Г.М.Шиманов. О НАШЕЙ ЛИТЕРАТУРЕ (в связи со статьёй С.Н.Семанова «Закат вымысла»)

Эта статья порождает или, как представляется мне, должна порождать вопросы фундаментальные. О смысле нашей художественной литературы, о её внутренних закономерностях и о зависимости её характера от характера общества. Или об их взаимозависимости.

Скорее всего, с этой целью она и была написана - спровоцировать дискуссию о нашей художественной литературе. Но не просто дискуссию, а дискуссию серьёзную, в ходе которой были бы поставлены и рассмотрены вышеназванные вопросы (которые раньше, насколько я знаю, не поднимались). Следствием такой дискуссии мог бы стать пересмотр привычных и как бы окостеневших взглядов на нашу литературу. Пересмотр их в свете сегодняшней русской катастрофы.

Чтобы взорвать сон литераторов, погрязающих в мелочах своих профессиональных забот, следовало ударить их по головам чем-нибудь тяжёлым. И этим тяжёлым предметом стало откровение автора о «закате» нашей художественной литературы. Т.е. о её смерти, уже наступившей или уже наступающей.

Оговорюсь, однако, что Семанов высказал эту мысль достаточно осторожно. Не в виде пророчества или манифеста, а в виде как бы простой констатации факта. А для того, чтобы помочь читателям проглотить эту горькую пилюлю, он подсластил её словами о том, что на смену покойнице уже пришла высокая публицистика, ставшая для думающих читателей как бы дождём, проливаемым на иссохшую от зноя землю.

Оговорюсь ещё раз, что сказанное мною выше о семановской статье как о подначке к дискуссии есть только моё предположение. Ибо нельзя исключить того, что, пиша свою статью, Семанов ни о чём таком вовсе и не думал. А написал то, что написал, лишь потому, что по складу своего ума он куда ближе к миру публицистики, нежели к миру художеств. Обливаться слезами над собственными вымыслами он, чувствуется, не способен. Как и над вымыслами чужими. Его признание в том, что он не стал бы читать сегодня роман о современной русской жизни - даже уровня «Анны Карениной», - подтверждает сказанное.

В этом его признании, а также в последующем его заключении о смерти художественной литературы, есть, на мой взгляд, логическая нестыковка. Ибо второе никак не вытекает из первого. Русская художественная литература, получается по Семанову, скончалась не потому, что она перестала быть интересной для других, а лишь потому, что утратила в его собственных глазах свою актуальность.

Как следует из контекста его статьи, он не стал бы читать сегодня русский роман не потому, что его не интересует современная русская жизнь, а потому, что сама форма романа не способна дать о ней правильного представления. Как не способен дать правильного представления о человеке взгляд на него через микроскоп.

Семанову нужен другой масштаб, более крупный и соразмерный занимающей его теме. В этом его отличие от Пушкина, Гоголя и других создателей нашей прославленной литературы, чьё внимание было обращено почти целиком на персонажи, живущие либо частными интересами, либо разными идеями, не связанными с мыслью об их собственном народе.

Поэтому, как всякий кулик, нахваливающий своё болото, Семанов и расхвалил тот вид литературы, который ему ближе. И сообщил о конце нашей художественной литературы спокойно и деловито, как сообщают о погоде на предстоящий день.

Однако его выступление – и тут я возвращаюсь к первоначальному своему подозрению – уже завязка возможной дискуссии о нашей литературе. А вот умышленно или неумышленно она, эта завязка, была подготовлена Семановым - это вопрос.

Думается всё-таки, что сознательно. Потому как если он действительно публицист высокого класса, то как он мог не задумываться о явном перекосе в нашей художественной литературе в сторону преобладания в ней героев, по существу, беспочвенных? Т.е. не думающих о своём народе и не живущих ради него. О перекосе в сторону преобладания в ней эстетического и психологического начал над началами религиозными и национальными. Как мог он не задумываться о том, что тема общества, отодвинутая в нашей литературе на задний план, присутствует в ней таким образом, что не позволяет понять, каким же оно, наше общество, должно быть, чтобы быть обществом правильным? И как его строить? И как надо строить себя для того, чтобы уметь строить свой русский мир?

Не давая ответа на эти фундаментальные вопросы разумного человеческого бытия, наша литература направляла внимание читателей на темы, в лучшем случае, второстепенные и третьестепенные, которые нельзя решить правильно без предварительного решения фундаментальных вопросов. При этом она не просто отвлекала читателей от этих главных вопросов, но буквально завораживала их образами своих беспочвенных героев, написанных с такой художественной силой, что читатели оказывались не в состоянии оценивать их критически и принимали их в свою память как некое богатство.

Ах, что было бы с нами, если бы мы не знали ничего об Онегине и Печорине, о Чичикове и Обломове. Страшно подумать. Мы превратились бы в дикарей.

А вот о том, что в русской литературе нет положительного героя, думать поклонникам нашей литературы совсем не страшно. Или, точнее, думать об этом у нас не принято. Как это нет у нас положительных героев?.. А Максимыч?.. а Тарас Бульба?.. а десятки других самых разных русских людей, воспетых нашими писателями?

