СТЕПНЫЕ РЫЦАРИ

С Дона выдачи нет

Известно, что многие обычаи донских казаков, которые сегодня воспринимаются исключительно, как «русские народные», в действительности нередко оказываются прямым или косвенным продолжением традиций тюркских, монгольских и даже иранских мужских военных союзов. Так, на протяжении долгого времени у казаков существовала традиция принятия в свою среду беглых крепостных крестьян, захребетников и прочих гулящих людей, что в некоторой степени является свидетельством определённого тождества казачьих воинских звычаев с традиционными представлениями степных кочевников о «жизни и мире». Сравнивая менталитет казачьей народной культуры с некоторыми традиционными особенностями степняков, можно констатировать определённое сходство их жизненных взглядов. Причём это сходство наблюдается не столько во враждебном отношении к миру дольнему, сколько в необычном великодушии к тем, кто заметно слабее. Сегодня мало кто знает, что многие степняки считали надругательство над человеческой честью своих рабов занятием недостойным «настоящих воинов» и, несмотря на жестокие нравы, заботились о них — исправно кормили, следили за чистотой их одежд. Однако если кочевники беспокоились о своих рабах только потому, что от этого зависела их репутация на рынке работорговли, то у донских казаков, принявших Исуса Христа за Господа и Спасителя, нравственное отношение к «людям невоинского чина», выразилось в появлении неписаного закона «с Дона выдачи нет!». Являясь, по сути, метафизической иронией природных воинов по поводу всякой земной власти, эта формула не только определяла их отношение к Московии, но и играла важную историческую роль в спасении некоторых крестьян-великороссов от помещичьего гнёта. Можно сказать, что осознанное стремление преодолеть ветхого, плотского человека, «тлеющего в похотях прелестных», привело казаков к пониманию о несовместимости законов «старого мира» с законами «мира нового», что, безусловно, сказалось и на их отношении к торговле «живым товаром». А возложив на иногородцев обязанности по обеспечению казачьего края всеми видами хозяйственно-бытового обслуживания, Казачья Вольница, по сути, взяла на себя ответственность за право участия в извечной битве за «Волю и Веру».

Факел Жизни — огненная Смерть

Стоит отметить, что казаки, принявшие Православие, после достижения определённых заслуг на полях сражений не лишались и блага отречения от мирской жизни и принятия аскетических обетов. Главной целью этого являлось участие в последней, решающей битве — битве с духом тьмы. В действительности это говорит о том, что «ветхий мир», в котором долгое время пребывали исторические предшественники казаков, смог переродиться в «новый мир» только благодаря их дерзновенному желанию уподобиться Христу. Ибо известно, что Церковь, будучи телом Спасителя, предполагает «сораспятие» и «совоскресение». Недаром ещё в IV веке святитель Василий Великий утверждал, что отречение от мира является началом Богоуподобления. Безусловно, подобная жизнь требовала «абсолютного самоотречения», поэтому воин был поистине верующим человеком. Сами казаки, например, всегда считали себя страстными поборниками Православия. Неслучайно и некоторые русские и иностранные авторы утверждали, что казачество исстари было настоящим воинским братством ревнителей Веры Христовой.

Донской казак (английская гравюра, XVIII век)

В этой связи интересным представляется и тот факт, что казаки никогда не считали погранично-тыловую службу почётной, почему, собственно, и рвались на фронт. Подтверждая искреннее стремление к Богу участием в реальных сражениях с «врагами Веры», они едва ли надеялись на выживание. Расставание со своим телом в Праведной битве было законом для всякого воина. Смерть же являлась высшей наградой и воспринималась не как «окончание жизни», а как связующее звено жизненной цепи, переход в иное качество, где значение «начало-конец» просто-напросто утрачивалось. Помимо всего прочего, участие в боях носило своеобразный обрядовый характер, связанный с переходом воина на новую ступень духовного развития. Вот почему познанию глубин Веры путём логических умозаключений воин-казак предпочитал постижение путём получения настоящего апофатического опыта во время сражений. Нередко первый подобный опыт сопровождался своеобразными экстатическими переживаниями, и потому молодым воином мог ошибочно восприниматься, как самоё постижение, открывающее перед ним плотную завесу тайны Творения Вселенной. Однако благодаря подобному сверхчувственному опыту, единственно верным путём в дальнейшем воину представлялся путь, способный привести его к Смерти в Духе, к Смерти, которой предшествует настоящая «огненная мука» и сильнейшая ни с чем несравнимая боль, порождающая импульс к естественному Возрождению.

