Главная » Проза

Вышла в свет художественная книга редактора нашего сайта, Романа Андреевича Котова, повесть «Кадеты – ровесники века» (зарисовки из кадетской жизни). Она посвящена актуальной теме воспитания русской военной молодёжи в кадетских корпусах и военно-патриотических клубах.

Двое стояли на тракте, ждали попутную машину. А машин не было. Час назад проехали две груженые — не остановились. И больше не было. А через восемь часов — Новый год.

Пора выговориться, пора, а то могу не успеть. Въехал уже во времена старения. И когда проскочил райское младенчество, счастливое детство, тревожное отрочество, дерзкую юность, взросление, когда? Жизнь пролетела. Похоронил родителей, многих родных и близких, стало вокруг пусто и понял, что мир вытесняет меня, моё земное время кончается. Его и не запасёшь, над ним мы не властны.

Михаил Булгаков работал над романом «Мастер и Маргарита» больше 10 лет. Много раз он менял сюжет, убирал одних персонажей и добавлял других. В первой версии рукописи не было ни Мастера, ни его возлюбленной, а Михаил Берлиоз и Иван Бездомный носили другие имена. Прообразами героев становились литературные персонажи других авторов, друзья и оппоненты самого писателя.

Отец Евгений не был святым. Он был просто человеком. И, как и все люди, он совершал ошибки и поступки, за которые ему было стыдно. Но он старался, очень старался быть хорошим священником. И, поверьте, у него это получалось. Уж я-то знаю.

Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно. Только вчера из штаба дивизии прислали развернутый план оборонительных работ - вторые рубежи, ремонт дорог, мостики. Затребовали у меня трех саперов для оборудования дивизионного клуба. Утром звонили из штаба дивизии - приготовиться к встрече фронтового ансамбля песни и пляски. Что может быть спокойнее? Мы с Игорем специально даже побрились, постриглись, вымыли головы, заодно постирали трусы и майки и в ожидании, когда они просохнут, лежали на берегу полувысохшей речушки и наблюдали за моими саперами, мастерившими плотики для разведчиков.

Бомбежка длилась минут сорок. Потом она кончилась. Полковник Гуляев, оглушенный, втиснутый разрывами в пристанционную канаву, провел ладонью по своей багровой шее — ее покалывало, жгло, — выругался и поднял голову.

Война — это авианалёты, грохот артиллерии и танков, канонада выстрелов… У неё много звуков и много лиц. Она подкрадывается и обрушивается на тебя всей своей силой, когда ты меньше всего её ждёшь. И, прячась, ты считаешь разрывы. Один. Два. Три… Господи, спасибо, что мимо.

В ту ночь я собирался перед рассветом проверить боевое охранение и, приказав разбудить меня в четыре ноль-ноль, в девятом часу улегся спать.

Меня разбудили раньше: стрелки на светящемся циферблате показывали без пяти час.

Максиму Волокитину пришло в общежитие письмо. От матери. «Сынок, хвораю. Разломило всю спинушку и ногу к затылку подводит — радикулит, гад такой. Посоветовали мне тут змеиным ядом, а у нас нету. Походи, сынок, по аптекам, поспрошай, может, у вас есть. Криком кричу — больно. Походи, сынок, не поленись…»

Они шли лесом по глухой, занесенной снегом дороге, на которой уже не осталось и следа от лошадиных копыт, полозьев или ног человека. Тут, наверно, и летом немного ездили, а теперь, после долгих февральских метелей, все заровняло снегом, и, если бы не лес – ели вперемежку с ольшаником, который неровно расступался в обе стороны, образуя тускло белеющий в ночи коридор, – было бы трудно и понять, что это дорога. И все же они не ошиблись.

Николаич позвонил вечером:

– Андреич, в баню пойдешь? Я баню тут стопил, да сам не могу – палец порезал вот, мочить пока нельзя, а баня пропадает.

В этом году была такая длинная и такая теплая осень, что, казалось, и зима не наступит. Нет, наступила. Уже и приходила несколько раз, были даже метели, заморозки, но все потом таяло, хлюпало под ногами. Московские мостовые были как лотки с грязной снежной жижей. Воздух города и без того тяжелый прессовался еще и выхлопными газами, которых зимой становилось больше. Моторы, остывшие за ночь, подолгу грели. Также много выхлопа копилось на перекрестках у светофоров.

Много слов на земле. Есть дневные слова —
В них весеннего неба сквозит синева.

В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным все общество.

В небе клубились серые, низко нависшие облака. А на краю елового бора, у скованной льдом речушки, трое большевиков крушили ветхую скособоченную часовенку.

В полночь была перехвачена немецкая радиограмма. При свете керосиновых ламп ее расшифровали. Это был приказ командующего группой, посланный вдогон. Немцы меняли направление танкового удара.

История эта началась в исправительно-трудовом лагере, севернее города Н., в местах прекрасных и строгих.

Давеча Александр Минкин прочитал лаурированную яхинскую «Зулейху» и пришел в предсказуемый ужас. Особо шокировала журналиста перловка, «сдобренная щепоткой сала»: «На щепотку сала я наткнулся в метро, и меня могли забрать в милицию за нецензурную брань в общественном месте».

При пандемии коронавируса всех россиян отправили на самоизоляцию, но все люди не самоизолировались. Тогда власть ужесточила режим самоизоляции и ввела строжайший карантин, границы регионов перекрыли, людей поголовно закрыли в домах и в России начали происходить нереальные события. Люди стали не понимать происходящего.