и усталости, нащупал в кармане сотовый.

Достав его из кармана, Антон набрал телефонный номер и обратился в трубку:

- Федос, ты?! У нас тут такое… Мрак.

Не спеша приближаясь к Антону из-за спины, Прапорщик Коваленко перевел затвор пистолета и огляделся по сторонам.

Рядом, кроме покойников, не было ни души.

Антон, между тем, сообщил в айфон:

- …прикинь, наш командир, Прапорщик Коваленко, посылает солдат в разведку. А там, куда он их направляет, ребят уже поджидают какие-то иностранцы. Они отлавливают ребят и вырезают органы. А потом оставляют ещё живыми умирать в полуразрушенной школе, в пустом бассейне. Здесь - такая вонища, ужас! И крови уже по щиколотки. Помнишь, ты пел когда-то, «наша жизнь рядом с адом и раем». Какой там, на фик, рядом! Наша жизнь - это сущий ад.

- Ну, що, жидас, всэ в Московію передав? – одною рукою включив смартфон, другою - прицелился в лоб Антону Прапорщик Коваленко. - Так ось же тобі, зраднику, тримай! – и он, в упор, выстрелил.

С насквозь простреленной головой Антон повалился в кровавую массу, навзничь.

В Москве, на просфорне, застыв у печи, Фёдор взволнованно заорал в сотовый:

- Антон! Антон!!!

Вся бригада, с шутками -с прибаутками дружно накладывавшая просфоры, с удивлением и растерянностью оглянулась на этот ор.

Из сотового у Фёдора донеслось:

- Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

Отложив телефон на печь, Фёдор молча рванулся к двери.

Помогавший накладывать просфоры Васька Гусь выкрикнул ему вслед:

- Федя, в чем дело? Что-то случилось, Федор?!

Однако Фёдор лишь отмахнулся и улетел за дверь.

В полном недоумении и в тревоге все просфорники молча переглянулись.

Между тем, Прапорщик Коваленко, не торопясь, отключил смартфон и, оттянувши ремень на брюках, сунул его за пояс.

В этот момент чья-то довольно мощная, уверенная рука схватила Прапорщика за горло и подняла его над бассейном.

Храпя, задыхаясь, с выпученными глазами, Прапорщик Коваленко с превеликим трудом нащупал дрожащими пальцами пистолет.

В сумрачной тишине бассейна раздался сухой одиночный выстрел. Потом ещё и ещё один.

Дрожащие пальцы прапорщика медленно расцепились; пистолет, вывалившись из них, мягко плюхнулся в темный и вязкий студень.

Преопустив труп Прапорщика лицом к своему лицу, Пётр медленно разжал кулак и вслед за упавшим в кровавую массу трупом мягко осел в бассейне. Так они и остались навеки вместе: лежащий в крови, с простреленной головою Антон Поспелов; задушенный, как кутенок, Прапорщик Коваленко и молча осевший рядом, будто передохнуть, молочный брат Антона, сельский увалень-богатырь, Пётр.

Так и не переодевшись, в грязно-серой футболке без рукавов и в белых просфорных брюках, Федор выскочил из просфорни. Но как только он повернул к вагончику, маячившему поблизости, от запыленных кустов сирени к нему, прихрамывая, стремглав устремился Ярик.

Плохо выбритый, в грязной, в известке, курточке, с ноутбуком в холщевой сумке, Ярик, придерживаясь рукой за пораненный, правый бок, простужено прохрипел:

- Федя! Федос! Постой!

Тотчас придя в себя, Федор остановился. И, замечая перед собой скособоченного товарища, с трудом приближающегося к нему, тяжело и протяжно выдохнул.

Тем же вечером, расположившись внутри вагончика, рядом со спящим на койке Яриком, Сергей Петрович, попивая из кружки чай, спокойно заметил сыну:

- Даже не ожидал, что всё так быстро завертится.

Фёдор лишь просопел и, разгрызая сушку, смущенно спросил отца:

- Ну, а с Яриком, как теперь? Может, к себе возьмешь? Будет тебе помогать по саду?

- Не! Я домой хочу, - вдруг отозвался с постели Ярик. – Подлечусь, а там уже видно будет.