Казаки обычаем волки

Думая о реальных перспективах достижения после «Истинной Смерти» вершин «Духовного Парадиза», воин, как правило, не находил реальность «мира сего» сколько-нибудь для себя вдохновляющей. Отсюда и своеобразный темперамент казака, характеризующийся нарочитой двойственностью. Не зря воина иногда сравнивали с евангельским «волком в овечьей шкуре». И доныне об этом свидетельствуют некоторые казачьи поговорки.
При этом не стоит забывать, что большая их часть претерпела характерные изменения, вследствие исторического сближения казаков с великороссами. Это особенно заметно, если выстроить такую паремиологическую «цепочку» — «Казаки обычаем волки» («Казачья доля - бирючья воля») — «Казаки обычаем волки, да жизнь собачья» — «Житьё собачье, зато слава казачья» — «В волки метишь, а хвост собачий» — «Казаки обычаем собаки» («Казак - глазастая собака»).
Ко всему прочему, из уст некоторых потомков донских казаков до сих пор можно услышать малоизвестные родовые легенды о предках, связанные с их реальным перевоплощением в волков или собак. Согласно некоторым из них, оборачиваться волком умел только тот казак, который был «дедом», т.е. знахарем. Известно, что таких воинов даже хоронили по-особому обычаю. Недавние раскопки могилы одного такого хопёрского казака, проведённые с позволения его потомицы группой энтузиастов из Москвы, показали, что истинный смысл подобного народного способа погребения казаков-знахарей связан с древним похоронным обрядом тюркского кочевого племени торков, представители которого таким же образом хоронили своих воинов в X-XIII веках. Несмотря на это, потомки автохтонного верхнедонского населения сегодня не любят вспоминать эту сторону исторического народного прошлого. В действительности, это обусловлено тем, что большинство из них решительно ничего по этому поводу не знают. И это отнюдь не случайно, ведь так называемые «деды» и «бабки» никогда не рассказывали больше положенного. А так как негласный закон о передачи знания близкому человеку непосредственно перед собственной смертью неукоснительно соблюдался знахарем, то знание, как правило, не покидало пределы одной ветви рода и посторонним не сообщалось.
При этом известно, что ещё в древности на правом берегу реки Медведицы (левый приток Дона) жили какие-то «люди-волки». Кстати сказать, русский лубок в своё время иллюстрировал народные предания о «дивьих людях», обитавших на Волге, в Змеиной пещере. Однако наибольший интерес по этому поводу представляют сообщения, оставленные Геродотом. По словам «отца истории», умение превращаться в волков отличало представителей известного племени невров. «Эти люди, по-видимому, колдуны. Скифы и живущие среди них эллины, по крайней мере, утверждают, что каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик», — писал он в своём труде под названием «История». Не менее интересными могут показаться легенды о «собакоголовых людях», сохранившиеся у других народов. В большинстве преданий псеглавцы предстают в образах привилегированных воинов. Некоторые предания сообщают о существовавшем у них запрете на занятие земледелием. Культ собаки или волка, например, был развит у членов различных древнеарийских мужских военных союзов. По мнению Л. Н. Гумилёва, это было связано с тем, что в традиционных культурах технические приёмы запугивания противника перед атакой являлись важнейшей фазой сражения. Собака, например, почиталась, легендарными скифами Ишпакая, неистовство которых сравнивали с яростью дерущихся псов. Европейские скифы вообще считали собаку тотемным животным, прародителем своего народа. А у скандинавских «вервольфов» и «ульвсерков» был развит культ почитания волка.

