КАЗАЧАТА. Донская быль.

Памяти Дмитрия Ленивова

Где-то неподалеку на степном кургане протяжно и жутко выла молодая волчица. Если бы не внезапно налетевшая метель, ее можно было бы увидеть в лунном свете. Она звала свою стаю, вынюхав долгожданную добычу, которой хватит на всех сполна. Совсем скоро сюда сбегутся со всей степи десятки голодных волков. Собаки из станицы закатывались свирепым басистым лаем, чуя приближение стаи.

Николай тоже понимал, что волки близко. Отец часто брал его на охоту. Он обучил его читать следы зверя и птицы, стрелять навскидку, не целясь, просто на звук, отличать вой волка от воя волчицы, слушать, понимать и любить родную Донскую степь. И, конечно, отец учил не бояться. Ничего и никогда. Николай не боялся ни стаи голодных волков, ни мороза, ни метели. Самое страшное, что могло произойти - уже произошло сегодня поутру. Папа погиб. И Николай остался совсем один. Матери вот уже год как не стало. Накрыла турецкая батарея снарядами госпиталь, где мама трудилась милосердной сестрой. Вот поэтому брел без всякого страха Николай по неглубокому весеннему снегу. Шел забирать тело отца с поле боя. И в душе у Коли была чёрная степная пустота.

Ещё несколько часов назад Николай, кадет Новочеркасского Донского корпуса пил дома ароматный чай, читая Карамзина и мечтая о близкой весенней рыбалке с друзьями. Но мечты его неожиданно разбил стук в дверь. Вместе с тревожным резким стуком в дом завалился сотник Степанов, близкий друг отца Николая. В порванной в нескольких местах, покрытой сажей и бурыми пятнами бекеше. Он обнял Колю, прижав его к пахнущей конским потом и порохом груди, затем севшим на морозе голосом прокашлял: «Убили твоего батю и ещё многих наших казаков положили. Бой был под Большим Логом. Сотня наша в засаду попала. Я один похоже и смог вырваться».

Часу не прошло, как Николай уже седлал коня ехать в степь за отцом. Степанов сбивчиво рассказал, где отряд донских партизан - повстанцев встретился с конным полком красных. Отец, который командовал отрядом, повел казаков в атаку на спрятанные в лощине пулеметы. Сотник сам видел, как пулеметной очередью срезало отцовского коня. Как упал батя в снег, а затем поднялся и пошёл на врага с шашкой в одной руке и с маузером в другой. Так и погиб. А рядом весь отряд лег. Лег, но не пропустил большевиков в Новочеркасск.

Этот рассказ отцовского друга и сослуживца по большой войне Коля вспоминал, когда выезжал из города. Он представлял, как батя пробился пешим к вражеским пулеметчикам, как рубил их шашкой, как отстреливался от наседающих комиссаров. И вот уже скрылась в вечернем небе триумфальная платовская арка, а затем исчезли в ночи сияющие купола Новочеркасского войскового собора. Вместе с ними растворялось в тяжелой темноте, оставалось далеко и детство. Беззаботное детство казачка с шалостями, купанием коней, игрой в казаки – разбойники. Уходило далеко-далеко.

Коля шёл по занесенной снегом дороге, по которой накануне рысью проскакал отряд отца. Над головой его, одетой в ладную казачью папаху, зажигалась серебро первых вечерних звезд.

Уже заполночь нашёл Николай место боя. Поначалу заметил распряженные и перевернутые повозки, а от них до места схватки ноги сами привели. Тела погибших уже прихватило морозом и припорошило снежной крупой. Лежащие в беспорядке, с вывернутыми ногами и раскинутыми руками, а иногда даже без них, убитые были раздеты и разуты. Попадались и без портянок и нательного белья. Так что разобрать, кто из лежащих у глубокого степного оврага казак, а кто большевик, было уже невозможно.

