И.И.Жук. "СЕРЕБРЯНЫЕ СВАДЬБЫ ИЛИ НА ПОЛПУТИ В РУИНУ".( Из записок Гастербайтера). Часть третья.

III

Любое простое дело внутренне успокаивает. А уж когда ты рвешь виноград, и, бросая слегка подсохшие, фиолето-васельковые грозди в тазик, представляешь себя одним из звеньев бесконечной цепи виноделов и винолюбов вплоть до того же Ноя, на душе воцаряются мир, покой и тихая, видимо, внеземная радость. Как бы сами собой начинают звучать внутри строки псалма Давидова: «Живый в помощи Вышнего, в крове Бога небесного водворится. Речет Господеви…» И именно в этот миг, когда я слегка забылся после проповеди о. Владимира, без стука войдя за мою калитку, на пороге захламленного двора возник седуусый сосед по даче, уже раньше мной вспоминавшийся «Профессор» сельхознаук, - Иосиф Эмильевич Змиергольд.

Мельком взглянув в мою сторону, - а я как раз, стоя на стремянке, рвал виноград с сирени, - Иосиф Эмильевич небрежно бросил:

- Я - разомнусь немного.

И, не дожидаясь моего ответа, поднял повыше свой остро-наточенный, принесенный с собой топор и опустил его острием в бревно.

Сорокалетний дубовый срез кротко и гулко звякнул.

Не говоря ни слова, Иосиф Эмильевич подтащил бревно с топором к колоде, и сеанс показательной рубки начался. Резко, со знанием дела, семидесятидвухлетний доцент кафедры Землепользования то поднимал, то опускал свой колун к колоде, и каждый раз, счесанное умелым ударом мастера, с быстро сужающегося бревна на землю с приятным холодным стуком падала очередная дровяная чурка. Когда от дубового поленища осталась одна увесистая прямоугольная сердцевина, Иосиф Эмильевич залихватски перерубил её на две почти равных части и ткнул краешком топора в следующее бревно.

Я понял, что рубить он намерен долго. Во всяком случае, до тех пор, пока моя совесть не спустит меня со стремянки вниз, и я не пройду через двор на кухню за бутылочкой коньяка и рюмками. Поэтому я вздохнул и, оставляя псалмы Давидовы до более подходящей для них минуты, неторопливо протопал за двери, в сени.

Возвратившись назад, во двор, я водрузил початую бутылку коньяка и рюмки на вкопанный в землю стол, и, выставив на столешницу тарелку с сыром и с колбасой, приседая на лавочку, предложил:

- Иосиф Эмильевич, прошу. У нас тут с женою праздник. Давайте уж вместе его отметим.

Воткнув топор острием в колоду, Профессор смахнул с лица крупные капли пота и, подходя к столу, с солидностью подтвердил:

- Ну, да, Серебряная свадьба. Ольга Ивановна что-то уже рассказывала.

- Ну, тогда, за нас, грешных, - наполнил я рюмки импортным коньяком и, протянув одну из них моему соседу, другую - зажал в руке.

Профессор солидно сел, принюхался к коньяку и, приближая рюмку ко рту, изрек:

- Кажется, настоящий.

- Нет. Слишком резкий запах, - несколько отрезвил я гостя. – Явно с добавкой искусственных ароматизаторов.

- Хм, - удивленно выдохнул Профессор и, одним махом выпив коньяк, сказал: - А пьется, как настоящий. Впрочем, я так давно настоящего коньяка не пил, что уже позабыл, как он и пахнет. Но то, что это пойло намного лучше нашего, украинского, за это я Вам ручаюсь.

- Сын подарил, - начиная закусывать, впроброску заметил я: - Перед самым моим отъездом. Ему уже - двадцать три. Сам заработал и без подсказки папочке с мамочкой преподнес. Что нам вдвойне приятно.

- Хм, - с лукавинкой посмотрел на меня Профессор и перевел разговор на другую тему: - Ну, а как вы к «Матильде» относитесь?

- Никак, - вновь разливая коньяк по рюмкам, спокойно ответил я.

- Как так?! – насторожился сосед по даче и снова с глумливой миной, внешне серьёзно, начал: – Вы всё-таки православный человек. А в России все православные борются с этим фильмом. Вон, сто тысяч подписей против него собрали. Что-то я Вас, простите, не понимаю?..