Троянский воин Долон, персонаж «Илиады» Гомера (аттический красофигурный лекиф, V век до н.э.)

Интересно, что в некоторых местах России странные звероподобные люди назывались «волко(д)лаками». По одной из версий, это название происходит от сложения двух слов: русского волк и сербского длака — «шкура», «шерсть». А тот факт, что для обозначения волко(д)лака у некоторых славян употреблялись слова, образованные от глагола vedati — «знать»: чешское vedi — «волчицы-оборотни», словенское — vedunci, vedomci, vedarci — «волки-оборотни», вполне может являться подтверждением множества легенд о наличии каких-то сверхъестественных способностей или знаний у подобных людей.
И действительно, сведения о псеглавцах сохранились в устных традициях тех народов, у которых оборотничество ассоциировалось с переходом из человеческого мира в мир иной, нечеловеческий. Любопытно, что сохранились даже описания некоторых ритуальных схем, по которым человек превращался в «дикого зверя». Во время ритуала воинской инициации кандидаты превращались в волков не просто с помощью облачения в шкуру животного, но и посредством испития человеческой крови и даже поедания трупов. Будучи последователем герметической философии, Парацельс также считал, что трансформация человека в зверя вполне реальна. Он допускал возможность концентрации человеческой воли такой силы, которая способна изменить физическую природу путём изменения духа. По его мнению, для того чтобы стать человеком в полном смысле этого слова, необходимо разотождествиться со своей личностью, дистанцироваться от себя самого, стать, по сути, нечеловеком. Очевидно, что подобные представления об особом духовном изменении в некоторой степени перекликаются и с христианским догматом о «сошествии Исуса Христа во ад».

Исус Христос и псеглавцы (Киевская Псалтырь, 1397 г.)

Интересно, что некоторые донские старообрядцы, рассказывая своим сыновьям или внукам о том, каким должен быть «настоящий казак», приводили в пример не только известного покровителя воинов Георгия Победоносца (Егория Храброго), но и святого мученика Христофора. А, как известно, до 1722 года Христофор изображался в виде могучего воина с пёсьей головой. Кроме того, на небольшой керамической иконке VI-VII веков из Македонии (которая является самым древним свидетельством странного облика Христофора), он изображён вместе с Георгием, с которым они поражают змей своими копьями. Эзотерическая традиция утверждает, что «псеглавый святой» является олицетворением некоего мистического существа, открывающего перед человеком связь между мирами. Вообще говоря, за непривычным, пугающим образом Православного мученика можно распознать куда более древние образы. Например, египетский бог Анубис, являвшийся покровителем мест вечного упокоения и проводником душ умерших, изображался именно «собакоголовым воином». Вполне возможно, традиция изображения Христофора с собачьей головой берёт начало в сложных политеистических учениях древних народов, ведь известно, что по одной из легенд, Христофор на своих руках переносил людей через некую реку, и только после оказания помощи самому Христу, стал именоваться «Христоносцем» («Крестоносцем»).

Мученик Христофор (дверь в жертвенник Спасо-Валушкинской церкви Каргопольского уезда, XVII век)

У каждого свой Крест

Примерив на себя образ «волка в овечьей шкуре», казаки, разумеется, не могли в одночасье заслужить одобрение людей непосвящённых в тайны военного искусства. И это вполне естественно, ведь невоинскому люду удалая жизнь казаков казалась абсолютно иррациональной и зачастую воспринималась как «безумие греховное». Поэтому в метафизическом смысле казаки долгое время оставались изгоями. Не понимался главный принцип их существования, который выражался непростым для крестьянского восприятия глаголом «казаковать». О сложных отношениях человека свободного (но воинственного) с человеком закрепощённым (но духом смиренным) свидетельствует старинная крестьянская песня, сохранившаяся на территории современной Брянской области:

«Шли казаки с Тиха Дону / а несли они ружья заряжёны

Несли они ружья заряжёны / как пустили пожар по дуброве

Пустили пожар по дуброве / а все ёлки-сосёнки призгорели

Все ёлки-сосёнки призгорели / соловьиное гнездечко сотлело

Соловьиное гнездечко сотлело / да и сам соловей осмолился».