Коля в поисках отца вглядывался в каждого погибшего. И иногда ему казалось, что он понимает - кто враг, а кто свой. Вот этот, с седой бородой, в годах, с выбитым глазом и высунутым языком, видно, казак. А этот, рядом, невысокий, с коротко остриженный головой и еле заметными усиками на юном лице, побитым оспой, -чужак… Неужели эти люди, сейчас мертвые и изуродованные, совсем недавно жили рядом, говорили на одном языке, ходили в одну и ту же церковь? –эта мысль вдруг горестно застучала прямо в висок…

Падающий мелкий снег назойливыми белыми мухами лез в Колькины глаза так, что смотреть дальше нескольких шагов было тяжело. И в какой-то момент он скорее почувствовал, чем увидел, что на этом пустынном диком поле помимо него есть еще кто-то. Не волк, не конь, потерявший хозяина… Николай взял в правую руку отцовский кольт и хорошенько прислушался к звукам, идущим из глубины степного безмолвия. Так и есть: слева от него раздавались приглушенные снегом, совсем легкие звуки шагов человека и тяжёлый мерный стук подков. Кто-то вел коня. Неспешно и делая частые остановки.

«Неужели мародер, один из тех, кто грабит и раздевает мертвых», - закрутилась догадка в голове у Николая. «Если так, то нужно успеть выстрелить первым, пока меня не заметят», - решил он. Но незнакомец заметил его если не раньше, то точно в тот самый момент, когда и Николай увидел идущего. Минуту, полную нервного напряжения, они всматривались в силуэты друг друга. Их разделяло два десятка шагов, но снег и ветер делал это расстояние огромным. Незнакомец был маленького роста, вел под уздцы рабочую кобылу, у него на плече висело ружье. Он первым прервал затянувшееся тревожное молчание и окликнул Николая: «Ты кто?». Его голос, совсем ещё детский, утонул в свисте метели. Коля, уже почти решивший выстрелить, услышав, что перед ним, скорее всего, просто мальчишка, растеряно ответил: «Я - Коля, отец у меня здесь погиб на поле». Немного помолчали.

Парнишка по-прежнему стоял на месте. Выглянувшая на короткий миг луна осветила его нескладную фигуру. В огромном светлом тулупе с чужого плеча, в ушанке и серых валенках он стоял рядом со своей невысокой донской лошадкой и будто бы размышлял о чём-то. Теперь уже Коля, собравшись с мыслями, прервал вновь наступившее молчание: «А ты сам кто будешь? Зачем ночью здесь ошиваешься?» Николай старался придать своему голосу мужественные, взрослые нотки, хотя это ему удавалось с трудом. Беспокойство, вызванное внезапной встречей, так и не покинуло его. Он по-прежнему стискивал в кулаке холодную рукоять кольта, держа его за спиной.

«Так и я батю своего здесь ищу», - совсем уже неожиданно ответил незнакомец, - «убили его, говорят, где - то здесь поутру». Потом, собравшись с чувствами, явно переполнявшими его, добавил нервно: «только как его отыскать-то, все замерзшие, да ещё и голые – босые». "Так давай вместе искать», - как-то так, сходу, без раздумий, крикнул Николай незнакомцу и добавил вдогонку – «подходи ближе, не боись, погутарим."

Коля по говору незнакомца уже понял, что тот был из своих, из казаков. И очень возможно, их отцы были хорошими товарищами.

Не спеша шли казачата навстречу друг другу. И чем ближе они были, тем яснее понимали, что отцы их были по разные стороны в этом бою. Незнакомец был одет совсем бедно. Накинутый прямо на рубаху дедов тулуп и огромные валенки стесняли его движения, и коротконогая старая кобылка боязливо выглядывала из-за его спины. Повесив голову и опустив плечи, он в задумчивости брел навстречу Коле. Николай же, напротив, придав себе бравый вид, распрямив уставшую спину, шагал по снегу уверенно. Под его вычищенными до блеска сапогами скрипел свежий снег, кадетская шинель была подогнана точно по фигуре, а папаха лихо заломлена набок. Рядом, чуть в стороне, прыгал в нетерпении чистокровный англичанин, которого ему подарили три года назад на десятилетие.