На огромном квадратном ложе, занимавшем едва ли не всё пространство погруженной в рассеянный полумрак квадратной же белой спальни, сидя спиной к двери, неспешно расчесывала золотым гребнем длинные волосы Русоволосая.

Когда за её спиной проскрипела дверь, Русоволосая даже не обернулась. И, с трудом подавив зевоту, сказала, выпрямляя спину:

- Можешь гасить. Я уже расчесалась.

Однако вошедший в комнату Соломон Лукич не только не стал гасить единственный в комнате ночник, стоявший на тумбочке, возле ложа, но и выключил «увлажнитель воздуха», тихо жужжавший у уха Русоволосой, после чего включил огромную хрустальную люстру, свисавшею с потолка.

- Соломон, что ты делаешь? – недовольно фыркнула Русоволосая и, оборачиваясь назад, сказала: - Зачем ты?! Я уже старая.

И вдруг, увидев потерянное лицо застывшего на пороге старика, его подрагивающие руки, обслюнявленные губы, заплаканные глаза, дрожащее под пижамой, сгорбившееся тело, тотчас слегка смягчилась и сочувствующе спросила:

- Что-то случилось?..

Соломон Лукич молча смотрел в пространство и только дрожал и всхлипывал.

- Соломон? В чем дело? – легко ступая босыми ногами по белому, с высоким ворсом, ковру, Русоволосая подступила к рыдающему старику и, подавляя брезгливость, прикоснувшись к его подрагивающему плечу:

- Мы разорены? Тебя поставили на счетчик?

- Меня убили, - сквозь слёзы взглянул на Русоволосую Соломон Лукич. – Теперь ты свободна. Завтра тебе выдадут завещание. И ты сможешь жить, как захочешь…. А пока, уходи отсюда.… Трупу женщины ни к чему.

- Соломон, да ты можешь мне объяснить, в чём дело?! – прикоснувшись к его плеча, спросила Русоволосая.

- У меня сына убили. Единственного, - сухо сказал Соломон Лукич. - Я больше в услугах наложницы не нуждаюсь.

Как от удара бича, Русоволосая резко вытянулась и, потянувшись рукой за ажурной ночной сорочкой, висящей на спинке стула, с достоинством удалилась.

Соломон Лукич с трудом доплелся до ложа и, рухнув на него, уткнулся лицом в перины.

Тихий звериный вой донесся из-за двери, за спиной у стремительно проходящей по коридору и наспех надевающей на себя ажурную ночную сорочку Русоволосой.

Только на одно мгновенье Русоволосая оглянулась. Но, увидев толпу служителей, метнувшихся мимо неё к спальне Соломона Лукича, стремительно развернулась и удалилась прочь.

От храма с сидящими вдоль забора нищими к белокаменной станции, увенчанной буквой «М» над входом, - километра четыре ходу. Ровно на середине этого расстояния, сразу же за трамвайною остановкой, обычно сидят бомжи. Расположившись в тени, под кленами, они выставляют перед собой пустые пластиковые стаканчики и ждут от прохожих милостыни. Здесь же они и спят, оправляют естественные потребности, болеют и умирают.

В тот день, когда Ярик вместе с Сергеем Петровичем шагали с сумочкою к метро, в тени вековечных кленов, среди завсегдатаев этих мест, появились новые «пассажиры»: Светка и её ухажер, Сан Саныч. Местный «смотрящий», - худой и поджарый мужик в тельняшке, в пиджаке и в мичманском картузе, - втолковывал им законы опекаемой территории:

- Две трети от собранных денег мне: за защиту от гастролеров и на отмаз - полиции. И не вздумайте мне хитрить. Здесь и деревья имеют уши. Узнаю, что утаили, вышвырнем, как собак.

Двое синюшных малых, с предвкушением скорого секс-знакомства с интересом косившиеся на Светку, только солидно крякали да в подтверждение слов «смотрящего», сурово, без слов, кивали.

Проходя мимо этой группки, Ярик несколько подобрался и попытался спрятаться за идущего рядом Сергея Петровича.