Хороших людей в русской литературе действительно много. Но таких, кто подсказывал бы русскому юноше, как ему жить и кому подражать, я что-то не знаю. Если бы они были, то наша интеллигенция, воспитанная по преимуществу на русской художественной литературе, не была бы столь беспочвенной.

В головах героев нашей литературы мысли о русском народе если даже и возникают, то как-то случайно, и не долго задерживаются в них. Сосредоточенности на русской теме в них нет. А если так, то не могут сосредоточиться на ней и читатели русской литературы. Хотя сосредоточенность на каком-либо предмете есть условие его постижения.

Вот почему русская художественная литература не стала школой русской национальной мысли. Она развивала умы читателей в разных направлениях, исключая это главное направление. Некоторые исключения из этого правила, может быть, и были, но исключения это и есть исключения.

Наша литература не стала местом подготовки русских умов для освоения ими нашей национальной публицистики и философии. А эти последние, в свою очередь, будучи лишёнными необходимой для них атмосферы, не развились в полную силу. Наши русские мыслители не сумели создать полноценной русской национальной идеологии нового времени, этого идейного каркаса нации, без которого она обречена на бессилие и разрушение. Что и объясняет, в общих чертах, нараставшую катастрофу русского народа.

Полная беспомощность русских людей последних столетий по части своей национальной самоорганизации - вот результат их «воспитания» нашей оказёненной Церковью, нашим онемеченным «самодержавием», нашей космополитической школой и нашей т.н. «классической» русской литературой.

Определить точно степень вины именно русской литературы за нараставшую в русских людях дезориентацию в общественной жизни (и, как следствие, их бессилие), естественно, невозможно. Но что она, русская литература, внесла свой вклад в усиление этой дезориентации, как сомневаться?..

Объясняя свой выбор в пользу нашей патриотической публицистики, Семанов указывает на то, что художественная литература живёт «вымыслами», и в этом-де её главный порок.

Но здесь согласиться с ним, на мой взгляд, невозможно. Порок русской литературы, повторю ещё раз, в ложной её сосредоточенности. В сосредоточенности не на судьбе русского народа (и всём том, от чего она зависит), а на тех его представителях, которые не думают о русском народе и не делают для него ничего.

Что же касается вымысла, то здесь всё дело в том, на что он направлен и чему он служит. Вымысел может быть пустой фантазией, отвлекающей от нужных дел. Вымысел может быть разрушительным соблазном, разрушительность которого не сознаётся его создателем. Вымысел может быть способом сознательного обмана людей, чтобы, заведя их в ту или иную ловушку, использовать их беспомощное положение в своих собственных интересах. Но вымысел может служить и добру. Он может подсказывать людям, как им надо строить свою жизнь. И как им вести себя в тех или иных ситуациях.

Если «тургеневские девушки», по словам Л. Толстого, появились в реальной жизни после появления их в книгах Тургенева, если роман Чернышевского породил сотни подражателей Рахметова и подражательниц Веры Павловны, то можно представить себе, какая могучая сила заключена в художественной литературе с её вымыслами.

Художественная литература обладает способностью не только отображать действительность, но и творить её. Живописуйте придуманных героев, совершающих пакости, - и завтра эти пакости будут кем-то твориться в самой жизни. Но: покажите благородных борцов с пакостниками, - и у них тоже найдутся последователи и подражатели.

Вот почему мы не должны хоронить свою художественную литературу по той лишь причине, что она связывала себя до последнего времени с вымыслами плохими или отвлекающими русских людей от главного их дела - от заботы о своём великом народе. О народе загадочном даже для самих русских. О народе, без которого не было бы на свете нас самих и без которого мы сами и ничего не значим, и жить не можем.

Надо не хоронить нашу художественную литературу, а понять, что она может и должна служить Богу и русскому православному народу.

Но для этого она должна существенно перестроиться. Она должна сделать главным своим героем созидателя русского народа и его защитника. Не просто хорошего человека, беспомощно скорбящего об исчезающем у него на глазах русском мире, но человека, знающего, почему он исчезает и что надо делать для того, чтобы возродить его в новой силе. Знающего и сообщающего читателю своё знание. Показывающего ему, как надо вести себя на всяком месте жительства и на всякой должности. Как надо строить в современных условиях себя и свою семью. Как надо объединять русские семьи в русские национальные общины (эти главные, после религии, крепости русского народа). И какие препятствия на этом пути возникнут. И как их одолевать.

Если сегодня таких организаторов русского народа ещё нет, то почему бы им не появиться в нашей художественной литературе в качестве самого лучшего её вымысла? В качестве духовного семени нового русского народа. Нового не в смысле его отречения от лучших национальных идей и навыков его прошлого, а в смысле развития им тех важных идей и навыков, неразвитость которых в прошлом стала причиной его национальной катастрофы.

Вот где потребуются размышления самого высокого порядка - и об истории, и о природе нации, и о причинах деградации русского народа, и о многом другом. Глубокие размышления, которых нет пока в нашей литературе. И без которых она не может стать школой русского национального воспитания.