Место, где они сошлись, похоже, было центром утреннего боя. То тут, то там группами лежали погибшие. Кони, побитые в упор пулеметной очередью, всадники, изрубленные в сабельном бою. Но встретившиеся на этом заснеженном поле сейчас не смотрели на павших. Они пристально глядели в глаза друг другу, остановившись на расстоянии вытянутой руки. «Тебя как звать-то?» - спросил Николай мальчишку. " Меня-то, Сашка,- чуть с вызовом и даже немного дерзко отвечал тот. "Мы казаки из Аксайской. А ты откуда?" Коля ответил, что и он казак, из Новочеркасска, и родился там, и живёт и учился, пока большевики не пришли.

После этих слов Сашка перешел почти на крик: «Так твой батя, стало быть, против Советской власти пошел? Против народа?

Коля, не отрываясь, смотрел на своего взволнованного собеседника. На плече у Сашки болталась древняя берданка. Кулаки его в драных рукавицах сжимались, глаза в злости прищурились, и, казалось, он в любой момент готов был броситься на Николая.

« Да. Отец был против новой власти. Комиссары расстреляли многих его друзей просто за то, что они были офицерами. Священника из нашей церкви прикладами забили! За что?» - как-то разом выпалил Коля в лицо Сашке, - «много несправедливости сделала новая власть, вот отец и пошел против нее».

«Да что ты, кадет, знаешь о несправедливости?», - резко перебил Саша – « несправедливость - это когда у нас, казаков, земли за долги военные поотнимали, пока отцы на фронте кровь лили. Справедливо разве мне с малолетства батрачить на пришлого кулака, вместо того, чтобы так же, как ты, учиться? Чем ты лучше меня?! Ну а попы твои хоть чем-то нам помогли?», - он с досадой рубанул морозный воздух.

Николаю вдруг показалось, что среди нескольких лежащих рядом людей он разглядел крупную фигуру отца. Не слушая и не видя Сашку, он метнулся туда, к телам, запорошенным снегом. Его папа лежал лицом в небо, широко раскинув руки, как - будто собираясь взлететь туда, высоко в рассветную даль. Он разглядел и сверкнувший в лунном луче обломанный клинок наградной шашки отца. Тот очень гордился и уважал эту награду, врученную по его рассказам самим царем. И еще любил добавлять к этой истории, что в старые времена именно оружием и ничем другим жаловали казаков.

Колька бережно поднял обломок шашки и в слезах посмотрел на тело отца. Мародеры оставили на нем офицерский китель. Наверно, потому, что он был сильно изорван пулями и измазан кровью. Сорванными оказались лишь погоны хорунжего и боевые награды, которые отец надел в свой последний бой. Сняли и сапоги, и брюки с лампасами, оставив лишь исподнее белье, которое теперь срослось с бледной кожей и вмерзло в снег. Коля попытался приподнять за плечи тело отца, чтобы погрузить на коня, но оно оказалось неподъемным, словно чугунным, будто земля, степь не желала расставаться с ним…

Николай был в отчаянии от своих тщетных попыток и не сразу заметил, как на помощь к нему пришел Сашка. Без лишних слов он ловко, как человек, привыкший таскать тяжести, вместе с Колей погрузил тело хорунжего на коня, фыркавшего в недовольстве.

Вымазавшись в снег от нескольких падений на скользкой земле, Саша и Коля стряхивали с себя налипшую снежно-ледяную корку. Где-то в стороне по-прежнему был слышен вой волчицы. Только теперь, судя по звукам, к ней присоединились еще два матерых самца, которые выли басисто и протяжно…

Хлопая по бокам своего испачканного в снег тулупа, Сашка повернулся немного влево. Там, чуть поодаль, лежал еще один человек. Лицом в землю, разбросав руки в разные стороны, погибший, казалось, плыл по гигантскому белому степному морю. В фигуре убитого Сашке вдруг почудились знакомые, родные черты…

И Кольке, глядя на бредущего к ней товарища, вдруг стало понятно, что на самом деле тот больше всего на свете хочет ошибиться, изо всех сил цепляется за надежду, что батя каким-то чудесным образом выжил в этом бою, спасся.