Замечая его маневр, Сергей Петрович, покосясь на бомжей, сказал:

- Правильно делаешь, что на родину возвращаешься. Там скучновато, конечно: факт; зато и соблазнов меньше. Устроишься на работу, женишься…

В пол-уха слушая Сергея Петровича, Ярик через плечо оглянулся на оставшихся за спиной бомжей.

Пристально глядя ему в глаза, Светка насмешливо усмехнулась.

Встретившись с нею взглядом, Ярик в смущении отвернулся.

А, между тем, в потоке прохожих, идущих навстречу Ярику и Сергею Петровичу, показалась Русоволосая. Плохо подкрашенная, не выспавшаяся, зато, как обычно, дорого и модно одетая, она, замечая Сергея Петровича, мягко остановилась.

Взглянув на неё, обтекаемую со всех сторон толпой поспешающего к метро народа, Сергей Петрович тоже остановился и, достав из кармана билеты и кошелек, повернулся с пакетом к Ярику:

- Ладно. Вот тебе тормозок, деньги на первое время и билет на поезд. Оклемаешься, позвони.

- Обязательно! - беря деньги, еду и билет на поезд, поспешно ответил Ярик: - Я подлечусь, и - сразу же на работу…. – приветливо помахал он отцу товарища приподнятою рукой и устремился с потоком людей к метро.

С грустью взглянув ему, убегающему, вдогонку, Сергей Петрович лишь тихо выдохнул и, не спеша подступив к супруге, посмотрел ей глаза в глаза.

Русоволосая нервически улыбнулась:

- Привет.

- Привет, - спокойно ответил Сергей Петрович.

- Спешишь? – опустила глаза Русоволосая.

- Нет.

- Пройдемся?

Сергей Петрович согласно кивнул в ответ и, повернувшись лицом к бомжам, неторопливо пошел рядом с Русоволосой к алеющему вдали, за железной решеткой, храму.

За решетчатым, несколько старомодным окном тюрьмы облетал одинокий клен. Мириады кленовых листьев мягко падали на траву у высокого каменного забора, увенчанного ржавой колючей проволокой.

В длинном же, сумрачном коридоре с синими, до плечей, панелями, стоя спиной к окну, стояла задумавшаяся Наташа. Одетая в скромное, до колен, демисезонное серенькое пальто и в серый, слегка сдвинутый набекрень беретик она выгодно отличалась от той ярко нафабренной, себе на уме, девицы, какою она была ещё накануне, прошедшим летом.

Внезапно, из-за ближайшей к Наташе двери, вышла мать Тихона, Наталья Ивановна. Одетая в темный плащ, с небольшой бардовою шляпкой на голове, она лишь скользнула взглядом по замершей у окна Наташе. И, не узнав её, прошла мимо, к узкому арочному проходу с табличкой над дверью «Выход».

- Наталья Ивановна, добрый день, - после секундного колебания метнулась за ней Наташа.

Наталья Ивановна обернулась. И, с трудом узнавая в молодой, скромно одетой женщине бывшую турецкую проститутку, взволнованно прохрипела:

- Ты? Здесь!? Проститутка!

- Наталья Ивановна, давайте не будем ссориться, - выставив руки перед собой, замедлила ход Наташа. - Как там Тихон?

- Ну, ты и потаскуха! – захлебнувшись праведным возмущением, сказала Наталья Ивановна и со сжатыми кулачками ринулась на Наташу. – Усадить парня на одиннадцать с половиной лет, а потом ещё спрашивать, как он там?! Удивительное бесстыдство!

- Так он Вам всё-таки проболтался? – слегка отступив от Натальи Ивановны, задумчиво выдохнула Наташа и тихо, сквозь слёзы, произнесла: – Предатель.

- Ах, так это ты его всё-таки усадила! – уже решительно и спокойно ринулась Наталья Ивановна на Наташу. – Удушу, паскуда!

С трудом уклоняясь от рук Натальи Ивановны, Наташа стремительно отскочила в сторону. И, убегая от матери Тихона вдоль по длинному, со множеством однотипных, обитых дермантином дверей коридору, быстро-быстро защебетала:

- Но Вы не оставили мне никакого другого выхода. Мне просто пришлось упечь его за решетку. Иначе Вы бы женили Тихона на нелюбимой женщине. И тем самым сделали бы его и меня несчастными! А так я дождусь его из тюрьмы, и мы будем навеки вместе!

