И.И.Жук. "СЕРЕБРЯНЫЕ СВАДЬБЫ ИЛИ НА ПОЛПУТИ В РУИНУ".( Из записок Гастербайтера). Часть первая.

Моей жене, Коноваленко-Жук Ольге Ивановне, посвящается.

«Серебряные свадьбы - негаснущий костер

. Серебряные свадьбы - … разговор».

(Слова из песни)

««Руиною» называется в истории малороссийского края время смут, потрясавших этот край во второй половине XVII века… – со второй половины 1663 по июль 1687 года. …Название «Руина» - не выдуманное; оно осталось в народном воспоминании, особенно по отношению к правобережной Украине, которая буквально была обращена в «руину»; лишившись своего народонаселения на некоторое время, тамошний край превратился в совершенную пустыню».

(Н.И. Костомаров)

I

После пятнадцатичасового изнурительного переезда на маршрутке из Москвы в Сумы, вспоминая бессонную ночь, сквозняк, затекшие ноги и поясницу, бесконечные остановки с поборами по дороге и трехчасовый унизительный переход российско-украинского «кордона», я сидел у себя на кухне, смотрел на потрескавшийся после ливней, подернутый плесенью потолок, слушал жену и думал: ну, и зачем всё это? Двадцать пять лет на заработках: монастырские кельи, скученность, полубомжатский быт, тяжелая изнурительная работа; так и не ставший скульптором, а оттого ненавидящий всех художников, зорко следящий за мной начальник; редкие, раз в два месяца, поездки домой, в семью; медленно, незаметно взрослеющий без присмотра сын; сожженный соседями-наркоманами, да так до сих пор и не отремонтированный сарай; постепенно ветшающая квартира, и никаких перспектив на будущее….

- Ваня, ты, что, уснул? – прорвался в моё сознание женский знакомый голос.

Я поднимаю голову. Передо мной постаревшая ровно на четверть века, чуть сгорбленная жена: такие знакомые и родные, некогда русые, а теперь только крашенные под созревший пшеничный колос, сплетенные в косу волосы; огромные голубые, чуть выцветшие глаза; смущенно-подрагивающая улыбка. Растеряно потирая пальцем тонкую сеть морщинок над верхней губой, под носом, Ольга настороженно-робко спрашивает:

- Я постарела, да? Некрасивая? Не смотри, - резко и, как всегда, решительно отворачивается она.

- Ну, что ты всё трешь их, Оля! – привлекаю к себе жену и, нежно целуя в голову, бормочу в пропахшие кофе волосы. – Всё нормально. Я тоже уже не мальчик. Видала, какая плешь? А зубы? Одни развалины. Давно бы пора их вставить, да всё как-то руки не доходят.

- А ты пойди и вставь! – решительно заявляет Ольга. – Прямо в этот приезд. А что? Я с зубниками договорюсь. За столько лет, разве, не заслужил?

- Да, я всего-навсего на два дня… - устало роняю я.

- Как? На Серебряную свадьбу – только на два дня и отпустили? – ускользая из моих объятий, удивленно смотрит на меня Ольга. – Даже недельку отгулов не дали?

- Праздники приближаются, - пробую оправдать я своё начальство. – Да и зима уже на носу. Вот-вот снег выпадет. Убирать придется.

- А что: без тебя молдаване снега не уберут? – резонно роняет Ольга.

- Уберут, конечно, - вздыхаю я: - Но кто-то же должен утром их в половине пятого разбудить. Затем позвонить трактористу. Проконтролировать.

Так я пробую объяснить жене, почему мне, помощнику коменданта одного из самых престижнейших монастырей Москвы, на празднование «серебряной свадьбы» дали всего только два отгула, и понимаю, что все мои доводы звучат как-то неубедительно. Была бы круглая дата у нашего эконома, скажем, весь монастырь гулял бы недельки три. А так, когда «гастербайтер»… Но об этом лучше не вспоминать. И я, поворачиваясь к плите, киваю жене на чайник:

- Закипело. Давай уж согреемся мало-мало, да и на дачу двинем. Скоро там электричка?