Подойдя к лежащему на снегу, Сашка упал на колени. Дранная ушанка слетела с его головы. Это был отец. Его лысый, выбритый череп был рассечен косым шашечным ударом. Чуть вдалеке валялся припорошенный снегом карабин с отведенным затвором. Тихо подошедший к Сашке Николай предположил, что смерть настигла его отца в то мгновение, когда в его оружии вышли, закончились все патроны. Одежда с погибшего была снята, лишь поблескивал в лунном свете надетый на шею посеребренный казацкий крестик. Мародеры не сорвали его с тела Сашиного отца. Побрезговали или не заметили.

Саша так и стоял на коленях у тела любимого человека беззвучно плача, закрыв лицо широченными рукавицами. «Мать умерла в прошлом годе, сестренка пропала не знамо куда, теперь и батя ушел…

Есть ли Бог? Как же может быть то такое? За что мне?», - Саша в слезах, застывающих на его бледном, враз повзрослевшем лице, обращался куда-то в небо.

Николай подошел к рыдающему товарищу ближе, сел рядом прямо на снег и положил руку на его плечо. «Ну, будет-будет, успокойся уже». Может быть, после этих слов и появления рядом другого, участливого человека Сашка как-то разом собрался и встал со снега, вытирая мокрое лицо рукавом тулупа. «Подсоби чуток», - попросил он Николая. Вместе они с трудом подняли мощное, крепкое, еще молодое, но мертвое закоченевшее тело Сашиного отца и вконец запыхавшись, погрузили на послушную лошадку. С шеи покойника слетел крестик, упав в снег. Николай краем глаза заметил это, нагнулся и, отыскав его среди стреляных гильз и снежинок, протянул Сашке: «На, возьми, это твоего бати, мы обронили, когда тягали к седлу». Саша исподлобья взглянул на маленький крестик с оторванной ниткой и тихо, но твердо бросил: «Мне без надобности. Бате не помог, а мне и подавно. Да и к тому же, - парень почти перешел на шепот – Бога то, по всему видно, нету. Атмосфера одна вместо него».

Коля, пожав, плечами сунул крест в карман своих шаровар. Затем, немного подумал, и, как бы размышляя, возразил Сашке: «да ты постой, а как же жить тогда, если Его нет? Во что верить?» Саша, прилаживая тело отца к седлу, ответил: «Жить надо по справедливости, чтобы все без обмана было… Верить в то, что так когда-то и будет…За это самое и воюем нынче».

Сашка замолчал и, нагнувшись, поднял свое упавшее в снег ружье, мельком бросив взгляд на Николая. Тот стоял, застыв на месте как вкопанный. Рядом переминался с ноги на ногу его конь. Потом парни встретились глазами. Возможно, в первый раз с момента своего знакомства как следует разглядев друг друга. Почти ровесники. И внешне даже были немного похожи. Чубатые, с русыми волосами, открытыми простыми лицами и чуть прищуренными глазами. Быть может, Колька был на год старше.

«И что ты делать - то теперь собираешься?» - спросил Николай у Саши, продолжая смотреть в его глаза. Тот, почти не раздумывая и не отводя взгляда, резко рубанул: «Батю схороню и мстить стану. Отомщу за него!».
Выплеснув эти слова даже не на Николая, а на окружавший его равнодушно-жестокий мир, Саша похлопал свою кобылку по тощему боку, еще раз удостоверившись, что тело отца хорошо закрепилось за седло.
«Кому же ты мстить задумал? - возразил Коля, - те, кто батю твоего зарубили, здесь все и полегли, - он показал рукой на поле боя, - даже может статься, что наши отцы друг друга и положили». Николай вдруг пристально взглянул на Сашку. Тот стоял, молча, видно о чем-то напряженно размышляя.