Потрясенная услышанным, Наталья Ивановна на секунду остановилась.

- Безумная! – прошептала она чуть слышно и, вновь начиная теснить Наташу, с раздражением, желчно заговорила: - Да за одиннадцать с половиной лет ты ещё десять раз влюбишься и разлюбишь. Точно так же, как мог бы и мой сыночек. Но теперь он вернется из Колымы навсегда поломанным человеком. И никакой «любовью» ты свой поступок не оправдаешь. У тебя ведь тоже есть сын, не так ли? Так, вот, я тебе скажу: всё это тебе ещё аукнется. Ты тоже будешь стоять вот так же перед какой-нибудь идиоткой - убийцею твоего ребенка. И, может быть, хоть тогда поймешь, что значит разбитое сердце матери.

Медленно отступая, Наташа непроизвольно переменилась. И из легкой, щебечущей словоблудицы мало-помалу преобразилась в растерянную мамашу.

- Нет. Не хочу. Не надо, - остановилась она, дойдя почти уже до конца длинного коридора.

- Нет, надо! – остановилась в шагу от неё и Наталья Ивановна. – Да, именно так и будет! – ткнула она перстом в испуге замершую врагиню. - Потому что всё наше – нам же и возвращается! Господа не обманешь.

Стоя в конце прямого казенного коридора, Наташа испуганно встрепенулась и, заламывая ладошки, взмолилась к Наталье Ивановне:

- Наталья Ивановна, я Вас прошу: не надо. Андрюша ведь у меня единственный.

По-прежнему стоя в шагу от Наташи, Наталья Ивановна усмехнулась:

- А у меня, что, двое? Так что давай, подумай. Да и сходи-ка к следователю, покайся. Может, Тишку и оправдают?

- Ну, что Вы такое, скажите?! – ещё более испугалась и без того напуганная Наташа. - Да меня же в бетон вмуруют. А всё равно Тихону срока ведь не скосят. Просто другие сядут. Вам, что, от этого станет легче?

Поразмыслив секунды три, Наталья Ивановна с горечью усмехнулась:

- Да, ты права. Легче мне уже никогда не станет. Но и тебе достанется: попомнишь мои слова. Месяц, пока шел суд, всё хотела тебя найти и раздавить, как вшу. Да вот встретила, посмотрела тебе в глаза и поняла: не надо. Живи теперь, жди отдачки. Это покруче будет, чем просто сносить синяки от матери.

Наталья Ивановна повернулась и решительною походкой двинулась вдоль по длинному широкому коридору к выходу.

Стоя в самом конце коридора, у высокой глухой стены, Наташа, глядя вдогонку удаляющейся от неё Наталье Ивановне, тихо, навзрыд расплакалась. Слезы ручьями побежали по её скособочившемуся лицу. Она развозила их кулачками. И накрашенные глаза Наташи начали медленно превращаться в два огромных иссине-черных, как у зомби, блина-развода. Непроизвольно Наташа стащила с себя беретик и, запустив пальцы в аккуратно прилизанную прическу, тихим умоляющим шепотом выдохнула вдогонку удаляющейся по коридору мамаше Тихона:

- Наталья Ивановна, нельзя быть такою жестокой?! Я же всё-таки сирота…

Дойдя до последней двери, Наталья Ивановна снова остановилась и повернулась лицом к Наташе.

Под её пристально-холодным взглядом Наташа поневоле вытянулась и, словно бы в ожидании возможного ещё чуда, с надеждою и с терпением заглянула в глаза Наталье Ивановне.

Однако чуда всё-таки не случилось. Наталья Ивановна холодно усмехнулась и отошла от окна, под арку. Миг, и она исчезла из поля зрения, а оттуда, куда она удалилась, донесся противный протяжный скрежет ржавой дверной пружины, завершившийся громким хлопком двери.