- Через час пятнадцать, - по-походному, в двух стаканах, заваривая над плитою чай, отвечает Ольга и принимается, как всегда, оправдываться: - Надо было, наверное, отопление включить? Но я не успела сделать субсидии. А газ такой дорогой теперь. Да и на улице, вроде бы, пока – тепло. Тем более, что мы сразу на дачу едем? Или всё же включить ГВ?

- Зачем, - успокаиваю я Ольгу. – Через десять минут выходим. Кухня даже нагреться не успеет.

- Ну, да, - опускает глаза жена. – Соседи говорят, что до минут десяти трубы не размораживаются. Когда же серьёзно похолодает, я обязательно газ включу. Ты даже не сомневайся. Плюс пять на всю зиму в квартире будет, и этого предостаточно. Лишь бы систему не разморозить.

Я смотрю на жену и молча, насмешливо улыбаюсь. А что ещё остается делать шестидесятидвухлетнему старику, четверть века проведшего у печи, на далеких московских заработках, когда этих хваленых «заработков» не хватает даже на то, чтобы отопить двухкомнатную хрущевку, и оттого, его жене, вот уже пятую зиму подряд приходится зимовать на «даче»: в старом бревенчатом доме с печным дровяным отоплением?

Мы по-быстрому выпиваем с женой по стакану чая, закусываем бутербродами с «предпраздничной» колбасой и с сыром, молимся на иконы, висящие в уголке, над кухонным шкафчиком, и, надев рюкзаки, выходим. Лично я - до Новогодних праздников, а то, может, и до весны покидаю свой «тихий родительский дом», где прошли моё детство, юность, где я женился, родил ребенка, и где никто теперь не живет, а только изредка заезжает попить на бегу чайку, да перекантоваться от электрички до электрички.

На улице ясно, солнечно. В крошечном минимаркете, при «Совке» называвшемся магазином, мы покупаем с женою торт, - большой, с орешками, в круглой картонной упаковке. И, держа его пред собою, за изящно завязанную на узелок серебристую, из целлофана, ленточку, спешим вдоль железнодорожной насыпи, к ЖД-вокзалу.

По дороге, у заброшенного кладбища, где полвека тому назад мы гоняли со сверстниками в футбол, Ольга наткнулась на крошечного котенка. Точнее, он выскочил из кустов прямо навстречу Ольге. Серенький и пушистый, с небольшим голубым ошейником и такими же голубыми широко распахнутыми глазами, он грустно взглянул на мою жену. И так как Ольга, явно залюбовавшись крохой, остановилась «передохнуть», а котенок, потершись об Ольгин пакет с продуктами, тотчас вскарабкался на него, то мне ничего другого не оставалось, как весело предложить:

- Ну, вот, и подарок на юбилей. Я даже знаю, как мы его назовем.

- И как же? – подхватывая котенка и разглядывая его на поднятой вверх ладони, спокойно спросила Ольга.

- Юбик. Или серебрячок, - с иронией предложил я ей.

- Слишком уж в лоб и длинно, - серьезно сказала Ольга и, сунув котенка за ворот курточки, тихо сказала: - Пусть будет «Кузя». А когда он там к нам прибился, это будет наша с тобою тайна.

………………………………………………………………………………………

Конец октября у нас на Украине выдался в этом году на славу. Когда мы вышли с Ольгой из электрички, вся наша серенькая деревня, расположенная в низине, сразу за железнодорожной насыпью, а так же темный сосновый бор по обе стороны от неё буквально искрились в переливающихся лучах зависшего в небе солнца. Спустившись с железнодорожной насыпи, мы прошли вдоль вскопанных огородов к началу пустынной песчаной улицы. И, то и дело поглядывая на Кузю, с поразительною беспечностью двухнедельного найденыша сладко дремавшего в отвороте жениной куртки, направились вдоль цепочки разновеликих цветастых изб, кое-где прерывавшихся пустырями проданных на дрова усадеб. Все кусты и деревья за изгородями заборов почти полностью облетели, и всюду, на фоне синего, без единого облачка, небосвода, с голых ветвей свисали фиолетово-васильковые грозди слегка подсохшего винограда.

Судя по дымным столбикам, тут и там встававшим над трубами, можно было с уверенностью сказать: самые большие кирпичные особняки в деревне до весны оставлены хозяевами пустыми. Все мои домовитые земляки, дружно, наперегонки, отстраивавшиеся при советской власти, в связи с повышением цен на газ, да и на уголь – тоже, - всё чаще теперь зимуют в небольших глинобитных пристройках, по привычке называемых «летними кухнями».