Но более всего казаков недолюбливала, а порой даже побаивалась Московская власть. Если ещё в XVI-XVII веках любые отношения казаков с правительством строились на взаимном уважении друг к другу и осуществлялись через посольский приказ (министерство иностранных дел), то уже с начала XVIII века, правительство стало настойчиво требовать от казаков преданности и службы. Безусловно, это во многом противоречило тому образу жизни, которым отличались природные воины от других народов. Тот факт, что Российский престол занимал в то время Пётр I, только укреплял значительную часть казаков в уверенности, что речь шла о брошенном им экзистенциальном вызове. К сожалению, именно приход к власти Петра, был ознаменован утратой древнего многозначного казачьего символа «белого еленя».

Изображение печати Войска Донского XVII века

Изображение под названием «Елень поражён стрелою», использовавшееся казаками в качестве Войсковой печати и герба, было заменено царём оскорбительной графической композицией: промотавшийся, пьяный и голый, но вооружённый казак, сидящий верхом на винной бочке. Политический акцент ставился на том, что казак пропьёт всё, кроме оружия, с помощью которого ему несложно будет добыть самое необходимое для несения обязательной государевой службы. А между тем, сюжет «олень, пронзённый стрелой, вкушающий от древа жизни», имеет сакральное значение и восходит к раннехристианскому периоду. Об этом подробно написал Д. Логинов в своей книге «Преображение Даждьбога». В свою очередь, Г. В. Губарев также полагал, что идея донского герба связана с преданиями глубокой старины. «Легенда о таинственном олене, уходящем от охотников, — писал он, — была известна в Подонье (Танаиде) уже в I-е века нашей эры и относилась историками к Киммерийцам, Гуннам и Готам. Она записана Прокопием из Кесарии («Война с Готами»), Иорданом («Гетика»), Созомоном («История Церкви») и некоторыми другими древними авторами». По мнению Губарева, иранское слово сака не случайно переводится как «олень», а кос-сака (от которого, по его предположению, возник этноним «казаки») на скифском языке означает «белый олень». Таким образом, получается, что полностью изменив сюжет Войсковой печати, Московское правительство, мечтавшее о полном подчинении казаков, символически обрекло их на смерть...
И действительно, несмотря на то, что именно казаки превратили Московию в Россию (по крайней мере, в географическом отношении), приходится констатировать тот факт, что уже к концу XVIII столетия они почти утратили свою активную самодостаточность, и ценность их бытия из мира внутреннего очень скоро сместилась в мир внешний. Не желая подвергать сомнению некоторые бездушные правительственные приказы, казаки на своей земле из хозяев, по сути, превратились в слуг. А придуманная государством практика назначения атаманов и создание в казачьей среде «дворянского» и «купеческого» сословий, запустили процесс разделения общества на «довольных» и «недовольных», «богатых» и «бедных». Выражаясь метафорически, природные воины лишились главного созидательного элемента — элемента огня, присущего лишь тем, над кем никто не властен, кроме Бога. Посему остаётся только надеяться, что мир никогда не забудет о подвигах казачьего народа, пожертвовавшего собой ради «жизни будущего века», народа, чья земля сегодня символически олицетворяет измученную плоть Спасителя и, чьё естественное Возрождение возможно лишь согласно замыслу Самого Всевышнего.

С. Бухтияров-Орловский
руку приложил

Культурно-просветительский журнал общества
русско-сербско-черногорской дружбы
«Славянская Душа» №1, 2015 г.