«Не все, ой, не все, Колюня, на этом поле остались, много еще крови будет», - наконец зло пробурчал он, - хватает буржуев у вас в Новочеркасске, кто против нашей власти пошел, да и тех, кто с Корнилом ушел, тоже не забываем. Много таких по щелям еще прячутся, мечтают народную власть скинуть. Все они против справедливого мира! Все они виноваты в смерти моего бати! Всем вам, кадеты, буду мстить, приняли бы вы власть Советов молча, все живы бы были. И отец бы жил сейчас» - уже зашелся он в крике.

Потом уже тише спросил: «А ты, Колька, ты теперь что делать станешь! За границу побежишь, в Париж или как?»

«Так и я мстить стану, Саня», - как - будто ждал этого вопроса Николай, - и никуда я со своей земли не побегу. Здесь родился, здесь и останусь». Он, переводя дыхание, огляделся вокруг и продолжил: «И мстить буду, пока ваша новая власть не исчезнет совсем. Она отца отняла у меня. Все, что у меня в мире этом было, считай, забрала. Вот и не осталось мне ничего, кроме как биться против ваших Советов».

Волчатами смотрели друг на друга Коля и Саша. Готовыми в любую секунду сцепиться в смертельной схватке прямо здесь, посреди заснеженной ночной степи, рядом с лежащими мерзлыми телами. Глаза казачат сверкали, тела их были напряжены и готовы к бою. Готовы голыми руками рвать плоть друг друга, зубами грызть глотки, пальцами давить кадыки и глаза. Но что-то останавливало их. Что-то незримое, невидимое не давало казачатам убивать и погибать здесь и сейчас. Оба чувствовали неловкость оттого, что еще несколько минут назад старались помочь друг другу, выбиваясь из сил, утешая и поддерживая. А может время для их схватки еще не пришло. Еще не до конца зачерствели их сердца, не до конца очерствели души.

«Ну, я пойду», - прервал молчание Саша. Его голос теперь звучал спокойно и уже отчего-то не был таким детским, как в начале встречи, -может еще и свидимся когда». Сказав это, он принялся разворачивать свою замерзшую кобылку в сторону Аксайской.

«Да уж лучше нам не встречаться боле», - подумал Николай и окликнул товарища, - «Погодь». Тот вздрогнул и замер на месте в тревожном замешательстве. Коля подошел к Сашке вплотную. Теперь они стояли лицом друг к другу. Неожиданно Николай обнял Саньку, обнял неумело, по - детски, но искренне, по- настоящему.

Саша, на мгновение совсем было растерявшийся, тоже обнял своего товарища , прошептав: «Прощай, Колюня, не держи зла».

«И ты прощай меня, Санька».

И, резко развернувшись, Николай пошагал к своему коню, словно опасаясь отказаться от своих слов. И каждый из казачков побрел в свою сторону, а над безбрежной, укрытой снегом Донской степью уже занимался кровавый рассвет весны 1918 года.

Год спустя Николай неожиданно вспомнил эту встречу, подумав, как там, интересно, дружок Сашка? Вместе с офицерами своего полка он в последний раз направлялся в родной Новочеркасский собор. В серых шинелях, в полушубках цвета зимнего неба, казаки шли к молебну. Молча. Каждый в своих мыслях. В стороне у памятника Платову пританцовывали на морозе кони, оставленные под присмотром малых казачат. Скоро их лихие наездники выйдут из храма, крестясь на сверкающие золотом купола, и поскачут прямо в донскую стужу, в метель навстречу своей судьбе. Кого-то она приведет на улицы Белграда, кого-то на африканские острова, кого-то в бразильские джунгли.

Но большинство, большинство останется здесь, в степи, на родных берегах тихого Дона…

Андрей Кудряков