Несмотря на теплый погожий день, на скамейках, подле заборов, сидящих старушек не было. И только у магазина, возле полуразобранного сарая, нас встретил высокий худой калека с землисто-серым пропитым лицом и со слишком короткой, правой, поджатой к груди рукой.

- О! – завидев меня, широко улыбнулся он слюнявым беззубым ртом. – Приехал? Винца решил надавить?

- Попробую, - улыбнулся я.

- А чего его попробовать? Бери да делай, – протянул калека худую грязную левую руку и, обмениваясь со мною вялым интеллигентским рукопожатием, назидательно объяснил: – Вон винограда сколько! А кроме тебя, да жидка-профессора никто из наших этим делом не занимается.

- А что так? - поинтересовался я.

- Возни много, - объяснил калека. – А грудусов – никаких. Лучше уж самогонки треснуть. Или, вон, как соседи ваши, ширнулся, и, мама, не горюй. А кисляком твоим покудова накачаешься…. - и он, обращаясь к моей жене, жалобно проскулил: - Тетя Оля, на хлеб не дашь?

- Дай ему, - сухо сказала Ольга, - Только не очень много. А то пропьет. И, голодный, где-нибудь окочурится. А нам потом отвечай.

- Скорей бы уже, - просопел калека, пока я ему отсчитывал замасленные десять гривен. – Надоело так жить. Да и какая это жизнь? А смерть не идет, хоть тресни. Хотя мамка частенько снится. Поджидает меня, видать. А я тут зачем-то маюсь. Спасибочки, - резко склонил он голову и, зажав в кулаке червонец, направился в магазин.

Глядя ему вдогонку, Ольга чуть слышно выдохнула:

- Бедный Сашка. Совсем раскис. А ведь когда-то золотым медалистом был. Заслуженной учительницы Украины единственный вундик-сын.

У синих, слегка облупившихся железных ворот нашей с Ольгой «загородной дачи» меня поджидал Профессор. Семидесятидвухлетний, с легкими седенькими усиками над мягким, чуть влажным ртом и с карими, чуть навыкате, насмешливыми глазами, он, крепко пожав мне руку, прямо с порога брякнул:

- Ну, что, сразу рубить начнем? Или сегодня передохнешь. А завтра уже с утра, где-то часиков в семь, приступим.

- Простите, Иосиф, - отрезвил я Профессора. – Завтра с утра мы с Ольгою будем заняты. А сегодня, действительно, я устал. Перекушу, и – баиньки.

- Понимаю, - вздохнул Профессор и тотчас спросил: – А ты надолго?

- На два дня, - спокойно ответил я.

- Чего?! – удивленно спросил Профессор и, раздосадовано махнув рукой, расстроено удалился: - Ну, тогда спи себе на здоровье….

Глядя ему вдогонку, жена сочувствующе сказала:

- Недели три поджидал тебя. Дрова распилить готовился. А ты его так… расстроил….

- А что, кроме нас с Профессором, и дров попилить уже больше некому? – входя за калитку, к себе во двор, спросил я идущую рядом Ольгу.

- Представь себе, - проходя мимо кучи дубовых балок – остатков рухнувшего сарая, ответила мне жена. – Все, кто покрепче, да порукастей - на заработки разъехались. А молодняк загребли в АТО. На деревне остались одни только алики да наркуши. А с них уж - какая пилка? Сашку Паська ты видел. Другие все - не намного лучше.

Тем же вечером, сидя в своей коморке, около полок с книгами, я не спеша листал наш старый семейный фотоальбом. Кузя, усевшись мне на плечо, то и дело подрагивая, посапывал. Из-за открытой двери на кухню доносился чуть слышный треск горящих в печи поленьев. И вдруг, нарушая уютную тишину готового отойти ко сну, погруженного в сумрак дома, из кухни взволновано долетело чуть слышное Ольгино восклицание:

- Ну, вот, опять свою ширку варят.