Сосредоточенность на герое, думающем о своём народе и созидающем его, позволит художнику и читателю видеть мир глазами этого героя, т.е. в разных масштабах, от событий жизни этого героя до исторической жизни его народа в целом. И благодаря этому более объёмному и более сложному характеру его зрения сознавать отчётливее как влияние личной и групповой жизни на жизнь общенациональную, так и обратное влияние жизни общенациональной на жизнь личную и групповую. И, следовательно, сознавать намного лучше, чем это позволяет одномасштабное «мелкоскопическое» зрение, катастрофичность эгоистической настроенности человека как для общества, так и для самого же этого человека. И спасительность для него высокой настроенности. Ибо человек и общество в одной связке. Или, как ещё говорят, «в одной лодке».

Сосредоточенность на герое, думающем о своём народе, позволит соединить искусство с национальной мыслью, а теорию с практикой. Без чего и теория оказывается неудопонятной для подавляющего большинства народа. И практика оказывается близорукой, а то и слепой. И само искусство оказывается искусством пустоцветения.

Однако такое соединение должно быть не механическим, а органическим. Национальная мысль в художественных произведениях должна быть дана в форме, соответствующей природе художественного творчества. Не в виде учёных текстов, вставленных в тот или иной сюжет, а в виде самых естественных вопросов, возникающих в ходе действия, и правильных, в итоге, ответов на них, находимых его героями.

Сотворение образов русских созидателей своего народа это предельно трудное дело. Смаковать существующее положение вещей куда легче, чем показывать пути самовоспитания русского человека и, особенно, способы созидания русскими людьми правильных взаимоотношений в их общих делах. Но в том-то и ценность истинного писателя, что он одолевает эти трудности и находит правильные ответы на, казалось бы, неразрешимые вопросы, возникающие в ходе строительства. И помогает тем самым народу правильно мыслить и правильно строить себя. А остальные писатели лишь развлекают читателей и отвлекают их от самого главного.

Писатель в каком-то смысле подобен современной женщине, выбирающей: либо быть верной женой и настоящей матерью, т.е. рожающей и воспитывающей 3-4-х детей (и обеспечивающей тем самым будущее своему народу), либо заботиться по преимуществу о своей профессиональной карьере и ограничиться в этом случае одним ребёнком. Проблемы неизбежны в любом случае, но в первом случае она будет жить для Бога, для мужа и общества, а во втором лишь для себя самой.

Писатель тоже обладает свободой быть либо обильно цветущим пустоцветом, которого награждают за его обильное пустоцветение, либо слугою Бога, помогающим своему народу правильно жить.

Но почему я ограничился только писателями и женщинами? В таком же или очень похожем положении находятся вообще все люди, обречённые на свободу своего выбора: либо бороться за свой сугубо личный успех, ради которого приходится жертвовать интересами общества, либо жертвовать своими сугубо личными интересами ради служения Богу и своему народу.

Однако это последнее служение не только отнимает у человека силы, которые он мог бы использовать на служение самому себе. Оно и вознаграждает его за его жертвенность. Оно делает человека причастником высшего мира. Оно наделяет его высшим сознанием, отсутствующим у выбравших служение самим себе.

Вот тут и думай, что лучше.

Но вернёмся к литературе. Писатели похожи в чём-то ещё и на культурные растения. Если за ними не ухаживать, не поливать, не подкармливать, не обрезать им кое-какие ветви и не выпалывать среди них сорняки, то они завянут или будут забиты чертополохом.

А кто должен быть садовником? Садовником должна быть, в первую очередь, наша литературная критика, задача которой отыскивать в море печатной продукции зёрна истинного, в указанном выше смысле, творчества и сообщать о них читателям. И не просто сообщать, но разъяснять их значение для нашей жизни, показывать их достоинства и возможные недостатки. Побуждать читателей быть не только читателями, но и пропагандистами спасительного для них направления в нашей литературе. Она должна помогать читателям связываться со своими писателями с целью нравственной (и, может быть, не только нравственной) их поддержки. Без обратной связи со своими читателями писатель слабеет.

Усиливать его – задача и нашей литературной критики, и читателей, и общественных организаций, и государства (если оно государство, а не колониальная администрация). И, естественно, это задача издателей, если они заботятся не только о своём кошельке.

Высокоразвитое в интеллектуальном и нравственном отношении общество отторгает от себя посредством цензуры (официальной и неофициальной) глупые, пошлые и безнравственные произведения. И это естественно. Оно культивирует те творения, которые крепят и совершенствуют само общество.

А псевдообщество, наоборот, осмеивает, фальсифицирует или просто игнорирует высокое искусство. Оно культивирует безнравственность и низкомыслие всех видов, обрамляя всякое неприличие драгоценной, по возможности, художественной рамкой, чтобы тем самым оправдать это неприличие и растлить им человека.

Поэтому искусство подлинное, если оно хочет жить, должно бороться за само условие своего существования - за праведного человека, работающего на праведное общество. И, в первую очередь, бороться за условие самой праведности – за святость имени Бога в сердцах людей.

13 июня 2006 г.

Геннадий Михайлович Шиманов