Наташа так и осталась стоять на месте, маленькая и жалкая на фоне высокого длинного тюремного коридора со множеством однотипных, с обеих сторон прохода выходящих в него дверей.

В прихрамовом саду, подступив к сгорбившемуся над клумбой Сергею Петровичу, Фёдор сказал:

- Доброе утро, папа.

Собирая семена отцветших цветов в целлофановые пакетики, Сергей Петрович обернулся к сыну:

- Привет. Ну, как там Ярик? Устроился на работу?

- Вроде бы, - смущенно ответил Фёдор. – Но как там на самом деле?..

- А ты за него молись. Всё-таки оба его родителя умерли от запоя. С такими генами… - тихо заметил Сергей Петрович и кивком головы указал в глубину храмового сада, на вагончик. – Будешь ложиться спать, маму не разбуди.

- Я уже проснулась, - появляясь в двери вагончика, потянулась Русоволосая. – Как же здесь всё же спокойно спится! Федюша, иди ко мне! – и, сама подступая к сыну, целуя его в ушко: - Привет, дорогой. Устал?

Фёдор лишь отмахнулся:

- Нормально.

Сергей же Петрович, приближаясь к домочадцам, предложил:

- Ну, что, может, чайку хлебнем?..

- Да можно было бы и позавтракать, - подхватила Русоволосая. – Ого! Уже половина десятого! Вот это я заспалась!

- Ладно. Пойдемте в дом, - повел Сергей Петрович домочадцев в вагончик.

Вместе с мужем и сыном сидя вокруг стола и уминая из миски манную кашу с мёдом, Русоволосая улыбнулась:

- Как вкусно! Лучше, чем в дорогом элитном ресторане.

- Манка, - шутливо ответил Сергей Петрович. – Её даже в раю дают.

- Не сомневаюсь, - сказала Русоволосая и перевела разговор на другую тему: - А горячая вода в нашем «раю» имеется?

Поднимаясь из-за стола, Сергей Перович кивком головы указал в сторону электрочайника: Чайник, вон, вскипяти, и будет. Спасибо за хлеб за соль. Ну, что, Федюша, пройдемся?

Тотчас же встав со стула, Фёдор пошел за отцом, к двери:

- Спасибо, мама. Всё было очень вкусно.

Несколько нерешительно Русоволосая посмотрела вдогонку сыну и мужу. И всё-таки, пересилив себя, встала со стула и, вытащив из кармана халата сложенный вчетверо лист бумаги, разворачивая его, сухо, по-деловому сообщила:

- Мальчики, погодите. Я тут наследство… получила. Можем купить квартиру. Трехкомнатную. Каждому по норе. Как вы на это смотрите?

Мужчины переглянулись, и после короткой паузы Сергей Петрович сказал:

- Лично меня этот вагончик вполне устраивает.

Вслед за ним почти тоже сказал и Фёдор:

- И меня – тоже.

Мужчины вновь повернулись, чтобы выйти за дверь вагончика.

Нервно комкая лист бумаги, Русоволосая нервно сказала вдогонку им:

- Но вы забываете, что я женщина! И мне эта антисанитария – в тягость!

На мгновение обернувшись, Сергей Петрович ласково улыбнулся:

- Ну, так купи себе квартиру, и – живи. В чем проблема-то?

Вслед за ним повторил и Фёдор:

- Ну, да, мама: купи, раз у тебя появились деньги. Будем периодически встречаться, чаи гонять. Манку кушать.

Сунув скомканный лист бумаги обратно в карман халата, Русоволосая сдержанно заявила:

- Понятно. Ладно. Ступайте. Мне нужно тарелки мыть.

Мужчины вышли.

Оставшись одна в вагончике, Русоволосая снова уселась верхом на стул и долго, не мигая, смотрела в одну точку перед собой. Наконец, она тихо вздрогнула и, взъерошив рукою волосы, вытащила из кармана халата скомканное письмо и порвала его на мелкие-мелкие кусочки. Затем она поднялась со стула и наполнила водой из баклажки электрочайник.

Суя ошметки письма в карман, Русоволосая огляделась:

- А песку нанесли-то, а…. Мети, не мети… всё без толку.