А через миг-другой, входя уже ко мне в комнату, Ольга взволновано сообщила:

- Ну, что за люди! Продают усадьбы кому не попадя! Да и эти, красавчики, не успели вселиться, тут же открыли в селе блатхату!

- Ты о чем это, Оля? - откладывая альбом на стол, поднял я взгляд на Ольгу.

- О чем, о чем, - нервно затеребила недоштопанную гамашу Ольга. – Михайловна, говорю, ну зачем она наркоманам мамину мазанку продала? Сама же с ними теперь намучается! Нет, лишь бы деньги, да побыстрее! Ну, вот и терпи теперь! Иди, полюбуйся только!

Осторожно сняв с шеи Кузю и отложив его, спящего, на кровать, я проследовал за женой на кухню. Через крошечное окно со слегка затемненными сажей стеклами я увидел знакомый двор: белье, задубевшее на морозе, а оттого пластами, подобно кускам железа, шуршавшее на веревке. За веревкой с бельем две вишни, вкопанный в землю стол, летнюю кухню, кусок забора. А за забором из сетки-рабицы и ровным, песчаным клином нашего огорода, на примыкающем к нам участке соседского пустыря несколько сгорбившихся над ямой тощеньких молодых парней, да пару таких же тощеньких, в джинсах и в куцых цветастых курточках, с непокрытыми головами, девушек. Все они, перетаптываясь, дружно смотрели куда-то вниз. Оттуда ж, будто из-под земли, из вырытой перед ними ямы, валили густые клубы черного смоляного дыма.

- Вначале костры палили, - взволновано объяснила Ольга. – Я думала, может, шашлыки жарят? На новоселье друзей зовут. Но потом они яму вырыли, буржуйку туда спустили, и каждый вечер что-то там, на буржуйке, варят. Да и «друзья» к ним ежевечерне всё новые подъезжают. То на мопеде притарахтят, то с электрички толпою ввалятся. А бывает, что и на мерсе ребята в черных пальто подруливают. Ну, и запах от этих их «шашлыков» больно уж «натуральный». Как от жженых солдатских портянок. Чуешь?

Я поневоле втянул в себя теплый, пахнущий жженым дубом и жареным луком воздух. Сквозь привычную гамму запахов, источаемых сельской кухней я, действительно, различил какой-то довольно едкий прокисший зловонный дух.

- Ну, и что скажешь? – вызывающе обратилась ко мне супруга и вдруг истерически прошептала: - Боже, сюда идет!

Рука её совершенно непроизвольно потянулась к огромному топору, воткнутому в полено.

Краем глаза отметив это, я поневоле вгляделся в сумрак, сгущающийся за окнами.

Отделившись от группы парней и девушек, сгрудившихся возле ямы, к нам направлялся довольно крепкий, среднего роста, плечистый парень в подпоясанной офицерским ремнем камуфляжной куртке, в темном берете на голове и в высоких солдатских берцах. Шел он не по меже, а напрямик, через вскопанный огород, браво, по-деловому, как будто к себе домой. Наткнувшись на наш забор, - на ржавую сетку-рабицу, - он будто её и не заметил: так и продолжил шагать на месте, то и дело размахивая руками и браво чеканя шаг.

- Это они узнали, что ты с заработков вернулся, - прижимая топор к груди, шепотом объяснила Ольга. – Вот и решили содрать с нас дань. Видишь, атошника подослали. Знают, что ты с России.

- Дай, - взял я у Ольги из рук топор и, отложив его за бревно, набросил на плечи старую куцую телогрейку.

- Не выходи! – прошептала Ольга. – Он же тебя убьет!

- Слушай, Оля, давай не будем сходить с ума, - как можно мягче, но в то же время предельно строго, спокойно сказал я Ольге. – Посиди пять минут. Я – скоро, - вышел я через сени, за двери дома.

Серым небритым лицом с широко распахнутыми немигающими глазами парень влип в ржавую сетку-рабицу, но ноги его по-прежнему продолжали идти вперед, да и руки всё время дергались: костяшками сбитых до крови пальцев шаркаясь о забор: бум, бум, бум.

Неспешно приблизившись к незнакомцу, я поднял повыше руку и поводил расширенной пятерней перед его глазами.

Парень не реагировал. Он, как воткнулся лицом в забор, так и смотрел сквозь рабицу, практически не мигая, и только ноги его и руки по-прежнему продолжали двигаться.