- Видите ли, профессор, - спокойно ответил я. – Сто лет назад по приказу еврея Урицкого евреем Юровским был зверски замучен последний русский царь. А в годовщину этой трагедии, вместо того, чтобы принести свои извинения аборигенам за прошлые злодеяния, еврей Учитель снимает пасквиль на нашего святого. Так и чье же по-вашему это дело, нас, православных гоев, или всё-таки вас, евреев? Русские, безусловно, лохи: терпеливые, кроткие, как овечки. Но ведь всякому же терпению может прийти конец.

- На погромы намекаете? – сузил глаза Профессор.

- Да какие уж там погромы, - мягко ответил я. – Страну, как кабанью тушу, на куски поделили, и ограбили всех до нитки. Народ опустили по самое немогу. Бойню устроили русских с русскими. И сами ж её возглавили. Впрочем, как в политике, так и в культуре, – всюду одни лишь вы. Ещё пару лет такого правления, и в России начнется голод. Тогда уже поневоле люди очнутся от летаргии и припомнят вам всё и вся: и Царя, и Учителя…. И еврейский олигархат, беззастенчиво грабящий нашу родину. А русский бунт, как мы знаем ещё по Пушкину, бессмысленный и беспощадный. Ваши Учителя, естественно, сядут на самолеты и улетят в Израиль. Но что будете с Вами, с простыми, с честными, с насмешливыми евреями? Даже трудно себе представить.

Профессор заметно побледнел, и глазки его забегали.

- Постойте, постойте, - сказал он мне. – Но все ведь хотели свободы и рыночной демократии. Просто у нас это всё в крови. А ваши – оказались не приспособлены.

- Может и так, - согласился я. – Но кто будет разбираться, почему везде на вершинах власти, в политике, в бизнесе и в культуре, оказались одни евреи? Ваши гении вас же предупреждали: в любой стране проживания держитесь всегда на вторых ролях, не высовывайтесь. Зачем же Вы все полезли?!

И я, бросив в рот кусок сервелата, раздумчиво продолжал:

- Так, вот, я и предлагаю: хорошо бы таким, как Вы, честным и работящим евреям-интеллигентам, вовремя откреститься от ваших Учителей. Написали бы коллективный протест в газету. Или чего-нибудь эдакое… в Правительство. Иначе явный ведь – перебор. Убиваете, растлеваете, да ещё и глумитесь над нашей памятью. Не по-соседски как-то. Да и довольно глупо. Нас всё-таки большинство. Пока. Кстати, я тоже против погромов. Но вовсе не потому, что так уж люблю евреев. Просто убивший Каина, согласно законам Свыше, будет расслаблен всемеро сильней его. Вон, как та же Германия. Ну, и зачем нам, русским, ещё и эта напасть? Так что давайте уж выпьем за мир, за дружбу, - поднял я рюмку с янтарно-медовой жидкостью, – за взаимоуважительное отношение между народами совместного проживания.

Профессор не возражал. Мы снова выпили с ним по рюмке, после чего, закусывая, я вдруг спросил соседа:

- Да, кстати, а как Вы относитесь к тому, что наши новые соседи – наркоманы?

- Наркоманы? – встрепенулся Профессор; но так как я с ответом не торопился, то он поневоле пробормотал: - Вы думаете, что эти милые молодые люди на газике без глушителя - наркоманы?

- А Вы думаете, они ежевечерне на огороде шашлыки жарят? – вопросом на вопрос, с улыбкой ответил я. – И из какого же, извините, мяса? Вас не смущает его душок?

- О, да, это правда: запах, действительно, отвратительный, - соглашаясь, кивнул Профессор. – Но участковый к ним заходил. И ничего такого, вроде б, не обнаружил.

- Ну, тогда… – за дам-с! – наполнил я рюмки остатками коньяка.

- Да, да. Третий тост – за женщин! – вдруг бойко вскочил Профессор, всем своим видом показывая, что я тоже обязан встать.

- Вы, что, гусар? – медленно отрывая задницу от скамейки, поинтересовался я.

- Ну, причем здесь гусар? - слегка опьянев от выпитого, пробормотал Профессор. – Просто за женщин принято пить стоя.

- А, - улыбнулся я и, вспомнив о том, что у каинитов всегда и везде заправляют женщины; а потому они, именно эту свою традицию, покупая нашу, так называемую, «элиту», прививают теперь повсеместно всем, а особенно – белой расе, как последним носителям христианства, я нарочито осел на задницу и только потом уж выпил.

Продолжение следует