Она снова в бессилье села и потерянно посмотрела перед собой.

- Ну, почему?!.. – громко выкрикнула она и поднялась со стула.

Из-за двери, в вагончик, вновь заглянул Фёдор:

- Мам, ты что-то сказала?..

Решительно встав со стула и отмахнувшись веником, Русоволосая пробурчала:

- Всё нормально, - и начала подметать в вагончике.

- Точно? Ты в этом уверена? – от двери спросил у матери Фёдор.

На мгновение прекратив мести, Русоволосая подбоченилась и сказала:

- Да что ж вы со мной возитесь, как с больной?! Сказала нормально, значит – нормально!

Тогда Фёдор кивнул: понятно, мол, и вышел за дверь вагончика.

Прогуливаясь по осеннему саду, шурша палой желтой листвой, Фёдор спросил отца:

- Как думаешь, не сбежит?

Сергей Петрович пожал плечами и перевел разговор на другую тему:

- Я вот тут о чём подумал: а почему бы тебе, сынок, не написать рэп о прошедшем лете? Жили, мол, были четыре друга…. И вот пришло лето: «жара, июль», и то-то и то-то с ними случилось….

- Извини, папа, но я уже месяца полтора, как завязал с рэпом, - следуя за отцом, с грустью признался Федор.

- Почему? – удивился Сергей Петрович.

- Да, так: писать, ерунду не хочется. А настоящее – мало кого волнует, - впроброску ответил Фёдор.

- Ну, так и что, что мало!? - ответил Сергей Петрович. – Пишут ведь для себя! Для Бога! Чтобы душа жила. А будешь с живой душой, живые к тебе и подтянутся. Вот и пиши для них. Хотя, если честно, на эти темы лучше и вовсе не заморачиваться. Пиши, вон, как воробьи чирикают. У тебя такие колоритные друзья. И судьбы у всех - типичные. Вот и пиши про них: про Антона, про Тишку, про Ярика, про себя. Кстати, может получиться неплохая притча - эдакий «русский рэп».

Глава №4: ТРУ (True) — Исполнитель, который читает правду, то есть то что он на самом деле думает, делает и то, что происходило в его жизни.

Вокруг знакомого храма, при котором в начале лета работали просфорниками герои нашей киноповести, сгрудилась толпа народа. В центре её, у входа в притвор, стояла огромная фотография отца Павла. Седовласый благостный настоятель, обрамленный гирляндами алых и желтых роз, благословлял с портрета скорбящих, плачущих прихожан. По ступенькам, в гуще толпы, сновали туда-сюда юркие иподьякона в дорогих атласных подрясниках; у самого входа в храм стояли насупленные бородачи с хоругвями и с иконами; а возглавить будущую процессию намеревался крепкий кряжистый батюшка в белом, с иголочки, облачении с надетым на палицу фонарем. Все ждали выноса гроба.

Но если неторопливо пройти сквозь эту толпу за храм, к чугунным решетчатым воротам с рассевшимися вдоль забора нищими, то за углом ближайшего к храму дома, между контейнером с мусорными отходами и запыленным кустом сирени, можно с трудом пробраться за разбитую дверь, в подъезд. И там, в полумраке, на первом же этаже, если свернуть налево, за железную дверь, в подвал, то после протяжного скрипа дверных петель на мгновенье придется остановиться. Ведь любой, кто бы не завернул сюда, обязательно окажется на свету бьющего прямо в глаза сценического прожектора, стоя в луче которого, не громко, спокойным речитативом, перескажет Вам только что прочитанную историю застывший у микрофона Фёдор:

- «Часть нас - полеживает в земле, часть - давно сидит.

Я не знаю, сколько мне отпущено ещё седин.

Остались лишь те, кто не поверил блеску жизни в сети.

Те, кто стояли на своем от первых песен на СИДИ».

Перед ним, за выступом авансцены, блеснет в темноте окно звукооператорской будки с сидящим у микрофонов Ромкой. А сразу за этой будочкой, там, где обычно находится зрительный зал, откроется полная, непроглядная темнота, на фоне которой вдруг вспыхнут и поползут снизу вверх по экрану титры.

Москва, 2020 г.