- Ваня, не подходи! – донесся ко мне от дома взволнованный шепот Ольги. - Он же убьет тебя!

- Вряд ли, - ответил я и, повернувшись к Ольге, замершей на крыльце, как можно приветливей, прояснил: - Он действительно наркоман. Причем доза весьма приличная. Он ничего не видит. Пойду, схожу за его друзьями. Пускай дадут ему отлежаться.

В одних шлепках на босу ногу и в накинутом на спортивный костюм пальто, Ольга метнулась ко мне навстречу:

- Не ходи! Они заметят, и сами за ним придут.

И, действительно, возле ямы началось легкое шевеление. Парни и девицы зашатались и принялись озираться. А вот уж наш новый сосед по даче, - им оказался худой и сгорбленный, шустренький паренек в штормовке, - появляясь из толщи дыма, метнулся к нашему огороду.

Стремительно проскочив по кучугурам земли к атошнику, он схватил его за рукав камуфляжной куртки и, широко улыбаясь нам, бойко заговорил:

- О, Иван Иванович! На побывку прибыли?! Это правильно! Надо, надо с любимой женой встречаться, а то она заскучает! – и, обращаясь уже к атошнику, влипшему в наш забор, потащил его за собою, к яме: - Славик, стоять! Не дергайся! – и снова, для меня с Ольгой: - Он только вчера с войны. Вот, с дуру, и перебрал. Ну, ничего, проспится! – и, утаскивая атошника в сгущающиеся сумерки, весело предложил: - А вы, если что, заходите к нам! Шашлычком угостим! И водочкой. Дернем по рюмочке за знакомство! С соседями надо дружить, согласны? Сосед – это больше, чем друг и родственник! Сосед – это «наше всё», – и он, почти уже на себе, поволок наркомана в темень.

А между тем, отделясь от ямы, на помощь ему и Славику, с трудом ковылявшему по земле негнущимися ногами, уже поспешали два паренька в джинсах и в куцых курточках, да одна скособоченная девица в расстегнутой камуфляжной ватнике.

- Убедился, - сказала Ольга, указывая на них. – А ведь это – только начало. Тут столько атошников с Юго-Востока повозвращалось. И почти все они – наркоманы. Работы, естественно, никакой. А кушать-то всем нам хочется. Поэтому, я тебя умоляю: купи-ка мне автомат. Пожалуйста. Я буду от них отстреливаться.

- Чего? – удивился я, отшатываясь от Ольги.

На фоне темной громады дома с распахнутой настежь дверью в едва освещенное помещение передо мною стояла крепкая, чуть сгорбившаяся жена: плечи и руки её подрагивали.

Бережно взяв супругу за окоченевшую на морозе руку и глядя в упор, в глаза, я сдержанно объяснил:

– Оля, когда по деревне пойдут атошники или… другие какие банды, ты открываешь им дом, даешь всё, что они у тебя попросят, а сама – тихо, спокойно собираешь котомочку и пешочком - через границу…. До неё отсюда – рукой подать: километров тридцать, не больше. В полях никаких заграждений нет…. Так что спокойненько переходишь и с ближайшей деревни звонишь ко мне.… Я подъезжаю и увожу тебя в Москву, в вагончик.… И никаких автоматов, Оля! Иначе, вторая пуля – твоя….

- А почему вторая? – смахивая ладонью слезы, тихо спросила Ольга.

- Потому что первая – это твой выстрел. А вторая – уже в тебя. Или дом подожгут. С тобою вместе. Выбор, как видишь, невелик. А по-хорошему, ехала бы ты со мною уже сейчас… как-нибудь в вагончике перебьемся…

- Ну, что ты, Ваня, - сказала Ольга. – Тут всё-таки моя родина. И не так уж пока что страшно. Да и куда я курей своих подеваю? Кузьку того же, Графа? Нет уж, давай пока не будем думать о переезде. Когда припечет, тогда и поговорим.

Я только пожал плечами:

- Ладно, Оля. В таком случае пойдем в дом. А то завтра ведь - воскресенье. Как бы на службу не опоздать.

И я, обнимая Ольгу, повел её через дворик, в дом.

Продолжение следует